Нормандии, но отнюдь не в глубь ее. Он останавливается у Иври. Это все
еще Иль-де-Франс, сердцевина, в которую заключен Париж.
Герцог Майенн из Лотарингского дома решил было, что на сей раз с та-
ким перевесом сил, как у него, можно обойтись без сражения. Испанский
генерал Фарнезе, герцог Пармский, по приказу дона Филиппа предоставил
ему цвет своего войска, шесть тысяч мушкетеров, тысячу двести валлонских
копейщиков; всего под началом Майенна оказалось двадцать пять тысяч че-
ловек. Что перед этим какой-то король без страны, у которого нет и деся-
ти тысяч солдат? А выставлены против него испанские полки! Ни разу не
терпевшие поражения силы всемирной державы. Но король останавливается у
Иври.
Это было двенадцатого марта 1590 года. Тот день и ту ночь Генрих про-
вел совсем не так, как обычно проводил часы перед битвой. Он не объезжал
войска, дабы вселить мужество, не трудился собственными руками над ук-
реплениями. Да их и не было, и рыть их не стали. Обширная равнина, ка-
кая-то речонка, по ту сторону - превосходящие силы противника, по эту -
один человек, размышляющий, как их осилить.
Он лежал на земле и чертил. Маршалы Бирон и Омон не узнавали его, он
же был одержим мыслью о Парме. Прославленный полководец не явился сам,
недостаточно серьезным казалось ему дело - до поры до времени; впос-
ледствии дон Филипп пошлет его спасать что можно. "Дай-то бог. Господи!
К тебе взываем".
Генрих не только чертил, "но и молился. Отрываясь от своих планов, он
сменял честолюбивое стремление быть стратегом на покорность перед высшим
промыслом. Он молился вместе с войском - правда, тем, что принадлежали к
другой религии, он разрешил принять причастие в их церквах, и многие
пошли туда, церкви всей округи были полны. Но большинство солдат, невзи-
рая на вероисповедание, хотели слышать, как молится король, - и он сот-
ворил молитву посреди обширного круга войск, обводя их взглядом, а потом
поднимая глаза к проносящимся облакам, словно вручал тому, кто восседает
на небесном престоле, все, что здесь волнует человеческое сердце. И это
человеческое сердце было его собственное и рвалось у него из груди. От-
того голос его звучал громче, чем когда-либо. А затем вдруг срывался от
волнения или уносился ветром. Гугеноты его в передних рядах стояли коле-
нопреклоненные, опустив обветренные лица, и если набегала слеза, они не
смахивали ее.
После такого собеседования с богом Генрих еще больше повеселел и всем
внушил свою уверенность. И высокий собеседник над облаками подтверждал
ее: то и дело издалека прибывали гугеноты помочь ему выиграть битву. К
ночи пошел дождь, который мог нанести ущерб лишь врагу: королевские сол-
даты были расквартированы по деревням. Утром король расставил их соглас-
но своему плану: Майенн, наблюдавший с другой стороны, дивился, как
складно все делается. Всего лишь тринадцатое число, Майенн не торопится
давать бой. Надо донять ожиданием боевого петуха по ту сторону реки; гу-
сарские проказы - вот на что он тратит драгоценное время; вытаскивает
швейцарского полковника из-под яблони, ловит нескольких ландскнехтов. А
к вечеру боевому петуху приходится расстроить искусный порядок своего
войска, старания его пропали даром.
Четырнадцатое число. Терпеливо выстраивает Генрих все наново: конницу
маршала д'Омона, затем конницу герцога Монпансье, посредине свою
собственную; рядом конница барона Бирона, сына старого маршала, - каждо-
му конному отряду придана пехота - французские полки, швейцарские полки,
даже ландскнехты с правого берега Рейна. Но в целом они составляют всего
лишь шесть или семь тысяч пехотинцев, две тысячи пятьсот конников. Отто-
го что они стоят сомкнутым строем, врагу издали кажется, будто их еще
меньше. Враг, наоборот, растягивает фронт в длину, чтобы наглядно пока-
зать свое превосходство... Такое значительное вначале, постепенно оно
сходит на нет. Во-первых, потому, что король непрестанно получает подк-
репления, в лице нового рыцаря пулярки и тысячи ему подобных, которые
являются, уповая на него, влекомые собственной совестью. С другой сторо-
ны, у Лиги за последнее время разбежалось много солдат - не только по
причине дождя и прочих неудобств, но также из чистого страха. Они узна-
ли, неведомо откуда, что победит король.
Он, же сам полностью владел своим разумом и лишь надеялся, что с ра-
зумом будет и бог. К десяти часам войска его были расставлены по-вчераш-
нему, только с некоторым изменением, во внимание к ветру и солнцу и дыму
от аркебуз. Генрих был преисполнен неземной радости, как всегда перед
сражением, когда молитва сотворена и остается только начать бой. И по
этому признаку каждый предвидел победу. В числе его офицеров был поэт дю
Барта, на восемь лет старше Генриха Наваррского, его спутник с юных лет,
неизменно, через все взлеты и падения, и Варфоломеевскую ночь, и долгое
пленение в Лувре, битвы, победы, путь к трону, переменчивость военной
удачи, - дю Барта, долговязый человек с сумрачным лицом, более привер-
женный к смерти, чем к жизни, и чем дальше, тем меньше приверженный к
жизни и больше к смерти. Тут он увидал Генриха. Поглядел на него еще раз
со всей силой любви и той же крепкой уверенностью, что и во времена их
юности, когда они сплоченным отрядом бок о бок скакали по стране. Гуге-
ноты, чей дух был окрылен, почитали эту страну священной и ждали, что
вот-вот на повороте дороги им повстречается сам господь Иисус Христос во
плоти, и они бы тогда окликнули его: сир! И последовали бы за ним и по-
беждали бы во имя его. Такое чувство напоследок вновь овладело дю Барта,
когда он глядел на короля при Иври.
Генрих остановился, потому что этот взгляд удержал его.
- Итак, нам вновь придется сразиться за веру, - сказал он. - Ты всег-
да скорбел. Ты скорбел, дю Барта, об ослеплении и злобе людей. Может
быть, когда мы одержим победу и вернем себе королевство, они образумят-
ся?
- Может быть, - вырвалось из груди, полной предчувствий. - Я уповаю
на то, что образумятся. Те, по крайней мере, кому суждено увидеть победу
в очах божьих. Сир! Отпустите меня.
- Нет, - решил Генрих и понизил голос: - Ведь это целый кусок жизни,
старые друзья, времена счастливой безвестности. Я не хочу лишиться их,
утратить их. Будьте при мне, иначе что же со мною станется? Дю Барта,
бывало, я посылал тебя с секретными поручениями к иностранным дворам.
Как я заплатил тебе за эти поездки?
- Раз - сто двадцать экю, другой - восемьдесят пять.
- В следующий раз ты будешь назначен губернатором большого города.
- Все это в прошлом, - сказал дю Барта. - Государь! Ныне еще я служу
вам, завтра буду служить высшему владыке. Я уж и гимн сочинил, который
вы споете в благодарность за победу. - Он протянул листок. - И это не
мой гимн, а ваш, задуман вами, зародился у вас. Вы должны вслух прочи-
тать его, дабы в вашей славе осталась жить на земле частица меня.
Тут их прервали, к большому облегчению Генриха. Правда, это был швей-
царский полковник Тиш, и пришел он по поводу жалованья своим солдатам.
Лучше минуты не найдешь, как перед самым сражением. Король тотчас же
угадал хитрость и распалился гневом - притворился даже более разгневан-
ным, чем был на самом деле, чтобы Тиш из-за столь великого гнева позабыл
о деньгах. Швейцарец тоже побагровел и плотно сжал губы, иначе он не
удержался бы и ответил на ругань короля. В конце концов, глядя вслед
полковнику, шагавшему в больших своих сапогах, Генрих подумал, что швей-
царцам уже поздно его покидать. Им придется сражаться, и тем более храб-
ро, что добыча - единственная их надежда получить свои денежки.
Но самое решение сражаться, по крайней мере, непреложно. Другие швей-
царцы, на вражеской стороне, которые тоже не получили платы, были вдоба-
вок осведомлены, что король Французский в союзе с их федерацией, и реши-
ли пальцем не пошевельнуть в предстоящей битве. Таково было данное ими
слово, и оба - Генрих не хуже, чем полковник Тиш, - знали об этом, и по-
тому ни один всерьез не беспокоился насчет другого. Они победят во что
бы то ни стало. Генрих нацепил на шляпу огромный белый султан, такой же
точно развевался на голове его коня. Он проехал перед фронтом своего
войска и держал такую речь:
- Товарищи! Бог за нас, там наш враг, здесь ваш король. Вперед! И ес-
ли знамя перестанет указывать вам путь, ищите мой белый султан, его вы
всегда найдете там, где дело идет к победе и славе!
Он выпрямляется. На худощавом лице широко раскрыты глаза, в голове
мелькают мысли: "Надо ж вам на что-нибудь дивиться. Вот вам моя шляпа!
Мне она с белым аметистом и жемчугами обошлась в сто экю. Не считая сул-
тана. А швейцарцы будут сражаться! - мелькает у него последняя мысль, но
тут он видит, что вражеское войско пришло в движение, а впереди поспеша-
ет монах: он уверял, что перед его большим крестом еретики пустятся нау-
тек. Генрих, готовясь скомандовать в бой, в этот последний миг мчится
вдоль фронта, останавливается перед своими швейцарцами.
- Полковник Тиш! - Он обнимает всадника, не сходя с коня. - Я был
неправ перед вами, я все заглажу.
- О сир, ваша доброта будет стоить мне жизни, - отвечал старый пол-
ковник.
Тут они расстались, и каждый помчался впереди своего отряда навстречу
врагу. Первым налетел на врага маршал д'Омон, он оттеснил его легкую ка-
валерию. Вслед за тем немецкие рейтары опрокинули эскадроны короля на
его же пехоту, что вызвало большое замешательство в королевском войске.
В довершение всех бед граф Эгмонт со своими валлонами тут же бросается
на королевских солдат, и тем приходится сразу столкнуться с Испанией и
Габсбургским домом, а ведь они еще ни разу не встречались лицом к лицу с
непобедимой всемирной державой. Это очень страшно, ведь тут первая же
несчастливая стычка может привести к бегству и к гибели. В свалке один
королевский солдат, прежде чем его успевают оттеснить, торопливо шепчет
другому:
- Ну, старый еретик, кто выиграет битву?
- Для короля все погибло. Лишь бы он остался жив!
Рони, всегда такой стойкий рыцарь, смотрит не менее безнадежно, - у
него уже пять ранений от пуль, от клинков и копий; он считает, что с не-
го довольно, и, выбравшись из свалки, укрывается под грушевым деревом.
Тут хоть ветви оберегают его. Когда на теле столько ран, никому нет охо-
ты слушать шум битвы, и Рони, позднее именуемый Сюлли, сразу же впадает
в беспамятство. Никакая канонада не разбудит его.
Как и во время прежних битв, у короля был перевес в пушках, и он умел
правильно пользоваться ими. Вражеские стреляли мимо, его попадали в
цель. Первым улепетнул монах, пообещавший слишком много. А полчища Лиги
были полчищами суеверия и непомерной гордыни: они держались на лжи; те-
перь же вместе с ложью рушилось и раздутое ею могущество. И причиной то-
му были пушки короля. Из чистой злобы бросился граф Эгмонт с испанцами и
ландскнехтами в бешеную атаку на пушки. В знак презрения ткнулся задом
своего коня в одно из огнедышащих жерл, ибо, на его взгляд, то было ору-
дие трусов и еретиков. Но оно как раз молчало. Зато конница короля напа-
ла на опрометчивого врага и изрубила его в куски вместе с самим Эгмон-
том. Герцог Брауншвейгский пал при атаке своих немецких рейтаров, кото-
рые не замедлили обратиться в бегство. Генрих! Не прогляди в пылу собы-
тий, что бегущие немцы наваливаются на собственный фронт: под их напором
правый флаг поддается.
Стоит упустить один миг, неизмеримый, невесомый, - и конец всему. Ко-
роль останавливает коня, поднимается в стременах. Как будто миг все же
должен быть измерен, он хватается за часы, но их нет, пропало восемьде-
сят экю, и миг остается неизмеренным. Его план был иным; на самом деле,
честолюбивый стратег отнюдь не намечал и не предвидел того, что предпри-
мет сейчас.
