так богато, как только могли или считали подобающим. Роклор оказался
всех изящней. У Агриппы были самые большие перья, Фронтенак соревновался
с Рони. У последнего на шляпе и воротнике было больше драгоценностей,
чем на платьях дам. Но лицо его, молодое и гладкое, выражало ту же умную
сосредоточенность, что и обычно. Появилась сестра короля, сразу же пока-
зав себя прекраснейшей из дам. На высоком воротнике из кружев и алмазов
покоилась ее изящная белокурая головка; лицо дамы, по-придворному чопор-
ное, все же обнаруживало внутреннюю ребячливость, которую не стирает
ничто. Она была еще на пороге, когда ее тканное золотом покрывало заце-
пилось за что-то. Или, быть может, хромая нога подвела ее? Весь двор
выстроился шпалерами на пути принцессы. Тут она видит, как в противопо-
ложную дверь входит король, ее брат. Короткий радостный вскрик, она за-
была о себе, она без малейшего труда пробегает "несколько шагов.
- Генрих!
Они встретились в середине залы. Екатерина Бурбонская преклонила ко-
лено перед братом - они вместе играли в начале жизни, они путешествовали
по стране в неуклюжих старых колымагах вместе с матерью своей Жанной.
"Милая наша мать, хоть и была больна и беспокойна, но сколь сильна через
веру, которой учила нас! И оказалась в конце концов права, хотя сама
умерла от яда злой старухи королевы, да и на нашу долю выпало немало
страшного и тяжелого. И все же мы сейчас стоим посреди залы в сердце ко-
ролевства, мы теперь король с сестрой и собираемся принимать венецианс-
ких послов".
- Катрин! - сквозь слезы произнес брат, поднял сестру с колен и поце-
ловал. Двор восторженно приветствовал обоих.
Король в белом шелку, с голубой перевязью и красным коротким плащом,
повел принцессу, держа ее руку в поднятой руке, двор расступился, но по-
зади царственной четы сомкнулся вновь. Они остановились у самого высоко-
го окна; все столпились вокруг - и не всякий, кто пробрался вперед, был
из лучших. Сестра сказала на ухо брату:
- Не по душе мне твой канцлер Вильруа. Еще меньше мне по душе твой
казначей д'О. А есть у тебя и того хуже. Генрих, милый брат, если бы
все, кто тебе служит, были нашей веры!
- Я и сам бы хотел того же, - на ухо сказал он сестре, но при этом
кивнул как раз тем двум придворным, которых она назвала. Она в досаде
повернула назад; чем дальше от толпы, тем дружественней лица. У стены
Катрин наткнулась на целую группу старых друзей: боевых соратников бра-
та, кавалеров былого наваррского двора, - в ту пору они обычно носили
колеты грубой кожи.
- Вы расфрантились, господа! Барон Рони, когда я учила вас танцевать,
у вас еще не было алмазов. Господин де Ла Ну, вашу руку! - Она взяла же-
лезную руку гугенота - не живую его руку, а железную взяла она и сказала
лишь для него да для Агриппы д'Обинье и долговязого дю Барта: - Если бы
господь попустил одной-единственной песчинке на нашем пути скатиться
иначе, чем она скатилась с холма, нас бы не было здесь. Ведомо вам это?
Они кивнули. На сумрачном лице долговязого дю Барта уже можно было
прочитать духовные стихи, которые складывались у него в уме, но тут сна-
ружи загремели трубы. Идут! Надо приосаниться и предстать перед послами
могущественным двором. Чуть ли не все лица мигом изобразили сияющую тор-
жественность, смягченную любопытством; все выпрямились, и принцесса Бур-
бонская тоже. Она огляделась, ища дам, но их мало было при этом кочевом
дворе и походном лагере. Быстро решившись, она взяла за руку и вывела
вперед Шарлотту Арбалест, жену протестанта Морнея. Вдруг возникло заме-
шательство.
Послы там внизу, наверно, не сразу наладили порядок шествия. А труба-
чи чересчур поторопились. Дорога от берега шла в гору; может статься,
венецианские вельможи были слишком дряхлы, чтобы взобраться по ней? Ко-
роль, по-видимому, отпускал шутки, по крайней мере окружающие смеялись.
Принцесса, сестра его, подвела свою спутницу к другому окну; она была в
смятении: подле венценосного брата стоял кузен Суассон, которого она лю-
била. "Если бы я хоть не шла рука об руку с этой высоконравственной про-
тестанткой!" - думала Екатерина, словно сама она была иной веры. Да, она
забылась, как забывалась на протяжении всей своей короткой жизни, при
неожиданной встрече с возлюбленным. Сердце ее колотилось, дыхание стало
прерывистым, чтобы скрыть смущение, она приняла самый надменный вид, но
почти не понимала, что говорит своей соседке.
- Сердцебиение, - говорила она. - У вас его не бывало, мадам де Мор-
ней? Например, еще в Наварре, когда у вас вышли неприятности с консисто-
рией из-за ваших прекрасных волос?
Голова Шарлотты Арбалест была покрыта чепцом; он доходил почти до са-
мых глаз, изливавших блеск и не ведавших робости. Добродетельная жена
протестанта Морнея спокойно подтвердила:
- Меня обвинили в нескромности, потому что я носила поддельные локо-
ны, и пастор не допустил меня к причастию и даже господину де Морнею от-
казал в нем. Хотя прошло столько лет, сердце у меня по сию пору не может
оправиться от тех волнений.
- Вот как несправедлива бывает к нам наша церковь, - поспешила убе-
дить себя принцесса. - Ведь вы же во имя нашей религии обрекли себя на
изгнание и нищету после того, как спаслись от Варфоломеевской ночи. Все
мы, ожидающие здесь послов, были прежде либо узниками, либо изгнанниками
во имя веры: вы сами с господином Морнеем, король - мой брат, и я также.
- И вы также, - повторила Шарлотта; ее ясный взгляд лился прямо в
глаза Катрин, которая дрожала от смущения. Что бы я ни говорила, эта
женщина видит меня насквозь, поняла она.
- Наперекор пасторам, вы еще долго носили рыжеватые локоны, - настаи-
вала бедняжка Екатерина. - И вы были правы, скажу я. Как же так? Сперва
преследования, изгнание, а когда, наконец, вы воротились на родину, вашу
жертву не принимают. Из-за чего же - из-за локонов.
- Нет, я была неправа, - созналась жена протестанта. - Я проявила
нескромность. - Тем самым она хоть и выдавала собственную слабость, но,
в сущности, напоминала принцессе о ней самой и ее куда более тяжком пре-
грешении. На это она намекнула вполне ясно. - Нескромность моя была не
только оправданна: она была предумышленна и противостояла любым угрозам.
Однако же благодать снизошла на меня в молитве, я отринула то, что было
греховно. С той поры я скромно ношу чепец.
- И страдаю сердцебиением, - сказала Катрин. Гневным взглядом окинула
она лицо собеседницы, бледное, смиренное, вытянувшееся, каким оно стало
теперь. "Прежде, когда она была миловидна, мы вместе посещали балы", -
подумала она. Гнев ее сразу остыл. Ею овладело сострадание, недалеко бы-
ло и до раскаяния. "А я все такая же, как раньше, и грех мой при мне. Я
себя знаю, я не заблуждаюсь, но при этом неисправима; прощения мне не
будет", - в раскаянии думала она. - Господи, помоги мне нынче же вечером
надеть чепец! - молилась она тихо и настойчиво, хоть и без большой на-
дежды быть услышанной.
Граф Суассон очутился перед ними, он сказал:
- Сударыни, его величество изволит требовать вас к себе.
Обе покорно склонили головы, лица у них остались невозмутимы. Он по-
вел обеих дам, держа их за кончики пальцев поднятыми руками. Руку кузины
он пытался потихоньку пожать. Она не ответила на пожатие и шла, отвер-
нувшись. Учтиво передал он ее венценосному брату.
Между тополей блеснул металл, у всех сперва возникла мысль об оружии
или военных доспехах.
- Нет, - сказали женщины, - нам ли не знать, как сверкают драгоценные
камни. Или по меньшей мере золотое шитье.
А на деле было и то, и другое, и еще много больше: все диву дались,
увидав серебряный корабль, тот плыл, казалось, по воздуху, опережая са-
мое шествие, когда оно еще едва виднелось. Серебряный корабль был так
велик, что люди могли бы поместиться на нем, - и, правда, чьи-то руки
ставят парус, только руки детские. Команда на корабле состоит из мальчи-
ков, они изображают моряков и поют подобающие песни. Звон струн вторит
им бог весть откуда, да, впрочем, неизвестно: чем движется и сам волшеб-
ный корабль?
В двадцати шагах от замка корабль остановился, вернее, опустился на-
земь, и из-под роскошных тканей, свисавших с его носа, выскочили карли-
ки: они-то и несли его. Горбатые карлики, все в красном, и как бросятся
врассыпную, точно чертенята, на потеху двору. Между тем приблизились но-
силки. Как? Да это трон. Только что это сооружение почти везли по земле,
а теперь оно поднимается, - лишь совершеннейшие машины могут так бесшум-
но вознести его на воздух, - и превращается в трон. Воздух отливает го-
лубизной и вольно овевает белокурую головку женщины на троне. Над бело-
курой головкой высокий убор из локонов и крупных жемчугов. Трон - чистый
пурпур, женщина - великолепное создание в золотых одеждах, как на карти-
нах Паоло Веронезе. Кто это? На глазах у нее черная бархатная маска, -
кто это? Двор притих. Король обнажил голову, за ним все остальные.
Подле высокого трона выступали, тяжело шагая, грозные фигуры, - чер-
ные латы, мрачная пестрота одеяний, непокрытые головы, рыжеватая или
черная дикая поросль волос. Их узнали по чудовищным челюстям: то склаво-
ны, покоренные подданные Венеции. Им на смену явились рыбаки, истые сыны
морской столицы, без прикрас, в заплатанном платье, со стертыми веслами,
- такими их увезли из-под моста какого-нибудь канала. Эти пели звонкими
голосами, бесхитростно и ясно, хотя язык не всем был знаком. Получалось
торжественно и при этом весело. Двору представился храм, невидимый, из-
далека искрящийся храм над морем.
Певцы умолкли, оборвав на прекраснейшей ноте, ибо дама на троне под-
няла руку. То была необыкновенная рука, полная, с заостренными и чуть
загнутыми кверху пальцами, цвета розового лепестка, без всяких украше-
ний. Она подавала знак горделиво, но влекуще, точно любовнику, до кото-
рого милостиво снисходит знатная дама. Посол, понял двор; и король Фран-
ции один вышел на площадку приветствовать его.
Тут рыбаки отодвинулись от трона и преклонили колени. Отодвинулись и
преклонили колени воинственные склавоны. Преклонили колени дети на се-
ребряном корабле и красные карлики у отдаленных кустов. Путь перед тро-
ном расчистился, на него вступил худощавый человек в черной мантии и бе-
рете: ученый, решил двор. Почему ученый? Неужто республика посылает в
качестве главы посольства ученого? Двое других, седобородые военачальни-
ки, идут позади него.
Агриппа д'Обинье и дю Барта, два гуманиста, носившие на теле много
шрамов от старых и новых битв, торопливо переговаривались, меде тем как
посол медленно приближался к королю. Господин Мочениго, родственник дожа
и сам весьма преклонных лет. Он участвовал в знаменитом сражении при Ле-
панто, когда была одержана победа на море над турками. Теперь же обучает
латинскому языку в Падуе, отсюда знает его христианский мир.
- Какая великая честь! - торжествовал поэт Агриппа. - Господин Моче-
ниго воздает хвалу нашему королю! А я от радости мог бы в стихах описать
битву при Лепанто, словно сам был очевидцем!
- Опиши лучше нашу ближайшую битву, - мрачным тоном потребовал долго-
вязый дю Барта. "Я же тогда умолкну навеки", - сказал он про себя своему
вещему сердцу.
Король теперь уже вновь надел шляпу с пером и загнутым полем. Не за-
тененные ею глаза его широко раскрыты, чтобы ничего не упустить. Однако
он кажется взволнованным, и даже слезы, пожалуй, готовы выступить у него
на глазах, возможно, он потому так широко и раскрывает их, веки его не-
подвижны, и весь он застыл в неподвижности. В знак приветствия посол
склонил голову на грудь. Потом поднял, откинул ее, и тут только всем
стало видно его лицо. Всем стало видно, что один глаз у него закрыт и
пересечен красным шрамом.
Он заговорил, латинская речь его звучала удивительно стройно, плавно,
