ций, но сначала волей-неволей придется одержать еще много побед и соста-
риться, не снимая доспехов. А иначе даже за деньги его королевство не
образумится, не захочет стать богатым и сильным.
Вот какие печальные истины вынашивал в себе веселый король Генрих На-
варрский, все равно, сознавал он их или только смутно чуял. Был он,
правда, еще слишком молод, но жизнью основательно к ним подготовлен. Ка-
кое счастье, что рядом с ним Морней, этот святой человек; Морней - зре-
лый муж в самом глубоком значении слова, и он не перестанет верить, нес-
мотря на весь свой ум и на всю людскую злобу, которой видит вокруг себя
так много! Он верит в силу слова, исходящего от господа. Важно его сох-
ранить таким, каким оно изошло от бога, - истинное и ясное; и тогда оно
будет непреложным. Поэтому Морней от имени своего государя обратился с
воззванием ко всем жителям королевства. Пусть среди французов воцарятся
согласие и единство.
Он вопрошал, чего, собственно, достигли люди всеми этими несчастными
войнами, насилиями, миллионами убитых, да еще расшвыривая столько золо-
та, что его не возместит никакой рудник? И отвечал, вернее заставлял чи-
тателя ответить: достигнуто лишь обнищание народа. И то, что государство
в горячке и лежит при смерти. Бедствиям несть числа. Он спрашивал: доко-
ле же будем терпеть?
Он обращал свой вопрос сначала к дворянству и горожанам и давал тут
же те ответы, которые им подсказывала их собственная выгода. Затем его
тон становился более торжественным, он обращался к народу, называл его
закромами королевства, нивой Государства, ибо трудом народа кормятся
правители, его потом утоляют свою жажду. Кто защитит тебя, народ, когда
дворянство станет попирать тебя ногами?
Морней писал, а через него говор ил Генрих: да, дворяне будут попи-
рать тебя ногами, жители городов высосут из тебя все соки. На эти два
сословия надеяться нечего, у народа одна надежда - на своего короля.
Спокойствие и безопасность может дать только" король, - пусть сами дога-
даются, какой. Король гонимых и бедняков, победитель серебряных рыцарей
и откупщиков. Но так как воззвание было написано от имени Генриха, то
Морней не забыл принести за него клятву верности королю Франции. Если
Генриху Наваррскому с благословения божия когда-нибудь удастся осущест-
вить свой план до конца, то и тогда он останется послушен королю. А ему
наградой послужит его чистая совесть. С него довольно, если все благо-
мыслящие люди будут свободны.
В этом воззвании Морней из осторожности не упоминал еще об одном сос-
ловии, чтобы не раздражать его, ибо не, слишком надеялся на примирение с
ним. С духовенством ничего не поделаешь, и слепая сила ненависти, в,
данном случае воплощенная в Лиге, не может быть сразу укрощена - даже с
помощью правды. Однако все увидели, что в словах Генриха она есть. Уве-
ренность Морнея полностью оправдалась. Правда изливала вокруг себя нео-
жиданный свет. Трудно было этому поверить: значит, нам разрешено согла-
сие и единство? До сих пор это никогда не разрешалось. Что же произошло?
Даже оба короля дивились, хотя их неудержимо тянуло друг к другу. Но
препятствия не устранены. Наварра и не помышляет о перемене религии
только ради того, чтобы унаследовать королевство. А Валуа, как всегда,
торгуется с Лигой. И все-таки он довел до сведения Морнея, что готов
встретиться, а к Генриху послал свою сводную сестру, мадам Диану.
Оба короля заключили перемирие на год, однако оба хотели бы, чтобы
оно было вечным. Между тем Генрих двинулся в путь со своим войском. И
так как города, мимо которых он проходил, охотно впускали его, то он
быстро приближался к Туру. Король собрал там свой парламент. Его юристы
оказались весьма благоразумными, а чем ближе подходил Наварра, тем они
становились смелее. В конце концов они внесли договор между королями в
свод законов французского королевства. Случилось это двадцать девятого
апреля. А тридцатого показался король Наваррский со своим войском.
Было воскресенье, день стоял солнечный и ясный.
Бедному Валуа казалось, будто он прямо воскрес из мертвых. В первый
раз у него не было страха, что Лига его захватит и увезет. Ведь прибли-
жался его брат Наварра. Король слушал обедню, когда оба войска встрети-
лись у ручья, в трех милях от города; дворяне французского короля со
своими полками и старые гугеноты. И те и другие, не останавливаясь - это
было бы не подружески, - смешали ряды, сообща разнуздала лошадей и при-
нялись их поить из того же ручья. Эти занятия помешали им пуститься в
ненужные разговоры и праздно глазеть друг на друга. А увидали бы они по-
старевшие лица, тела, исполосованные шрамами; поняли бы, что и другие,
не только они, испытали немало горя, "вспомнили бы свои сожженные дома,
убитых близких, двадцать лет междоусобиц. И, конечно, не смогли бы во
врем я своего первого мирного свидания не вспомнить Варфоломеевской ночи
- нет, этого не смогли бы ни виновники, ни жертвы. Кто-то предложил
снять недоуздки и въехать с лошадьми в ручей. А король Наваррский ждал
позади и не вмешивался; вперед он выслал командующего своей пехотой.
Впереди, у ручья, солдаты говорили: - Граф Шатильон, - и не хотели
верить. И все-таки было воскресенье, день стоял солнечный и ясный, сын
адмирала Колиньи один вышел навстречу маршалу д'Омону и обнял его. Люди
вокруг них расступились и обнажили головы. И когда это все же свершилось
и дошло до людских сердец, между обеими армиями началось братание.
Король последовал примеру своих солдат. Он не хотел толкать войска к
примирению. Они должны были опередить желания своих начальников и даже
удивиться, как это они себе позволили такую смелость. В замке Дю Плесси,
на том берегу, король Франции ждал короля Наварры, он передал ему, что
просит его переправиться через реку. Услышавшие это предложение могли
подумать, что Валуа еще недостаточно научен несчастьями, и предположить
дурные намерения. Замок Дю Плесси стоит на слиянии Луары и Шера. Тот,
кто здесь переправляется, остается без прикрытия, отовсюду может прогре-
меть предательский выстрел, а на узкой косе, Генрих будет беззащитен и
окажется во власти Валуа. Несколько приближенных короля Наваррского уси-
ленно ему не советовали это делать; но он не поддался уговорам, сел в
лодку с несколькими дворянами и телохранителями, даже, не, сняв шляпы с
белым плюмажем и красного короткого плаща. И каждый видел издали, кто
именно едет.
Он благополучно пристал к другому берегу, ибо так хотел господь, а
еще потому, что уж очень сильна была тоска Валуа по Генриху; Наварра по-
нял это на собственной тоске и потому был уверен, что находится в безо-
пасности. Затем приближенные французского короля проводили, его в замок.
Валуа тем временем поджидал его в варке, - король пришел на целый час
раньше и в душе тревожился, хотя внешне был похож на спящего и все не
решался спросить: "Да где же он? Не случилось ли с ним несчастья?". Ок-
руженный возвратившимися к нему придворными, он ни одного не спрашивал о
том, что его волновало. Но вдруг слышит, что Наварра в замке; тогда, по-
забыв обо всем, Валуа побежал навстречу. Только пробежав несколько, ша-
гов, он, наконец, вспомнил о том, что он монарх, и придал себе должную
осанку; В парке было полно народу - и придворные и простой люд. Король
Франция прошел половину пути навстречу Генриху. И половину пути прошел
король Наваррский.
Он спустился по ступеням лестницы, ведшей из замка в парк. Все увиде-
ли, что он одет, как солдат, курткам сильно вытерта панцирем на плечах и
с боков. Бархатные панталоны в обтяжку были цвета увядшей листвы, плащ
ярко-алый, серую шляпу украшали белые перья и прекрасный аграф. Все это
разглядели во всех подробностях и двор и народ. Кроме того, многие заме-
тили, хотя и с неохотой" что борода у него уже седеет. Навернулись у
Генриха на глазах слезы или нет, на это никто не обратил внимания, хотя
плакал он легко, как могли еще помнить его старые знакомцы. Но даже им
было трудно узнать это исхудавшее лицо, ставшее еще хуже, чем бывают ли-
ца обычно; тем длиннее кажется его свисающий нос; на переносице глубокая
полукруглая морщина; брови напряженно приподняты. Это не простое лицо, и
только выражение решительности делает его лицом солдата. Ничто уже не
напоминает в нем болезненного плеадшка Дувра. Этот Наварра идет твердым
шагом навстречу королю.
На полпути их отделил друг от друга поток людей. И вот оба стоят,
взорами ищут друг друга в толпе, здороваются, раскрывают объятия. Они
бледны, их лица почти суровы. В это мгновение они еще только стремятся
друг к другу, а в следующее все уже будет по-иному. Мир! Мир! Вот она,
наконец, эта минута справедливости и добра!
- Дорогу королю! - кричит охрана; толпа расступилась, и когда король
Наваррский предстал перед его величеством, он склонился перед ним, а Ва-
луа его обнял.
ВТОРАЯ КНИГА ЦАРСТВ, ГЛАВА I, СТИХИ 19 и 25
В одно прекрасное утро появился оставшийся в живых брат Гиза Майени с
отрядом конницы, чтобы схватить короля. И, конечно, предатели, которых
вокруг него всегда было достаточно, завели короля туда, где он, без сом-
нения, бы погиб. Какой-то мельник узнал его по лиловому кафтану и ска-
зал: - Сир! Куда вы? Там засели фроятисты! - Майенн уже начал наступле-
ние. Отважный Крийон не смог удержать предместье и возвратился в город с
таким малым числом солдат, что ему пришлось самолично запирать городские
ворота. (Короля Наваррского уже не было, но он отъехал недалеко, и за
ним послали. И полутора тысячам аркебузиров-гугенотов удалось спасти Ва-
луа. Члены Лиги хотели было хитростью остановить их натиск; они закрича-
ли: - Храбрые гугеноты, мы воюем не против вас, только против короля, а
ведь он вас предает! - В ответ раздался залп.
Все же немногочисленный отряд гугенотов вынужден был под конец отсту-
пить; они отходили медленно, неохотно, продолжая стрелять, и треть из
них была перебита. Кривой, солдат короля, с тех пор заявлял о своем
пристрастии к гугенотам. Видя, что друзей у их государя теперь прибави-
лось, сражавшиеся почувствовали новый прилив вдохновленного мужества и
решимости - настолько, что сам Валуа устремился на поле боя. А Лига бе-
жала без всяких причин - единственной оказался страх. Как счастлив был
Генрих, что ему уже не нужно биться против короля, только против врагов
короля. Это давало ему внутреннее удовлетворение, а оно дороже иной кре-
пости. Он привел к королю свои войска, перешел мост с тысячью двумястами
конников и четырьмя тысячами аркебузиров, и когда те предстали перед Ва-
луа, король спросил: - Почему все они бодры и веселы, разве нет больше
войны? - А Генрих ответил: - Сир! Хотя мы днем и ночью на коне, но это
добрая война. - И Валуа понял; он впервые рассмеялся от всей души, сме-
ялся и Генрих.
Король, охваченный новым порывом мужества, собрал к лету пятнадцать
тысяч швейцарцев, и притом без денег. Вместе с его собственными войсками
и отрядами Наварры у него оказалось сорок пять тысяч солдат, сильное
войско; оно должно было вернуть ему столицу королевства - и могло это
сделать. А тем временем войско Майенна прямо таяло, и в конце концов у
него осталось всего пять тысяч солдат; ни испанцев, ни немцев не было
уже и в помине, ибо если народ вовлечен в движение обманное и постыдное,
то достаточно свежего дуновения мужества, как все рушится, и никакие
массы это движение уже не поддержат. Даже в осажденном Париже вдруг за-
роптали открыто. Люди в коричневых сутанах не могли появляться на улицах
без оружия. А где же Лига? Где правящая партия? От этого чудовища оста-
лось, в сущности, немного - оно состоит теперь наполовину из бесноватых
и наполовину из трусов. И, кроме этих двух человеческих разновидностей,
