роля подчиниться. Гиз был готов это сделать, он сейчас же перешел к уг-
розам, ссылаясь на то, что тридцать тысяч испанских солдат стоят во
Фландрии. И вдруг голос: - А где стоит король Наваррский? - Тщетно ждал
Гиз, что Валуа вмешается. Король Франции сам должен был бы это сделать,
но за пресыщением обычно следует апатия, А голос:
- Сир! Призовите короля Наваррского.
Ни возражений, ни гнева. Гиз и его Лига вскоре отдадут испанцам кре-
пость на границе с Фландрией, они будут и дальше служить врагу и притес-
нять своего короля. Но сегодня для герцога Гиза знаменательный день, ги-
бель Армады открыла ему глаза на самого себя. И опять тот же голос:
- Король Наваррский!
В стороне от своего войска стоит под деревом Генрих. Страна эта широ-
ка и вдали сливается с небом, оно безмолвно, лишь море грозно гремит.
Генрих слышит, как его окликают по имени.
ХОРОВОД МЕРТВЕЦОВ
Мыслями он далеко, он слышит многое. Как прежде, он предается ежед-
невным трудам, но сейчас на него будет возложена куда более высокая за-
дача. Он делает свое дело, стоя обеими ногами на привычной, тяжелой зем-
ле, а вместе с тем ждет призыва, внутренне приподнятый, перенесенный в
иные сферы... В эту пору ожидания Генрих находился там, куда его приво-
дила война, но уже и не там - поистине ближе к богу. "И я говорю, как
Давид: бог, до сих пор даровавший мне победы над врагами, поможет мне и
впредь". Так говорил он и даже больше: "Я лучше, чем вам кажется" - но-
вые для него слова.
А в Ла-Рошели церковное собрание занималось его грехами; он, же уп-
ражнялся в терпении, смиренно слушал упреки пасторов и не отвечал, хотя
мог бы ответить: "Добрые люди, мелкие души, кто выстоял в школе нес-
частья, нес тяготы жизни и не поддался духовным искушениям, сколько их
ни оказалось? Уже одних ваших разоблачений относительно моей дорогой ма-
тушки хватило бы, чтобы отнять у ее сына мужество, я же сохранил вер-
ность от рождения присущей мне решительности!" Но этого он не сказал
пасторам в ЛаРошели и не хвалился этим перед своей подругой, графиней
Грамон. Ей он сообщал только о фактах, уже совершившихся: о своих побе-
дах над армией французского короля, а затем, что король убил наконец,
всегаки убил герцога Гиза.
Генрих уже давно на это рассчитывал; его сведения о событиях при
французском дворе были точны, и еще яснее стал он понимать людей. Он ви-
дел Валуа на собрании его Генеральных штатов; здесь были почти одни сто-
ронники Лиги: во время выборов царил свирепейший террор. И эти люди точ-
но одержимы самой наглой и низкой ненавистью и уже не знают, что им при-
думать. Одним махом отменяют все налоги, какие только были введены коро-
лем за четырнадцать лет его царствования; но, отнимая у него последние
остатки сил и власти, они тем самым отнимают последнюю силу у коро-
левства и у самих себя. Таковы последствия четырнадцатилетнего натравли-
вания черни и мнимо народного движения. Ведь и капля точит камень. Важно
только хорошенько вдолбить это в людские головы: действительность в кон-
це концов подчиняется, становится воплощенной нелепостью, и столь долго
проповедуемая ложь вызывает пролитие настоящей крови. Кроме того, все
это мещане, они тупы и глубоко невежественны в делах веры, государства,
всего человеческого. В их глазах добродушный Валуа - тиран, а его бла-
гопристойное государство - сплошная мерзость. Они клянутся в том, что их
сообщество, созданное для разграбления и растерзания королевства, не
только сулит "свободу", но и даст ее. Совсем отменить налоги - вот чего
им еще не хватает и о чем они уже четырнадцать лет кричат по всей стра-
не.
Жены этих избранников, этих взбаламученных Лигой аптекарей и жестян-
щиков пляшут голые на улицах Парижа. Идея принадлежит герцогине де Мон-
пансье, сестре Гиза, фурии Лиги: процессии должны стать еще прельсти-
тельнее вследствие столь неприкрытого безумия. Но обыватели решают, что
она зашла слишком далеко. Их много, и они вовсе не намерены все вместе
лезть головой вперед в адское пламя или допустить, чтобы их ошалевшие
жены прыгали туда нагишом. Главное - они не хотят платить. И вдобавок
они поглощены обычными жизненными противоречиями. Отсюда мимолетный бунт
против шайки жадных авантюристов, которым Париж обязан своим теперешним
состоянием. Поэтому Гиз и вынужден одуматься: необходимо действовать
так, чтобы отступление для всех было отрезано. решающее событие должно
свершиться, король должен умереть.
Король был в то время так беден, как не бывал даже Генрих Наваррский.
Его двор разбежался, последние сорок пять дворян поглядывали по сторо-
нам, ища таких государей, которые бы могли им платить. Генрих узнает,
что Валуа есть нечего. В кухне погас очаг. "Разве я не сам задул его,
когда разбил при Кутра лучшие войска короля? Я должен ему помочь. Теперь
он просит у Гиза. А тот клянчит у Лиги. Но что поделаешь с этими мещана-
ми, это самые тупоумные люди в государстве, на них-то легче всего опе-
реться бессовестному вожаку. Только пусть не заходит слишком далеко. Гиз
считает, что король теперь уже не человек; но Гиз не король, и он нас не
знает. Его посланцы заявляют, что нашему государству пришел конец, но из
глубины веков к нам еще притекает древняя сила. Я хочу помочь Валуа"...
До Генриха доходит весть, что Гиз совсем обнаглел.
Он уже забывает всякую осторожность: поселился в замке в Блуа, где
живет король, чтобы покрепче держать его в руках. А почему бы Валуа не
держать его? Гиза все ключи - это верно; но он теперь не получает ника-
кие сведений, ибо король хоть и поздно, а перестал наконец доверять сво-
ей матери, он выгнал, ее наушников, и она уже лишена возможности шпио-
нить и предавать, а ведь только этим она и жива. От души желаю тебе уда-
чи в твоих тайных начинаниях, мой Валуа. Но только ты слишком одинок для
таких, необычайных решений. Гиз ничего знать не хочет; несмотря ни все
предупреждения - чуть не по пять раз на дню, - он рискует жизнью; на то
у него есть немало причин, Генрих их угадывает. Во-первых, Гиз высокоме-
рен; он, как и всегда, окружен блестящей свитой, а думать об опасности
не желает. Следовательно, бывают минуты, когда он беззащитен, и такой
минуты достаточно. Высокомерие приведет его к гибели - не только потому,
что оно влечет за собой неосторожность. Гиз считает, что он слишком хо-
рош для той роли, которую ему приходится играть: уж Генрих-то знает
насквозь товарища своих детских игр. "Моего Гиза прямо сдирает от высо-
комерия, он не выносит дыхания своих людей! Что до меня, то будь я него-
дяем и Гизом, я бы охотно терпел их запах: ведь от них несет чесноком,
вином и потными ногами. Но вот когда воняет Испанией - этого я не терп-
лю. Кроме того, Гиз смешон".
Тут мысли Генриха - сидел ли он у ночного лагерного костра или под
деревом наедине с собой - доходили и, до забавной стороны всего этого.
Гиз надеется на свое счастье. Он не намерен скучать, вернул двор, пирует
и развлекает всех этих проходимцев, а с ними и' Валуа, вместо того чтобы
его убить. Путается с женщинами, больше чем следует, - мы-то уж изведали
это наслаждение и по себе знаем, что оно вызывает пресыщение и уныние.
От него очень устают, особенно такие Голиафы, как Гиз. Впрочем, кто зна-
ет, может быть, он и хочет только одного - усталости. Высокомерие, уны-
ние, излишества - все, вместе взятое, в конце концов, только для того,
чтобы закрыть на все глаза и ждать удара. Мы сами совсем недавно пережи-
ли подобное искушение. Даже усы поседели.
Когда прискакал верховой с вестью, что герцога Гиза убили в опочи-
вальне короля, а король глядел из-за полога кровати, Генрих не удивился;
он был доволен. Все подробности этого события: как был каждый из ударов
на несся кинжалом другого убийцы и как они были разъярены и обезумели и
сами себе не верили, что совершили наконец это дело, - все это Генрих
выслушал совершенно спокойно. Бывало, он плакал на полях сражений, а тут
нет. Они повисли на ногах умирающего, и все-таки он протащил их через
всю комнату, до постели Валуа, который содрогался, неистовствовал и ли-
ковал так жутко, что мороз подирал по коже, и он действительно наступил
поверженному Гизу на лицо, как некогда наступил Гиз мертвому адмиралу
Колинья. Бог ничего не забывает, вот что понял Генрих. И если бы рухнули
все законы, его закон останется незыблемым.
Последнюю ночь Гиз провел, с Сов; так же лежал и Генрих с этой женщи-
ной перед своим побегом. К нему у нее не было любви, она тогда просто
облегчила ему бремя великого одиночества. Своего единственного владыку и
повелителя ей было суждено утомить последней, так что поутру герцога в
его сером шелке еще пробирал озноб, пока другие не ввергли его в послед-
ний холод. Прощай, Гиз, и привет Сов! Король торжествует. Кардинала Ло-
тарингского он приказал удавить в темнице, третьего брата, Майенна, ра-
зыскивают, желаю благополучно найти его! Хоровод мертвецов не останавли-
вается весь этот восемьдесят восьмой год, и самые знатные присоединяются
к нему за день до рождества. Повесь их в Париже, мой Валуа! Уже сутки,
как повешен президент де Нейи, глава купечества, который "ревел белу-
гой". Один дворянин, находившийся под покровительством Гиза, оказывает-
ся, торговал человеческим "мясом. На виселицу его, Валуа! Хоровод мерт-
вецов начался с нашего отравленного кузена Конде, нас самих подстерегают
убийцы - и меня и тебя. Хотя это не мы торговали человеческим мясом. Ве-
шай смелей, Валуа!
Так говорит тот, кто сам отпустил на волю немало своих "убойников" и
даже пытался приучить себя просиживать с ними ночь. Но настает минута,
когда уже не можешь смиряться со злом, которое живет в человеческой при-
роде. В ней есть и, своя доброта, она знает об этом, и тем менее прости-
тельна ей злоба. С самого возникновения человеческого рода его добролю-
бивые представители вели борьбу во имя разума и мира. Оз или человеч-
ность - все это выглядело очень смешным; а такие слова, как "воин духа",
люди находят нелепыми, если сами они грубы и глупы и хотят оставаться
такими. Вот перед вами король по имени Генрих, он мог бы колесовать и
вешать сколько вашей душе угодно: ведь вы сами его на это вызываете
слишком уж злыми издевками над его здравым разумом. Бесчинства, неразу-
мия - вот все, на что вы до сих пор толкали этого Генриха за его добрую
волю. Хоровод мертвецов, продолжайся! До конца года осталась еще целая
неделя. Я только и жду той минуты, когда мне сообщат, что покойную коро-
леву Наваррскую тоже удавили. А если еще умрет ее мать, тогда я смогу
прочесть благодарственную молитву Симеона: "Ныне отпущаеши раба твоего,
владыко" [33].
Так говорил он и писал, таково было его настроение после убийства в
Блуа. Он надеялся, что Валуа отправит на тот свет и свою драгоценную
сестрицу Марго и еще более драгоценную мамашу - мадам Екатерину. А пос-
ледняя между тем и в самом деле умерла - и даже без постороннего вмеша-
тельства: уж слишком потрясено было все ее хрупкое существо смертью Ги-
за, а также тем, что никто не хотел верить, будто в этом убийстве могли
обойтись без нее. Быть обвиненной в том, на что уже нет сил, - это очень
тяжело для старой убийцы. Ей оставалось одно - покинуть сей бренный мир.
Неужели она в самом деле мертва? Эта весть поразила Генриха. Его проро-
чество все-таки сбылось, а он не любил убивать. И ему стало страшно за
свою былую Марго. Хоровод мертвецов, остановись!
СТРЕМИТЬСЯ ДРУГ К ДРУГУ
Но этот хоровод давно уже нельзя остановить. Генрих, который продол-
жает вести партизанскую войну, едет верхом в сильный мороз и под панци-
рем цепенеет от стужи; приходится сойти с коня и хорошенько поразмяться,
чтобы согреться. Немного позднее, после еды, он вдруг почувствовал ка-