но твердо. Двору представился мрамор. И тут же стало ясно, какое это ли-
цо, - резкие черты, острый нос, опущенные углы рта, все как на бюстах
Данте, лицо старого мудреца. Придворным далеко не каждое слово было по-
нятно, на знакомом языке говорили чуждые уста. Но по этому лицу чувство-
валось, что королю их оказан великий почет: его сравнивали с римскими
полководцами и находили достойным их.
Генрих, единственный из всех, понимает каждое слово, и не только в
прямом его смысле: гораздо глубже. "Выносится приговор твоему делу. Кто
ты? Это слышишь ты из речи или, вернее, угадываешь, пока она звучит. Од-
ноглазый мудрец для вида сравнивает тебя с первым покорителем этого ко-
ролевства, римлянином Цезарем, твоим предшественником. В действительнос-
ти он предостерегает тебя от того, чтобы ты не остался таким, каков
есть, боевым петухом и лихим наездником, великим в малом, неиспытанным
на больших делах. Я знаю, кого он мне предпочитает: своего соотечествен-
ника, Фарнезе, герцога Пармского, славнейшего стратега современности. Я
же не таков, я всего лишь боевой петух без большой сноровки..."
От этого ему стало душно, и глаза он раскрыл еще шире. Гость, неждан-
но высказавший ему истину, сам со вниманием, - тут только со вниманием,
- вгляделся в его лицо - нашел, что оно худощавее всех остальных, - и
как раз эта худоба свидетельствовала о рвении и самоотречении, каких по-
сол не ожидал найти здесь. Он прервал речь, он сложил руки.
Когда он заговорил вновь, голос его звучал глухо, уже не плавно и
твердо; сказал он еще немного слов, и главное из них было "любовь".
- И если имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы перес-
тавлять, а не имею любви...
Евангелие вместо Цезаря; это не было предусмотрено, это всех порази-
ло, а больше других самого оратора, который на том закончил. Тогда и
Генрих поступил непредвиденно. Он не протянул послу руку, как было ус-
ловленно заранее, чтобы посол с его помощью поднялся на площадку: он сам
спрыгнул вниз, обхватил его, обнял и расцелова." в обе щеки. Двор видел
это и шумно выразил свое удовольствие. Дети на серебряном корабле видели
это, восседающая на троне женщина в золотых одеждах видела это - и так
как она была дочерью одного из рыбаков в заплатанном платье, то позабыла
всякую величавость и захлопала в ладоши. Захлопали в ладоши воинственные
склавоны, и рыбаки, и оба седобородых военачальника.
Генрих огляделся и весело рассмеялся - хотя в тот же миг неведомый
трепет пробежал у него по плечам. Не такой, когда за спиной у тебя убий-
ца, нет, на сей раз то было веяние крыл. Тебя касается слава, - впервые,
когда тебе уже под сорок. Тебя касается великая всемирная слава. На вид
она точно сказка полуденных стран и вот-вот отлетит и заставляет содро-
гаться от тайного трепета.
- Господин посол, когда церемония окончится, соблаговолите побеседо-
вать со мной наедине.
- Сир! О чем?
- О герцоге Пармском.
ГЕРАЛЬДИЧЕСКИЙ ЗВЕРЬ
"Я должен добиться своего сражения", - подумал Генрих, едва успели
уехать послы Венеции; вернее, он впервые сказал это себе при их торжест-
венном прибытии. Именно устрашающая слава открыла ему глаза на его поло-
жение. Он все еще король без короны, у которого нет столицы. У такого
полководца, как он, всегда нужда в деньгах, и, чтобы войско его не раз-
бежалось, ему необходимо почаще завоевывать города; и те платят за него.
Но это города его королевства; трудное дело оставаться отцом отечества,
и притом близким народу, и в то же время рыскать по стране, покоряя сво-
их врагов и взимая поборы. Не прошло и недели после турской волшебной
сказки, как он снова очутился в самой гуще суровой жизни.
Он очистил от врага Турень и ближайшие провинции и вторгся в Норман-
дию - но ведь он уже стоял там, когда одержал победу при деревне Арк.
Что дала та победа? Завоеванные крепости, которые он оставил позади, от-
пали тем временем. Враг его не человек, подобно ему, а многоголовая гид-
ра. "Отрубишь семь голов, взамен вырастают восемь. Вот каково мне прихо-
дится с Лигой. Целыми улицами покоряются мне мои подданные, когда я хо-
зяйничаю в их логове. Будто никогда и не поднимали против меня оружия, а
стоит мне перекопать их сады, и там окажутся мушкеты. Все это, пожалуй,
забавно, и я как будто создан для такой жизни. А если в действительности
я создан для большего, то умно делаю, умалчивая об этом".
- Никогда я не был так здоров, - твердил он всем в ту зиму, при час-
том снегопаде и ночевках на мерзлой земле. - И войско мое не знает бо-
лезней и растет день ото дня, ведь один такой городишко отсчитывает мне
шестьдесят тысяч экю. Держу пари, что ближайший по пути сдастся не позд-
нее четверга!
И в самом деле, он заключил такой договор с городом Онфлером. Если
Майенн или его сын Немур не прибудут до четверга, то ворота должны быть
открыты ему. И что же? Так и случилось. Вождь Лиги Майенн махнул рукой
на Лигу и отдыхал в Париже, "где и мне когда-нибудь доведется поне-
житься", - уверенно заявил Генрих. А про себя добавил: "Я должен до-
биться своего сражения". Он думал об этом то как о веселой проделке, то
как о вопросе всей жизни.
Он возил с собой диковинную штуку, будильник, который заботливо заво-
дил. На сон у него уходило меньше времени, чем у толстяка Майенна на
еду. Это было ново для его здоровой натуры; порой он упускал даже и эти
немногие часы. Приподнявшись на локте, он размышлял. "Я должен добиться
своего сражения - и не обычного, не такого, которое я мог бы выиграть
или проиграть: это сражение я не смею проиграть, его я проиграть не
смею, иначе всему конец. Слишком много глаз смотрит на меня, весь мир
следит за мной, - и мои союзники, прежде времени воздавшие мне почести,
и в особенности король Испании, притязающий на это королевство. Он и по-
лучил бы его, как только меня не стало бы. Кто помешал бы ему? В народе
идут распри за веру. Когда бы все французы исповедовали истинную, сам
дон Филипп не одолел бы их. Впрочем, что я знаю, у каждого своя вера,
вот я-гугенот и лежу на промерзшей земле. Если придет дон Филипп, если
надвинется с великой силой - тогда все равно, истинна ли моя вера, тут
не до исповедания, на карту поставлено королевство, а оно, во всяком
случае, от бога. Это дело решается между мной и богом", - вдруг яснее
ясного стало королю среди беспросветно темной ночи, меж тем как в палат-
ке затрещала и погасла масляная плошка.
Зазвонил будильник, король поднялся и призвал своих офицеров. В этот
день предстояло многое сделать и далеко скакать. Так, например, решено
было осушить ров, чтобы осаждающие могли подойти к стенам крепости. По-
кончив с этим, постреляли немного с обеих сторон, пока не наступил ран-
ний вечер. Сам Генрих уже пустился в путь на коне, потому что по всей
обширной округе было немало других дел. Сильно проголодавшись, добрался
он к ужину до города Алансона и отправился с небольшой свитой в дом од-
ного преданного ему капитана, но не застал его. Жена капитана не знала
короля, сочла его одним из королевских военачальников и приняла как по-
добает, хоть и с явным смущением.
- Я попал некстати, сударыня? Говорите без стеснения, я не стану оби-
жаться.
- Сударь, скажу вам прямо. Нынче у нас четверг; я посылала слуг по
всему городу; нигде ничего не достанешь, я просто в отчаянии. Вот только
сосед наш, честный ремесленник, говорит, будто у него на крюке висит
жирная пулярка; но отдаст он ее не иначе, как если и его позовут отужи-
нать.
- А в компании он человек приятный?
- Да, сударь, у нас в квартале не найдется другого такого шутника. И
вообще он хороший малый, душой и телом предан королю, и работа у него
спорится.
- Тогда зовите его, сударыня. У меня аппетит разыгрался; и будь он
даже прескучный сотрапезник, я предпочитаю есть с ним, чем не есть вов-
се.
После чего ремесленник явился в праздничном кафтане и с пуляркой. По-
ка птица жарилась, он занимал беседой короля, тоже, по-видимому, не уз-
навая его; иначе он вряд ли так непринужденно сыпал бы местными сплетня-
ми, выдумками, шутками, да такими хлесткими, что Генрих на время позабыл
про голод. Вскоре и он перенял тон собеседника - без умысла, сам того не
замечая. Вовсе не трудное дело оставаться отцом отечества и притом близ-
ким народу, принуждая подданных к покорности и взимая поборы. Весь сек-
рет в том, что совесть у него чиста, ибо занимается он честным делом.
Без подвохов и лукавства вразумить своих соотечественников и спасти ко-
ролевство - вот о чем он помышляет непрестанно, и во сне, и за веселой
беседой. Рачительный ремесленник, напротив него, хоть и разглагольству-
ет, а мастерскую свою тоже не забывает.
Король думает: "Я должен добиться своего сражения. Теперь до него не-
далеко. Довольно я позанимал крепостей, чтобы нарушить покой толстяка.
Кузен мой, маршал Бирон, со своей стороны немало досады причиняет Лиге,
и обо всех наших успехах я шлю донесения королеве Английской. Сейчас мы
намерены осадить город Дре: этого Майенн не стерпит, он выступит, он
примет бой. Испанцы тоже потребуют, чтобы он принял бой. Не зря же у не-
го их вспомогательные войска, первые, которые Филипп предоставил Лиге.
Их шлет из Нидерландов королевский наместник Фарнезе. А с ним самим, с
великим стратегом и прославленным мастером в искусстве войны, неужели
мне не приведется встретиться? Хотел бы я знать, что говорит обо мне он,
Фарнезе".
При этом имени Генрих невольно вскочил с места. Ремесленник застыл с
раскрытым ртом. Но Генрих повторил ему в точности весь его рассказ.
- Когда перчаточник застал у своей жены силача кузнеца, он миролюбиво
протянул руку и сказал: "Никогда не поверю, чтобы ты, друг, сделал это".
- Генрих засмеялся. - Потешная история, кум!
- Препотешная, кум! - повторил простак, примирившись с бурным поведе-
нием собеседника. Тут хозяйка позвала гостей к столу. Втроем уплетали
они откормленную птицу; правда, хозяйка и ремесленник ели умеренно, гос-
тю достались самые крупные куски, и чем больше он ел, тем охотнее смеял-
ся рассказам соседа, отчего тот все веселел. Однако после заключительно-
го стакана, когда пора было вставать из-за стола, его круглая физиономия
вдруг вытянулась и глаза смиренно опустились. Король готов был и это
принять за шутку, но тут ремесленник бросился ему в ноги, умоляя: -
Простите, государь, простите меня! Это был лучший день моей жизни. Я уз-
нал ваше величество, я служил солдатом и сражался у деревни Арк за моего
короля; я заработал счастье сидеть с вами за одним столом. Еще раз ви-
нюсь перед вами, сир, я валял дурака, чтобы вы хоть немножко посмеялись
моим шуткам. Теперь беда уже случилась, я, простой ремесленник, ужинал
вместе с вами.
- Как же нам быть? - спросил король.
- Я знаю только одно средство.
- Ну?
- Вам придется пожаловать мне дворянство.
- Тебе?
- А почему бы и нет, сир? Я работаю своими руками, но в голове крепко
храню свои убеждения, а в сердце - своего короля.
- Превосходно, любезный друг, а какой же будет у тебя герб?
- Моя пулярка, всей честью я обязан ей.
- Это лучшая твоя шутка. Встань, рыцарь пулярки!
РЫЦАРСКИЙ РОМАН
Стараниями нового рыцаря приключение его получило огласку, отчего в
народе любовь к королю только возросла. Вот наконец-то простой человек,
вроде нас с вами! Не чванлив и сговорчив, хотя ему, как еретику, не из-
бежать вечных мук. Король-еретик, и к этому можно привыкнуть, если богу
так угодно. Только дарует ли господь ему победу?
О том же спрашивал себя и король. Еще ни одно из своих сражений не
подготовлял он так осмотрительно. Он не только снимает осаду Дре, но и
стягивает отовсюду свои войска и дает оттеснить себя до границ провинции
