разумных представителей провинций, на которых рассчитывал Валуа. Нет,
разум здесь не в чести, его стараются отогнать подальше. Короля осаждает
шайка флагелантов [30] он вынужден принять их приветливо, он ведь сам
когда-то участвовал в их представлениях, так как очень любил всякие пе-
реодевания. Брат его покойного любимчика Жуайеза изображает распятого
Иисуса; чудовищно искаженные персонажи мистерий врываются в убежище нес-
частного короля, у Христа течет из ран настоящая кровь, римские солдаты
громыхают ржавым оружием, они вдруг бросаются в середину взволнованной
толпы. Жен-мироносиц изображают капуцины, тем громче они завывают, сто-
нут и кидаются наземь. И вот под ударами бичей падает и сын человечес-
кий. Подними же его, Валуа! А если не поднимешь, то изменишь религии. Уж
гдегде, а в этой давке мы до тебя доберемся, достаточно одного ножа. На
самом деле им было страшно самих себя и своего порочного опьянения.
Разве мог всему этому сочувствовать какой-нибудь ученый юрист, засе-
давший в королевском парламенте? А между тем этих господ тоже заставили
принять участие в бесчинстве! "Ученость нелегко забыть, и ясный разум не
затмится по приказу. Но затмение происходит легче у того, кто вовлечен в
движение масс: он уходит в безрассудства с головой, и если обычно раз-
мышлял слишком усердно, то, захваченный массовым гипнозом и чувством на-
циональной общности, он вдруг начинает "реветь белугой". Председатель
Нейи немало в этом преуспел: ему удалось тронуть даже тирана Валуа; а
как раз против него-то ему и поручили восстановить' своими слезами оби-
женный народ, в то время как некий проповедник Буше должен был добиться
того же яростным кипением своего гнева. Каждый действовал на свой лад, и
герцог Гиз пожимал немало замаранных пук, хотя это было ему весьма про-
тивно.
Герцогу Гизу все становилось противным: его роль народного героя, его
пылкая дружба с Испанией, его отношения с, людьми. Окруженный испанскими
головою резами, которые следили за каждым его шагом, он был принужден
бесстыдно предавать собственного государя всемогущему послу дона Филип-
па. Ему приходилось говорить: - Мы надеемся, что ваш повелитель-король
окажет нам помощь, если наш государь вздумает опереться на гугенотов. -
Гиз сам, предпочел бы сделаться гугенотом, лишь бы не повторять то и де-
ло подобные заявления.
Его тщеславие, его жажда поклонения, которым его незаслуженно окружа-
ли, - все это была только слависта, и они-то и толкнули его на ошибочный
жизненный' путь. Гиз не мог этого не понимать, его род был достаточно
умен. Только самые ничтожные люди способны возомнить себя великими: если
какое-либо движение Изолгавшегося и обезумевшего сброда вдруг вознесет
их на вершины, где им совсем не место. "Да здравствует наш вождь!" -
слышит то и дело такой вот герцог Гиз, а ему хочется спрятаться или ра-
зогнать всю эту свору - пусть встанут опять за свои прилавки.
Больше всего он жаждет помириться с королем. Тогда король Назначит
его наместником всего королевства, но еще до того, как Армада вернется с
победой из Англии и испанцы достигнут предела в своей наглости. Гиз на-
мерен еще прежде выступить против, них. И Генеральные штаты собрались в
Блуа ради этой единственной цели.
Когда-то королю пришлось им обещать, что он искоренит еретиков; те-
перь он должен объявить о том, что король Наваррский лишается своих прав
на французский престол. Король делает попытки уклониться от этого. Сам
Генрих Наваррский пишет Штатам послание; и все-таки они торжественно
провозглашают его притязания незаконными. Они отказывают ему в его пра-
вах первого принца крови.
Едва Генрих узнал об этом, как он забыл и своих убийц и свою музу, а
вместе с романтикой и свой страх. Он отправился воевать. Почему? И ко-
роль и Лига - все обратились против него одного, а их воющие процессий
предаются такому духовному распутству, которое ему отвратительнее всяко-
го Сакремора. Пусть жизнь тяготеет к злу и к убийству, и все же она не
хочет, чтобы ради этого лицемерили и попирали разум. Генрих двинулся на
Бретань, но в обход, через все королевство, чьи представители тем време-
нем его торжественно отвергли и отстранили. Он сражался с королевскими
войсками и войсками Лиги, - на этот раз они были для него одно, ибо он
ожесточился. Очутиться уже на прямом пути к престолу - и спять, как в
самом начале, кануть в поток событий, снова стать чужаком! Славная побе-
да при Кутра - и вдруг опять все начинается сначала: болота, мелкие го-
родишки, засады, бедный дворянин падает, сто врагов сдаются в плен,
град, буря, мы берем замок на морском побережье. Эх, если бы наша пушка
прибыла пораньше! Дурацкая штука - сражаться с морем и ветрами!
И все же в пылу схваток он забывал о своем раздражении и гневе; был
рад, что жив, дышит, хотя враги и старались не давать ему жить и дышать,
рад, что завоевывает землю - хоть по кусочкам. Однажды в полдень, сидя
один под деревом, только что едва избежав смерти, еще задыхаясь после
стремительного движения, он принимается за свою трапезу; он окидывает
все вокруг каким-то растерянным взором. Как широка эта страна, вдали она
словно сливается с небом, она безмолвствует, и только море грозно гре-
мит. Она не хочет Генриха, она его даже не знает, и если бы не глубокое
и стойкое мужество его духа, он мог бы опасаться, что ему каждый раз
придется начинать все сна" чала, как пришлось теперь. Без конца возвра-
щаются все те же картины: болота и засады, сотня пленных падает ничком
бедный дворянин, бушует буря, идет град, а я должен овладеть замком на
морском побережье. Если бы вовремя прибыла наша пушка! На ладони, черной
от пороха, лежит его обед - корка хлеба и яблоко.
Он голоден, но не поддается унынию. Его привело сюда долгое жизненное
странствие, а когда-то давно были горы, озаренные солнцем, он смеялся и
переходил радостно журчащие ручьи. Еще молодым попал он в школу нес-
частья, научился думать, пока от прихотливых изгибов мысли у него не на-
чали горько кривиться губы, по крайней мере, временами. А вернувшись до-
мой, он понес бремя обычных тягот жизни, подобно каждому, у кого голод-
ное тело и шкура, которую легко продырявить. Довольно невелики были
сперва эти тяготы, а возьмешься за них как следует, и они вдруг выраста-
ют. Ныне он прославлен, его ненавидят, обожают, боятся - и ему дано уз-
нать, что тяготы жизни могут снова опуститься до уже пройденных ступе-
ней. И вот поддеревом, стоя, съедает он свой убогий обед.
В тот же час король Франции принимал посла Метдосу. Посол получил со-
общение о победе Армады и приказал немедля отпечатать и распространить
эту радостную весть. Затем он поехал из Парижа в Шартр; он хотел пер-
во-наперво в самом почитаемом соборе возвести благодарственные молитвы
пресвятой деве. После этого он отправился к королю, который жил тогда в
епископском дворце. - Victoria! [31] - с достоинством возвещал посол
каждому встречному, наконец вошел к королю и показал ему письмо. Тогда
король протянул другое, полученное позднее: англичане обстреляли Армаду,
пятнадцать кораблей потоплено и пять тысяч человек убито. О высадке в
Англии нечего было и думать.
Мендоса попытался все целиком опровергнуть, а если кое-что здесь и
правда, это не помешает ему сохранить свое величие. Потоплено пятнадцать
кораблей? Да их в Армаде сто пятьдесят, прямо исполины, настоящие башни
из дерева. А пять тысяч убитыми - это для десантной армии почти незамет-
ная убыль, уже не говоря о том, что к ней идет подкрепление.
Но только на самом деле никакое подкрепление уже не шло: оно было за-
перто в Голландии. Король Франции учтиво восхитился плавучими башнями,
которые была построены доном Филиппом с величайшей предусмотри-
тельностью. К сожалению, их высота имела свой недостаток - корабельные
пушки могли стрелять только по далеким целям; и еще огорчительнее то,
что адмирал Дрейк быстро открыл слабое место гордого флота. На своих
челнах выскочил он из Плимутской гавани, подъехал под самые борта испо-
линов и пробил их. И какая несправедливость: само небо точно встало на
сторону противника, - еще и сейчас, когда мы разговариваем, вихри уносят
испанские корабли в разные стороны, иные даже в Ледовитое-море, и там
они разбиваются в щепки!
Испанец никогда не смеется, иначе посол наверняка бы рассмеялся над
этими презренными наскоками бурь или Англии на мировую державу. Но он
лишь безмолвствовал и презирал. А король ему в том не препятствовал; так
они и стояли друг перед, другом в каменной зале, оба не снимая шляп.
Первыми осмелели несколько придворных.
- Английская королева торжествует! - проговорил довольно громко Кри-
йон. А кто-то добавил:
- Елизавета показалась народу на белом коне.
- Великий народ! - решительно заявил полковник Орнано. - Счастливый
народ, он спасен, он свободен и любит свою лучезарную королеву. Что зна-
чит сорок пять лет для красоты королевы, которая победила!
Тут Бирон, старинный враг Генриха Наваррского, сказал:
- В этом народе царит единодушие. Мы тоже должны бы стать единодушны-
ми. - И сейчас же среди собравшихся началось какое-то движение, из уст в
уста, передавалось чье-то имя, пока лишь вполголоса.
Король покинул залу, за ним посол. Король шагал по сводчатым перехо-
дам: он шествовал величественно, как это умели делать Валу а" У одного
из окон во двор он приостановился, и показал вниз. Посол увидел около
трехсот турок-каторжников, которых испанцы обычно сажали на свои суда
гребцами. Посол спросил, откуда они. - С одного из кораблей Армады, выб-
рошенного на берег, - пояснил король. Посол потребовал их выдачи. Вместо
ответа король встал перед окном. Турецкие невольники, упали на колени и,
подняв голову, вопили: - Misericordia! [32]. - Карл смотрел на них нес-
колько мгновений, затем отвернулся: - Это надо обсудить.
Иные из его придворных позволили себе заметить:
- Это уже обсуждалось. Во Франции нет рабства.
Кто ступил на французскую землю, тот свободен. Наш король вернет этих
людей своему союзнику султану.
Король притворился, будто не слышит, но с тем большей учтивостью про-
водил посла до дверей. А тому, несмотря на его чванство, пришлось вытер-
петь еще немало унизительного. И впереди и позади него заговаривали о
том, что взяты пленники самых разнообразных национальностей, - Испания
всех принудила быть гребцами на ее судах. Французы тоже не избежали
рабского ярма. - А ведь это наши солдаты и со" племенники! Во что хочет
Испания превратить нас? Я, рабов. Как и все остальные народы земли! -
Впервые ив этом заговорили при французском дворе в тот день, когда раз-
неслась весть о гибели Армады.
Посол уже отбыл, но король не уходил к себе; казалось, он чего-то
ждет, никто не знал, чего, многие полагали, что он снова погрузился в
обычную безучастность. Поэтому придворные стали выражать свои мнения еше
свободнее и повторяли все решительнее, что весь народ-де французского
королевства должен единодушно защищать свою свободу по примеру Англии.
Да, эта страна избежала самой страшной участи; оказывается, испанцы вез-
ли на своих кораблях все орудия пыток, применяемые инквизицией. При ка-
толической дворе Франции были и протестанты - явные и тайные, и кому-то
из них, пришло на ум заявить: - Свобода мысли, вот в чем дело; только
она обеспечит нам наши права и наше единством - А вместо того, чтобы
заставить говоривших это замолчать, придворные начали нашептывать друг
другу чье-то имя, - то же, что и раньше, только уже громче; и Бирон,
опять этот Бирон, обратился к королю со словами:
- Сир! Король Наваррский... лучше, чем я полагал; человек крайне ред-
ко признает свои ошибки. Я же готов признать их.
В эту минуту появился Гиз: его прислал Мендоса. чтобы он заставил ко-
