кой-то особый, странный холод. И отчетливо понял, что теперь и ему, быть
может, придется вступить в хоровод мертвецов. У него начиналось воспале-
ние легких.
Это было в маленькой деревушке, и заболел он столь тяжело, что приш-
лось его оставить в доме поместного дворянина. Стекла звенели от мороза,
лихорадка все усиливалась, и, казалось, всякая надежда на то, что он вы-
живет, исчезла; только он один и не терял ее. Он говорил себе: "Я хочу
совершить предназначенное мне. Не напрасны были мои труды". Он думал,
что говорит вслух, а на самом деле едва шептал: "Да будет воля твоя". А
воля божия, без сомнения, в том, чтобы Генрих продолжал бороться и за-
вершил то, что начал, хотя сегодня он и лежит завернутый в простыню,
словно Лазарь, обвитый пеленами; и кризис, который, может быть, его еще
спасет, должен наступить всего через несколько часов.
В то время, как уже не раз он видел небо разверстым, в королевстве
происходили события точно перед началом более светлых и чистых веков:
повторялась в основных своих очертаниях какая-то страшная эпоха глубокой
древности. Хоровод мертвецов, пляска св. Витта, крестовый поход детей,
чума, тысячелетнее царство, белки закатившихся глаз, ослепших иногда
только от самовнушения... "Все словно с цепи сорвались. Хе-хе, говарива-
ла возвышенная духом молодежь на манер монашка "Якова, где ты?" Нако-
нец-то можно с людьми не церемониться. Теперь уж не до смеху. И кто еще
веселился во вторник на масленой, тот больше не посмеется. Не ходите в
церковь - так берегитесь. А коли проповедник назвал тебя По имени -
знай: домой ты, живым не вернешься. Шпионить, доносить, выдавать, подво-
дить под топор, хе-хе! А в награду за поклепу ты займешь место оклеве-
танного или приберешь к рукам его дело: теперь все так. Поэтому даже
почтенные горожане стали негодяями. При иных порядках они будут вести
себя в высшей степени достойно" можете не сомневаться, они всегда подчи-
няются обстоятельствам. Сейчас они бессовестные негодяи. И все это не от
них самих, причина не в них. В чем же, спрашивается?
Этот юродивый сброд с закатившимися глазами больше всего ненавидит
разум. Какой-нибудь недоучившийся студент, но который держит нос по вет-
ру, врывается в аудиторию профессора, избивает его, запрятывает в тюрьму
и садится на его место. Молодой врач объясняет старого, который ему ме-
шает: оказывается, тот не поздоровался с прачкой. Так же действует и
мелкий чиновник: чем раньше он был покорнее, тем больше наглеет перед
верховными судьями королевского парламента. Пусть подчинятся ему и про-
возгласят новое право - от имени единой нации, единство же она обретет
лишь после отмены мышления. Так бывало и раньше. Поэтому же их жены пля-
шут на улицах в одной сорочке.
Председателя суда в Тулузе чернь убила. Сначала баррикады, потом уби-
того судью тащат на виселицу, где уже болтается чучело короля. Верховный
судья противился низложению короля, поэтому они повесили и его за компа-
нию. Последний Валу а был человек слабый и несчастный, его не раз толка-
ли на преступления. И все же перед концом его жизни ему выпала на Долю
высокая честь - стать ненавистным не из-за всего содеянного им зла, а
только из-за вражды одичавших масс к разуму и человеческому достоинству,
и даже сделаться символом этих качеств, как ни мало был он для этого
пригоден.
Он бродил, словно призрак, в своей лиловой одежде - цвет траура, ко-
торый носил по брату и матери. Но, казалось, он носит его по Гизу, кото-
рого сам убил. Гиз был ему не по плечу. И это деяние, единственное в его
жизни, отняло у него все силы. Будь то не последний Валу а, а кто-нибудь
другой, оно, бесспорно, толк" нуло бы его вперед. Но он думает только о
том, что теперь надо пустить в ход крайние меры, надо всех ужаснуть,
иначе убитый настигнет его. Какое уж тут мужество, какие трезвые размыш-
ления - ведь у меня нет выбора. Мне нужны солдаты, и пока враги еще оше-
ломлены ударом, их всех нужно уничтожить. Сюда, Наварра!
Валу а в своем лиловом кафтане, бледный и молчаливый, никого не вспо-
минал столь часто. Как призрак, бродил он по комнатам замка в Блуа, оди-
нокий и всеми покинутый: ведь он самой церковью лишен престола, и прися-
га уже не связывает его подданных. Депутаты Генеральных штатов разъеха-
лись по городам королевства. А государя его столица не впустила бы или
скорее они бы там захватили и прикончили его; но так - он отлично это
понимал - они поступили бы лишь потому, что люди находятся сейчас в ка-
ком-то особом состоянии, и его не назовешь иначе, как бессилием. Бесную-
щееся бессилие. Уж Валуа-то знал, что это такое, на собственном опыте,
он умел отличать слабость от здоровой способности к действию. Эта спо-
собность есть у другого лагеря. "Наварра!" - думал он с окаменелым ли-
цом; но он не призывал его, не дерзал призвать. Ведь Генрих - гугенот,
как может король послать его против своей католической столицы, он,
вдохновитель Варфоломеевской ночи! Наварра, конечно, вернул бы его об-
ратно в Лувр, но зато Валуа получил бы в придачу войну с мировой держа-
вой, которая оставалась все такой же грозной, как и прежде.
Гибель Армады была единственной вспышкой молнии, озарившей угрюмое
небо над последним Валуа. Но он уже не успеет понять, что насмерть ране-
на и сама мировая держава. Это уже касается его наследника. А наследник
французского престола начнет свое царствование без земли, без денег,
почти без войска; но достаточно ему в одном-единственном и совсем не,
значительном сражении разбить наемников и холопов Испании - и что же?
Вздох облегчения вырвется у всех народов.
Для Валуа все это скрыто мраком, каждый звук, доносящийся извне, за-
мирает. Вокруг нет никого, кто позвал бы Наварру. И за стенами никого,
кто бы трепетал, опасаясь Наварры; разве иначе они дерзнули бы отнять у
бедного короля его последние доходы, и это после того как он совершил
свое великое, единственное деяние? В комнате стало холодно, король заб-
рался в постель. Он страдал от болей, от нелепых болей: его мучил гемор-
рой. И несколько оставшихся при нем дворян издевались над ним, оттого
что он плакал.
"Наварра! Приди! Нет, не приходи. Я плачу не изза своей задницы, а
оттого, что мое единственное деяние оказалось бесполезным. Теперь ты бы
смог показать, на что ты годен. Но и тут ничего не выйдет. А всетаки. Я
знаю, ты тот самый, я могу тебе довериться. Тебя я объявлю наследником,
хотя бы десять раз от тебя отрекся. Никого нет у моего королевства, один
ты остался; я дорого заплатил, чтобы это понять. Взгляни, Наварра, как я
несчастен! Никогда мое несчастье не бывало столь тяжким и глубоким, как
после моей напрасной попытки освободиться. Совершив свое деяние, я воск-
ликнул: "Король Парижа умер, наконец-то я король Франции! ". Но не назы-
вай меня так, никакой я не король. 'Зови меня Лазарем, если ты явишься
сюда, Наварра. Нет, не надо! Нет, приди! ".
Им обоим, разделенным огромными пространствами королевства, приходит-
ся трудно. Генрих меж тем благополучно перенес кризис. Он вскоре попра-
вился - и уже больше никогда не предавался тем помыслам о насильственной
смерти, которые предшествовали его тяжелой болезни. Он говорил о кончине
господина де Гиза весьма сдержанно: - Мне с самого начала было ясно, что
господам Гизам не по плечу такой заговор и что нельзя довести его до
конца, не подвергая опасности свою жизнь. - Таковы были его выводы; с
ними король Наваррский согласовал и свое поведение: стал еще осмотри-
тельнее и многим казался чересчур скромным. Разве он уже отрекся от бла-
городной и смелой задачи - отбить Валуа у его врагов? Правда, этих вра-
гов великое множество на всем пространстве, отделяющем его от короля.
Друзья знавали Генриха, когда он был еще отчаянным сорванцом. Притом в
пустяках. И вдруг такая сдержанность, сир, в большом и серьезном деле?
Он чувствовал, что старые друзья недовольны им; эти старейшие из гу-
генотов, передававшие от отца к сыну обычай умирать за свою веру; те са-
мые, кто под Кутра, молясь, опустились на колени, почему и пал тогда Жу-
айез; а теперь они недовольно ворчали, сами еще не зная, почему. Прийти
на помощь королю-католику, - вот чего им хотелось, но если бы им это
сказали, они бы не поверили и не признались бы в своем желании. А Генрих
полагал, что сначала это желание должно в людях как следует созреть -
тогда появится возможность осуществить его. Так же, как сообщили Генри-
ху, обстояло дело и с Валуа. Несчастный последыш покинул свое прежнее
убежище, его приютил город Тур; этот город лежал среди пашен на обоих
берегах Луары, в сравнительно спокойном месте его мятущегося коро-
левства. Там Валуа надеялся дождаться, пока достаточное число его дворян
вспомнят о нем. Тем временем его уцелевший фаворит Эпернон собирал для
него пехоту. Но могло случиться и так, что враги успеют застигнуть его
раньше и возьмут в плен. Положиться можно только на одного Наварру; и
куда это он запропастился? "Я, король католиков, - думает Валуа, которо-
му едва удается сколотить кой-какое войско. Как бы еще не разбежались
мои солдаты, если я призову гугенота! ".
Генрих же думал: "Он позовет меня, когда этого захотят его люди; а до
этого рано. Я стремлюсь к тебе всем сердцем, Валуа". Он держал свои мыс-
ли в тайне, но именно ради них и пригласил к себе своего Морнея в первый
день марта. Это происходило в маленьком городке, который ему не пришлось
покорять: город сам открыл перед ним ворота. Генрих и Морней ходили по
открытой галерее, освещенные лучами весеннего солнца, и никогда еще его
свет не казался им таким обновленным и полным надежды.
- Что-то изменилось, - сказал Генрих. - Теперь меня призывают со всех
сторон. Города спорят из-за того, кому раньше сдаваться. Или добрые люди
спятили, или это весна виновата?
- Может быть, сир, тут еще одна причина: они не хотят, чтобы вы даром
теряли время?
- А куда мне торопиться? - отозвался Генрих, и сердце у него заби-
лось, но только потому именно, что он отлично знал, какое дело надо сде-
лать как можно скорее и в последнюю минуту колебался. Долго-долго тру-
дился он, шаг за шагом, в поте лица своего пробиваясь к цели. И вот ее
уже видно, он мог бы рвануться вперед, но он в нерешительности, он не
делает последнего движения, он вдруг не чувствует в себе былой уверен-
ности. Возможность удачи уже не так очевидна, как казалось раньше, когда
цель была еще далека и все мучительные труды и усилия были еще впереди.
Принц крови, а ноги все в земле. Пусть говорит его друг, пусть решает,
господин дю Плесси-Морней, для него же еще он добродетелен и мудр?
- Сир, вам и двух месяцев нельзя терять на пустяки. Надо спасать
Францию. Вы должны со всеми силами, какие можете собрать, двинуться к
Луаре.
- Там стоит король, - сказал Генрих, и сердце у него екнуло.
- Именно поэтому.
- И я должен на него напасть, Морней?
- Вы ему друг, сир, и он станет вашим другом, ведь десять его армий
не смогли вас уничтожить.
- Разве десять, Морней? Столько положено трудов и усилий? Да, а те-
перь у Валу а нет больше ни одной, Лига его проглотит живьем. Вы говори-
те, господин дю Плесси, что я должен прийти ему на помощь? Что ж, я не
прочь. Надо подумать.
Последствием этого разговора было то, что он решил купить какой-ни-
будь город, стоявший на его пути, чтобы без излишних боев пройти по зем-
ле королевства: это он, который сотни раз рисковал своей жизнью, чтобы
завоевать клочок земли! Теперь же предстояло завоевать всю страну. Но
брать приступом стены, жечь дома и оставлять на улицах трупы - все это
Генриху уже давно опостылело. И он рад бы обойтись без всего этого: ведь
он хочет стать совсем не таким королем, как остальные. И он покупает го-
рода, которые не сдаются без боя, а позднее будет покупать даже провин-
