не допустил этого. Тогда барон заговорил весьма рассудительно.
- Сир! - сказал он, даже не пытаясь придать голосу страдальческий от-
тенок. - Ваше величество, вы даруете мне утешение и незаслуженную честь
вашей заботой обо мне. Чувства свои я выразить не в силах, скажу лишь,
что господь бог не покинул меня. Милостью господней раны мои заживают,
даже самая большая, та, что на бедре, и я питаю надежду, что не позднее
как через два месяца буду в силах пойти добывать себе новые, служа вам
за ту же плату, сиречь из чистой преданности.
После этих слов Генриху впору было скорее заплакать, чем засмеяться,
так сильно они тронули его. Он обнял господина де Рони, речь которого
была скромна и разумна, а отнюдь не кичлива.
- Смотрите, господа! - крикнул он. - Вот кого я почитаю истинно вер-
ным рыцарем.
Он поехал рядом с носилками и, склонившись над ними, сказал вполголо-
са:
- Живее поправляйтесь, Рони, старый закоренелый еретик, нам нужно
взять Париж.
Барон отвечал тоже шепотом:
- Ваше величество, так может говорить лишь человек, готовый отринуть
свою веру.
Генрих, еще тише:
- А вас бы это очень задело?
Рони на ухо королю:
- Сир! Мне ли, закоренелому гугеноту, советовать вам пойти к мессе?
Одно лишь могу сказать: это самый скорый и легкий способ рассеять злые
козни.
Король выпрямился в седле. Сделав вид, будто ничего не слышал, он
кивнул в сторону замка, который был уже близко.
- Прощайте, друг, желаю вам здоровья. Если я преуспею и могущество и
величие мое приумножатся, ваша доля, господин де Рони, вам обеспечена.
Сказав так и пришпорив коня, сопутствуемый охотниками и собачьей сво-
рой, король Франции поскакал по лесным угодьям своего верного и мудрого
слуги. Спустя некоторое время он выехал из чащи и попал на пашню, ее ок-
ружали стройные березы. Их вершины чуть колыхались в небесной синеве.
Склонясь над землей, трудились крестьяне; заслышав конский топот, они
подняли глаза и хотели спешно посторониться. Но охота остановилась как
вкопанная, и король, незнакомый этим людям, кивнул на замок, синеющий
вдали между вершинами дерев. Он обратился к старшему из крестьян:
- Скажи, друг, чей это замок?
- Господина де Рони, - отвечал старик.
Его молодцу-сыну король приказал:
- Подай мне горсть вспаханной земли. - И тот протянул ее всаднику.
Король пересыпал землю с ладони на ладонь. - Хорошая, тучная земля. Кому
принадлежит пашня?
- Господину де Рони.
- Смотрите-ка! - Король разломил ком: внутри блестела серебряная мо-
нета. - Это тебе, Мадлон. Подставь фартук. - Девушка послушалась, он
бросил в фартук монету, и она засмеялась ему прищуренными глазами - лу-
кавый блеск и тайное согласие, он так к ним привык в годы юности.
Тронувшись в путь, он крикнул через плечо:
- У вас хороший господин, и я всегда буду ему хорошим господином.
Тут крестьяне переглянулись, разинув рты, а потом, онемев от изумле-
ния, побежали следом. Из-под конских копыт взметывались комья земли, ра-
достно лаяли собаки, один из охотников трубил в рог.
ГЕЕННА ОГНЕННАЯ
- Благословен творец, королю пришел конец, - говорили в Париже и
твердо верили, что на сей раз он не только потерпел неудачу, но что пе-
сенка его спета. И король не разуверял парижан.
Шли непрерывные дожди, дороги были пустынны, он не подавал о себе
вестей, хотя находился всего в одном дне пути, в Манте. И этот город ему
пришлось завоевывать, как всякий другой. Едва очутившись в его стенах,
он задал пир пекарям. Их цеху стало известно, что король у себя на роди-
не владел мельницей и прозывался мельником из Барбасты. Желая поддержать
честь своего имени, он сыграл с ними в мяч, они обыграли его и на том
решили прекратить игру. Он пожелал взять реванш, когда же они заупрями-
лись, велел им всю ночь печь хлеб. Наутро он стал продавать хлеб за пол-
цены: как же они прибежали после этого, как предлагали ему отыграться!
Это происшествие он нарочно постарался разгласить в Париже. Так пари-
жанам стало известно, что он не только жив, - а это само по себе было
достаточно прискорбно, - но также что он повсюду скупает зерно. Должно
быть, войско его неисчислимо! Тут сразу выяснилось, что все знают о по-
беде короля при Иври и верят в нее. Он наголову разбил нашего герцога.
Толстяку и его разбежавшемуся войску никогда не добраться к нам по раз-
мытым дорогам. Теперь ему не спасти нас. А того еретика ничто удержать
не может, он непременно к нам пожалует, уж и в прошлый раз он начисто
ограбил наши предместья и перебил девять тысяч человек.
Убито было всего восемьсот, но в панических слухах большого города
равно преувеличивались жестокость короля и собственное бессилие. "Он во-
юет с мельницами и амбарами всего государства. Мы умрем с голоду! -
твердили парижане, цепенея от страшных предчувствий, и глядели, как ис-
панцы запасаются продовольствием. Под испанцами разумелись посол Мендоса
и архиепископ Толедский, последний был прислан с особой миссией - выве-
дать для своего короля дона Филиппа, чего более всего недостает будущим
подданным всемирной державы-веры или денег. Оказывается - хлеба, конста-
тировал архиепископ. И он, и испанская партия делали запасы, особенно
усердствовали шестнадцать начальников городских округов, а больше всего
монастыри.
Герцоги де Немур и д'Омаль командовали гарнизоном и поневоле были со-
юзниками Испании, но душой тяготели к Франции, что в те времена отнюдь
не было в обычае у парижан: только старые люди, томившиеся в тюрьмах,
помнили еще, что такое свобода, вера и здравый смысл. Один из них, Бер-
нар Палисси, сидя в Бастилии, послал герцогу де Немуру из рода Гизов фи-
лософский камень. Так назвал он окаменевший череп, подразумевая под
этим, что вид столь древних человеческих останков побудит лотарингца
отбросить незадачливое, пагубное честолюбие своего дома и признать ис-
тинного короля Франции. Ибо вскоре мы предстанем перед господом, пояснил
восьмидесятилетний старец, так никогда и не узнавший, что прикосновение
к "философскому камню" действительно заставило Немура оглянуться на се-
бя.
Кроме того, существовала еще сестра лотарингцев, знаменитая герцогиня
де Монпансье, чей супруг служил в войсках короля; сама она была его про-
тивницей и гордилась тем, что натравила убийцу на короля, его предшест-
венника. Не довольствуясь этим, она желала видеть на плахе и гугенота.
Ну да, колесованным и повешенным! Фурия Лиги снова раззадоривала со сво-
его балкона школяров, пока улицы не оглашались их кровожадными воплями.
А у себя во дворце красивая, но постаревшая герцогиня сжимала свою неук-
ротимую грудь, бурно волновавшуюся от ненависти и жажды мести. Эти
чувства были ей тягостны, а под конец стали даже подозрительны. О победе
Наварры при Иври она раньше, чем испанцы, узнала от брата своего Майен-
на, от побежденного, и долго сохраняла свои сведения в тайне, себе самой
не признаваясь в причине такого молчания, пока ей стало невмоготу. "На-
варра", - говорила она, чтобы не говорить "Франция"; но в ее страстной
душе он звался просто Генрих, и ненависть ее была ей так же мучительна,
как его удача. Она слыхала, что он захватил настоятеля монастыря, откуда
был тот монах, которого она толкнула на убийство короля. Генрих предал
настоятеля суду в Туре, и тот был разорван четырьмя конями, а герцогиня
три часа пролежала без чувств. Явился Амбруаз Паре, старый хирург, кото-
рого все уважали, хотя он был гугенот. Он пустил герцогине кровь; очнув-
шись, она спросила: "Он уже здесь?.. - таким тоном и с таким выражением,
что старец отпрянул, хотя ему довелось воочию видеть Варфоломеевскую
ночь и, можно сказать, при жизни заглянуть в ад.
Большой город верил всему. Верил тому, что он уже здесь, меж тем как
он пока только размышлял, не наслать ли ему вновь своих солдат на пред-
местья Парижа. "Мы умираем с голоду! - плакались парижане, когда их рын-
ки могли быть еще полны, но их предали начальники шестнадцати городских
округов, которые мыслили по-испански, хотя родной язык этих начальников
был французский. Восьмого мая 1590 года король полностью окружил свою
столицу. На сей раз он не оставил ей лазейки, ни вправо, ни влево от ре-
ки, занял предместья, воспретил насилия, поверх стен помаленьку обстре-
ливал ее из орудий - главное, окружил плотно, без единой лазейки.
Четырнадцатого начались процессии. Монахи предводительствовали граж-
данским ополчением. Все пока что были сыты, монахи даже свыше меры; они
отчаянно пыхтели под панцирями, в которые втиснули свои животы. Ряса бы-
ла подоткнута, капюшон откинут, монах носил шлем и оружие. При появлении
папского легата духовное воинство решило должным образом приветствовать
его и невзначай подстрелило его духовника. Герцог де Немур, сказал по
секрету герцогу д'Омалю:
- Долго ли будем мы потворствовать подобному бесчинству? Я лотарингец
и при этом француз: здесь же хозяйничает Испания. Мы держим неправую
сторону. Нам место по ту сторону крепостной стены, а значит, и нашим ты-
сяча семистам немцам, восьмистам французским пехотинцам, шестистам кон-
ным. Пусть там в честном бою решится, кому быть - Гизам или Наварре.
Д'Омаль отвечал:
- Не забудьте о гражданском ополчении и обо всех, кто когда-либо из-
бивал гугенотов. Не забудьте о страхе мщения, который делает междоусоб-
ную войну столь жестокой. Стоит нам сейчас удалиться, как Париж поддаст-
ся дурману страха, затеет резню и будет клясться, что ратует за истинную
веру.
Немур кивнул в сторону пляшущей, ревущей процессии и тем показал, что
понял его.
- Париж хочет быть испанским, - сказал он. - Мы, Гизы, обмануты. Дон
Филипп перестал даже платить мне жалованье. Мендоса чеканит медные гроши
и бросает их из окон. К чему? Народ все равно питается одними кошками, и
то по воскресным дням.
Оба герцога только под усиленным конвоем ездили по тому самому горо-
ду, который им надлежало защищать. Обычно все и вся бросались врассып-
ную, потому ли, что совесть была нечиста, или же никому больше нельзя
было верить. В одиночку никто не показывался добровольно. Люди собира-
лись толпами, чтобы обеспечить себе перевес сил. По следам гражданского
ополчения они обыскивали монастыри, находили, правда, не более того, что
могли съесть тут же на месте, остальное было надежно припрятано; зато
они измывались над монахами, напоминая, что на корабле, терпящем
бедствие, первыми поедают самых жирных. Насытившись, можно было вспом-
нить и об обедне и проповеди, дабы подкрепить свою отвагу и рвение.
Другие толпы осаждали колокольни. Каждому хотелось взобраться наверх,
чтобы издалека взглянуть на поля и зреющие плоды. После этого люди в оз-
лоблении бросались к парламенту и до хрипоты орали, требуя хлеба. Среди
женщин вспыхнуло безумие: пусть режут их самих и продают их мясо, лишь
бы детям дали хлеба!
Что было делать с этими несчастными Бриссону, президенту верховного
суда? Сам он ничего не имел, он был честный человек. И у него в доме от-
ведали уже той подозрительной муки, которую с заднего крыльца приносили
торговцы запретным товаром и которую добывали не на мельницах, а по но-
чам на кладбище. Бриссон, гуманист и поборник права, а потому душой пре-
данный королю, совещался с господином де Немуром, как спасти этот бесно-
ватый город. Они вели самый опасный разговор, какой только мыслимо вести
большому сановнику и большому военачальнику под железным небом фанатиз-
ма. Они признались друг другу, что разгул греховного безумия поистине
достиг крайних пределов и что уничтожение Лиги, каких бы жертв оно ни
стоило, одно только может отныне примирить и человеческий разум, и бога.
Любые жертвы! Хоть и сказали оба, но все же нерешительно выглянули
