скрывалась их грядущая неудача.
Королевские войска держали в руках все пути сообщения с Парижем,
главным образом реку Марну и Ланьи - местечко, к которому Фарнезе хоте-
лось, должно быть, подойти незаметно. Но пока что он укреплялся за своим
болотцем, как будто превыше всего страшился нападения новой знаменитости
с противной стороны - и заставил новую знаменитость дожидаться сражения
день, неделю. У короля было превосходное войско из дворян, которые, од-
нако, стали скучать и один за другим уезжали вместе со своими отрядами.
Одно дело завоевание столицы: пусть бы они год стояли под ее стенами, в
конце концов они бы ее завоевали и обогатились бы на этом. А вот от неп-
риступного Фарнезе, окопавшегося и прикрывшегося военным обозом, ничем
не поживишься: дворяне, которым важна была только добыча, устранились и
ждали, чтобы определилось положение. Люди, подобные Рони, устояли, то ли
из чувства чести, то ли потому, что втайне надеялись: "Добро-то ведь там
испанское, мешки с золотыми пистолями. Как знать, когда-нибудь мне, быть
может, доведется взрезать их, и золото потечет ко мне в карманы".
Генриху пришлось признать, что его прославленный противник грозен, но
грозен как-то загадочно. Король послал к нему трубача - пора бы господам
герцогам выглянуть из своих лисьих нор. Он не для того издалека шел сю-
да, чтобы спрашивать совета у врага, - холодно ответил итальянец. Король
был раздосадован, однако сражения не добился и даже не добился того,
чтобы увидеть Фарнезе в лицо. Каждый день покидал Генрих местечко Ланьи,
которое сторожили не только его солдаты, - от вражеского войска оно луч-
ше всего было ограждено рекой, - обходил болото и ждал Фарнезе.
Так текли дни, а ему не удавалось увидать того. Но вот что было еще
унизительнее - его лазутчики доносили, что Фарнезе умеет внушить страх и
что от него не убегает ни один солдат. В железном порядке сменялись на
той стороне дозорные. Тихими ночами особенно явственно долетали до чут-
ких ушей слова команды, разноязычные, но дружные. Здесь налицо была же-
лезная дисциплина. Ровным шагом, всего в двадцать дней, сделали эти сол-
даты переход из Фландрии, каждый вечер укрепляя свой лагерь, как некогда
легионеры Цезаря. При других полководцах то же войско было многоязычной
ордой - мало настоящих испанцев, много валлонов и итальянцев - и опусто-
шало страну, подобно дикому вепрю, но оно же становилось поистине римс-
кой армией под началом этого самого Пармы. Кто же он такой?
Генриху не спалось, ибо он понимал: на той стороне бодрствует некто и
размышляет, как бы уничтожить мою славу. Таков наказ ему от дона Филип-
па. "Надо быть настороже". Тщетно вглядывался он во тьму. "Огня нет у
Фарнезе, но он не спит никогда. Мне кажется, он видит в темноте и следит
за мной. Он, говорят, болен и стар, кто знает, быть может, он призрак и
демон, а не живой человек". Сырой, безлунной ночью легко испугаться,
особенно когда мысли клонятся в сторону неведомого. Генрих резко повер-
нулся, что-то коснулось его плеча. Меньше мгновения глядел он в чье-то
лицо. Оно было застигнуто врасплох, и теперь, когда оно исчезло, в тем-
ном неподвижном воздухе еще ощущается его присутствие, воздух пахнет бо-
лотом и тлением.
Громко смеясь, пошел Генрих прочь. Отзвук его хохота, правда, как
будто осмеивал его самого, но тут король вовремя припомнил, что прослав-
ленный стратег, как выяснилось, голландцев все-таки не одолел. В Голлан-
дии он потерпел значительную неудачу. А к тому же он и сам не придает
значения своему походу во Францию: он явился сюда, только исполняя при-
каз своего повелителя, дона Филиппа. Неужели можно быть полководцем по
приказу и победителем для других? Ведь он и сам владетельный князь, но
забывает о своем герцогстве на службе у короля Испании-которому ни к че-
му не служат собственные ноги, потому что он всегда сидит. Сидит один,
шлет фантастические приказы о завоевании чужих королевств другому, тоже
больному человеку, который находится на чужбине. Что может из этого по-
лучиться?
Наутро после этой ночи, полной вопросов, Парма дал первый ответ, при-
ведя свое войско в боевую готовность. Это было, собственно, только войс-
ко Лиги, он велел лишь заменить головные уборы и значки. Сентябрьский
день, бой становился жарким. Французы на стороне короля думали, что
встретились наконец с легендарными испанцами, перед ними дрожит весь
мир, только не мы! Лишь в рукопашном бою обнаружилось, что все на той и
на этой стороне говорили по-французски. Однако в пылу сражения вообража-
емых испанцев рубили не менее рьяно оттого, что порой лица были знако-
мые. Фарнезе между тем незаметно вывел из боя свой центр. Даже толстяку
Майенну, который дрался впереди, он не счел нужным довериться. Позади
холма, под прикрытием никем не замеченной возвышенности, которую он с
самого начала считал важнее болота и окопов, перевел он свои войска по
понтонному мосту через Марну - тихо и тайно, в железном порядке. Кстати,
доблестный дух битвы не позволял воинам что-либо замечать. Из тех двоих
все-таки Генрих, а не Майенн, спохватился первым. Ланьи уже почти был
взят с другого берега, и так как Майенн, наконец-то прозрев, начал отсю-
да обстреливать городок из пушек, королевское войско отступило и проиг-
рало битву.
Таким образом, съестные припасы были подвезены в Париж водным путем,
а королю оставалось только пытать счастье в набегах и безуспешных наско-
ках на укрепления своей столицы. Фарнезе так высказался на его счет:
- Я думал встретить короля, а это просто гусар. - Еще больше осрамил
он Майенна, из славного дома Гизов, ни о чем его не осведомив и предос-
тавив ему отважно сражаться только для отвода глаз, меж тем как сам он
мастерским маневром покончил с битвой. При всей своей злобе, Майенн дол-
жен был еще радоваться, что Фарнезе оставил ему три полка. Совершив свой
маневр, знаменитость тронулась в обратный путь во Фландрию. Король вско-
ре снова окружил Париж: стратегу это было безразлично.
О короле он, наверное, думал: "Переоцененная посредственность. Доста-
точно поставить ее на место. Теперь это противник, достойный лишь како-
го-нибудь Майенна. Vale et me ama" [1]
МЫ ЖИТЬ ХОТИМ
После случившегося Генрих полных двое суток чувствовал себя в самом
деле побитым. Сейчас, после долгих терпеливых усилий, нескольких блестя-
щих побед и при возрастающем внимании внешнего мира, это было куда
серьезнее, нежели в раннюю пору жизни. Взятие столицы надолго отсрочено,
а ведь именно ради этого войска сняты из провинций. Денег и так нет, вот
уже два дня как не пекут хлеба, и даже рубашки короля изношены до дыр. А
окружают его такие люди, что даже говорить не хочется! Totus mundus
exercet histrionem, все мы комедианты, и едва человеку не повезет, у не-
го сразу появляются подходящие друзья, сплошной сброд, откуда только их
приносит? Вот изгнанный немецкий архиепископ, - из гордыни стал он про-
тестантом, кого это напоминает? Мы тоже помышляем предать свою веру.
Плут д'О ненадежен, но богат, пускай угощает нас и оплачивает наших
сводников.
После того как в вечер битвы при Иври государственный казначей произ-
нес некие слова - дурные слова, недостойные и незабываемые, - Генрих не
забыл их, а человека, который их произнес, избегал. Не то чтобы он ста-
рался не встречаться с ним; это получается само собой, когда мы изнутри
обороняемся не только от другого человека, но главным образом от себя
самого. Что такое слова? Худо только, когда они знакомы, как будто сам
уже знал их и утаил.
Теперь государственный казначей снова входит в милость. Кто тратит
деньги, тот нам друг, хотя бы у него, как у некоего гасконского капита-
на, нашего земляка, не было носа вследствие любовной напасти. Король во-
дит знакомство с искателями приключений, от которых многие бы шараха-
лись.
Да. И он окружает себя ими, чтобы на них испытать себя, свое здо-
ровье, свою способность сопротивляться. Послушайте, что происходит в Па-
риже: там своеволие доведено до последней крайности. В конце концов каж-
дый человек следует за своей химерой, которая оправдывает его существо-
вание. Но никак невозможно, особенно тому, кто высокороден, каждый миг
быть достойным своей химеры, это слишком тяжко. Постараемся познать себя
по этим искателям приключений, не переходя все же той грани, за которой
начинаешь уподобляться им. Ведь еще сегодня пуля может попасть в цель, и
закопают маленького короля в поношенной одежде, и никогда не взрывать
ему землю этой страны копытами своих коней, никогда не владеть своим ко-
ролевством. В Париже повесили президента верховного суда за то, что он
якобы был в заговоре в пользу своего короля и против Испании.
Однако это очень решительная мера, она вернее, чем самые крепкие сте-
ны, разобщает со всем королевством город, который убивает того, кто еще
отстаивал право. Потому-то враги президента Бриссона пустили в ход вся-
ческие уловки, собрали подписи под требованием казни для какого-то неиз-
вестного и лишь потом проставили имя верховного судьи. Они добились под-
держки испанского командования, выпросили санкцию высшей духовной школы
Сорбонны и соответственно настроили народ с помощью ораторов вроде Буше.
На рассвете Бриссона выманили на улицу, предательски схватили и вместе с
двумя его советниками втолкнули в тюрьму; затем повесили всех троих на
потолочной балке, - зажгли фонарь и ждали до тех пор, пока тела, на
взгляд палачей, достаточно вытянулись, а лица стали такими, что хуже не-
куда. Как следует обработав своих подопечных, злодеи отнесли их на
Гревскую площадь и привязали к настоящей виселице.
Старый законовед никак не думал, что бесправие может дойти до таких
пределов: ведь существовал же свод законов, первый в стране, он сам его
составил. Но отвлеченный, умственный труд не только разобщает нас с дур-
ною действительностью: он полностью вытесняет ее, так что трудно в нее
поверить. Иначе обстоит дело с народом. Как не быть ему празднично воз-
бужденным, когда верховный судья предан позорнейшей казни столь необы-
чайным образом. Попрание права - это искушение, которому легче всего
поддается человеческий дух. Когда настало утро, площадь наполнилась на-
родом, и враг покойного судьи, стоявший у подножия виселицы, принялся
выкрикивать, какой предатель Бриссон и как он хотел сдать Париж королю,
а тот покарал бы город, и всем им, всем до единого пришел бы тогда ко-
нец. Народ! Ты спасен, Бриссон вон там, на виселице. Действительно, там
висит кто-то, на теле одна рубашка и лицо почерневшее. И это - президент
королевского парламента, и это - величайшее сокровище нашей бедной стра-
ны, одно из немногих, уцелевших в ней?
Никто не пошевельнется, толпа застыла от этого зрелища, каждого вновь
приходящего тотчас охватывает оцепенение. По краям площади расставлены
подручные палача, они кричат, что заговорщики были богаты и что дома их
со всем добром по праву достанутся народу. Никто не пошевельнется. Гра-
бить доводится не каждый день, казалось бы, надо воспользоваться случа-
ем, однако народ молчаливо расходится по домам. Только отойдя на некото-
рое расстояние от места казни, он поднял голос. И один из шестнадцати
услыхал, как люди говорили, что в это утро дело короля Франции выиграно,
стоит лишь ему самому отречься от неправой веры. Члена совета шестнадца-
ти, по ремеслу портного, это порядком озадачило, и он в бешенстве крик-
нул, что король не преминет перерезать горло всем шестнадцати, за выче-
том одного.
Король, окруженный своими искателями приключений, знал, что говорили
в Париже, однако не собирался никому перерезать горло и спокойно выслу-
шивал искателей приключений - не из любопытства. Он и без того знал, ка-
ковы взгляды таких людей и какого совета можно ждать от них. Отречься
