ибо его счастье было действительностью, а не пустыми посулами.
- Вы правы, я счастлив, - крикнул он вверх, безмолвным вершинам. И
тут же начал вполголоса: - У меня прекраснейшая в мире подруга, я
обер-шталмейстер Франции, хорош собой, мне тридцать лет, и вечер такой
тихий. Я удостоен чести ехать рядом с королем. Сир! Вам хотелось бы от-
нять у меня мою прекрасную подругу, для вашего дворянина это была бы ве-
личайшая честь. Но Габриель д'Эстре любит меня, и вы были бы обмануты.
- Ты будешь забыт, - так же тихо ответил Генрих.
- И все-таки останусь для нее первым, - сказал Бельгард. - Еще при
прежнем дворе, когда ей было шестнадцать лет, мы влюбились друг в друга.
Покойный король приказывал, чтобы мы танцевали вместе и были одеты в
одинаковые цвета. Мы хорошо поступили, что устояли тогда против взаимно-
го влечения. Хоть я и не коснулся ее, она была предназначена мне, а не
кардиналу Гизу и не герцогу де Лонгвилю. Бегство короля из Парижа разлу-
чило нас на три года, и только по чистой случайности мы снова встрети-
лись здесь. Но разве бывают такие случайности?
Высокопарно свыше меры - хотелось крикнуть Генриху. Длинно и высоко-
парно свыше меры, однако он не вымолвил ни слова. А Бельгард, чем темнее
становился лес, тем беззаветнее погружался в тихое опьянение своим
счастьем.
- Мне сказали: она в Кэвре. Я скачу туда, и кто встречается мне в за-
ле? Мы смотрим друг на друга, и сразу все решено. Она ждала меня три го-
да, я остался для нее первым. Тетка надзирала за ней, я заплатил тетке,
и дверь комнаты не была заперта в ту ночь. Лестница внутри одной из
ажурных башенок ведет в боковое крыло, и там я спал с ней, - закончил
Бельгард, сам отрезвел от этого слова, умолк и, наверно, крепко сжал гу-
бы.
- И это все? - спросил Генрих довольно уныло, хотя на самом деле
очень забавно, когда платят тетке и спят с племянницей.
- Я сказал слишком много, - заметил любовник Габриели. То же по-
чувствовал и Генрих; ему было стыдно, что он все это слышал. Задушевные
признания того, кого я собираюсь обокрасть, вызывают во мне стыд. Он уже
забыл, что недавно, в минуту прозрения, готов был пойти на любые униже-
ния, на добровольную слепоту и даже на позор, лишь бы добиться своего.
Вскоре всадники выбрались на просеку, ту самую, откуда началось их
приключение; сюда падал лунный свет. Каждый из них сразу заметил, что
другой бледен и сосредоточен; и тут, в этом глубоком уединении, Бельгард
вдруг заговорил, как истый царедворец.
- Сир! - умоляюще сказал он. - Не требуйте, чтобы я кичился своей мо-
лодостью. Счастливый король молод и в сорок лет. Я же счастлив сегодня,
быть может, последний день.
- Какой ты желтый. Блеклый Лист. Даже лунный свет не скрадывает твоей
желтизны. Кроме молодости, здоровье тоже чего-нибудь стоит. Тебе следует
поехать на воды. Блеклый Лист.
ПРЕЛЕСТНАЯ ГАБРИЕЛЬ
На каждом шагу, всегда и неизменно Генриху приходится остерегаться
врагов. Вот между двумя вражескими полками крадется крестьянин. С мешком
соломы на голове проходит он четыре мили лесом, добирается до замка Кэвр
и через мост во двор - тут его окликает служанка.
- Эй, старик! Кухня с той стороны. - Ей что-то суют в руку, она изум-
ленно рассматривает полученное и, наконец, исполняет то, что ей приказы-
вают шепотом. Из дому вышла Габриель д'Эстре.
Она увидела низкорослого крестьянина, седобородого, согбенного, с об-
ветренным морщинистым лицом, какие обыкновенно бывают у простонародья.
- Что тебе нужно?
- Я принес вести для мадемуазель. Только господин не желает быть наз-
ван.
- Говори или убирайся прочь.
Габриель сама уже собиралась уйти. Но вовремя заметила, какой живой и
умный взгляд у посланца. Крестьянин ли это? Где я уже видала эти глаза?
Да, следовало лучше запомнить их с того, первого раза.
- Сир! - вскричала она, испугалась и сказала приглушенно: - Какой вы
некрасивый!
- Я ведь сказал, что вернусь.
- В таком виде! Разве я не заслуживаю того, чтобы вы прибыли в шелку
и бархате, со свитой?
Генрих посмеивался в седую запыленную бороду. "Ага, я был стар для
нее. А этот крестьянин куда старше, чем вообще может быть король. Я уже
кое-чего добился. Если в следующий раз я прибуду с подобающей помпой,
она, пожалуй, найдет меня красивей Блеклого Листа".
Габриель беспокойно оглядывалась на дом; в окнах пока никого не было
видно.
- Пойдемте! Я покажу вам пруд с карпами.
Она побежала, а он пошел размашистым шагом, пока оба не обогнули угол
дома. Генрих посмеивался в бороду. "Она уже гордится царственным поклон-
ником и ни за что не хочет показать его своим в обличье чумазого
крестьянина. Дело идет на лад".
Позади строений сад постепенно шел под уклон, там было удобно
скрыться от наблюдателей. Среди древесной чащи к пруду вела усеянная
желтыми листьями широкая лестница. Внезапно, в два-три прыжка, Генрих
оказывается внизу. Выпрямившись, уже не низкорослым крестьянином, стоит
он и ждет, чтобы Габриель спустилась, как в первый раз, когда она, едва
сделав шаг, уже ступила ему на сердце.
Она задержалась наверху, но вот уже опускает ногу на первую сту-
пеньку. Одна рука ее держит жемчужную нить, по перилам скользит другая:
точь-в-точь как в первый раз. Длинные темные ресницы опущены. Она шест-
вует. И чудо достоинства, непринужденности, гибкости и величия вновь
открывается ему. Сердце у него бурно бьется, на глаза набегают слезы.
Это будет длиться вечно, чувствует он. Когда она приближается, ресницы
еще укрывают ее. Но вот она подняла их, и в ее синих взорах все та же
чарующая неопределенность. Знает ли она, что делает?
Генрих не спрашивал об этом. Он видел ее волосы, ее лицо. В скудном
свете облачного дня на золотистых волосах ее лежал блеск, бесстрастный,
как благодать. Оттого и цвет лица у нее казался матово-белым, и это, на
его взгляд, было чарующе прекрасно: он тряхнул головой.
- Сир! Ваше величество недовольны своей слугой, - сказала Габриель
д'Эстре с весьма искусной скромностью, приседая перед королем, однако не
очень низко. Генрих поспешил поднять ее. Он сжал ее локоть. Впервые по-
чувствовал он ее тело.
Генрих чувствовал ее тело, и два ощущения приходили ему на память, в
которых он никогда не посмел бы ей признаться. Первое: перила гладкого
старого мрамора, разогретые солнцем, там на юге, в его полуденном Нера-
ке. Он гладил их и чувствовал себя дома. Второе: конь тоже из тех дале-
ких времен, из его юной поры. Он ласкал живую трепетную кожу и был пове-
лителем и был почитателем.
- Сир! Что вы сделали? Вы меня запачкали.
Он отнял руку, она оставила черный след. Генрих принялся удалять его
губами. Габриель воспротивилась, достала кружевной платочек; но, коснув-
шись его лица, платочек тоже почернел, как рука.
- Этого еще недоставало, - сказала она с недовольным смешком, а он
испытал миг упоения и любви без границ, без конца. Ее тело под его губа-
ми: "Габриель д'Эстре, твое тело, которое я целую, вкусом напоминает
цветы, папоротники в родных моих горах. Это вкус солнца и вечного моря -
жаркий и горький, я люблю сотворенное в поте лица. В тебе воплощено все,
да простит мне бог, - даже он".
Тут он заметил ее немилостивую усмешку и засмеялся тоже, очень неясно
и тихо, чем покорил и умилостивил ее. Они продолжали смеяться без причи-
ны, словно дети, пока Габриель не закрыла ему рот рукой. При этом она
оглянулась - снова незабываемый поворот шеи, - как будто их могли заме-
тить здесь, в чаще. Но она хотела лишь подчеркнуть тайну их свидания, и
он понял ее. Тогда он откровенно спросил ее, что предпочитает тетка де
Сурди - драгоценности, шелка или деньги.
- Превыше всего ей нужна должность для господина де Шеверни, - без
стеснения заявила Габриель. - И для господина де Сурди тоже, - вспомнила
она. Потом заколебалась на миг и спокойно добавила: - Мне самой нужна
должность для господина д'Эстре, потому что отец ходит ужасно сердитый.
А что приятнее мне, - драгоценности, шелка или деньги, - я и сама не
знаю.
Генрих уверил ее, что в следующий раз привезет все. Но чтобы назна-
чить трех вышеназванных господ губернаторами, ему необходимо сперва зав-
ладеть многими городами, землями и еще некоей спальней. Он описал ее ме-
стоположение:
- Лестница внутри одной из ажурных башенок ведет в боковое крыло...
Там я спал с ней, - закончил он неожиданно голосом своего обер-шталмейс-
тера. Габриель узнала голос и прикусила губу. Блестящие зубки впились в
нее. Генрих глядел, не веря своим глазам, все в Габриели было прекрасно,
как день, вечно первый день. Лишь сегодня ее нос приобрел такой грациоз-
ный изгиб, а у кого еще ресницы так отливают бронзой и так длинны! А
ровные, высокие и узкие дуги бровей! Даже в голову не придет, что они
могут быть подбриты.
Габриель д'Эстре показала ему обратный путь в обход через поля, чтобы
он не встретил никого из замка. Пробираясь снова в обличье крестьянина
между полками врага, он помышлял уже не о чарах Кэвра, а о том, как бы
поскорее занять Руан. Лига навязала прекрасному городу начальника, но
тот, увы, уже давно, в Варфоломеевскую ночь, утратил разум и теперь ссо-
рился с жителями, вместо того чтобы восстанавливать укрепления и запа-
сать продовольствие. Королю действительно следовало употребить все силы
на завоевание Руана, что он и задумал твердо и о чем уже объявил. Но
когда он принял другое решение, люди стали доискиваться, откуда такая
перемена, и без труда обнаружили клику д'Эстре и де Сурди во главе с их
яркой приманкой. Недаром король открыто, под сильным эскортом отправился
в Кэвр.
Для первой же встречи все семейство, будучи обо всем осведомлено,
собралось полностью: мадам де Сурди в торчащей робе на обручах, господа
д'Эстре, де Сурди, де Шеверни и шесть дочерей, из которых лишь Диана и
Габриель остались с гостями. Меньшие знали, что предстоит обсуждение
важных дел, и шаловливо упорхнули.
Мадам де Сурди с неприступным видом взяла кошелек, который король
достал из-под короткого красного плаща. То был кожаный мешочек, она вы-
сыпала его содержимое на ладонь, и только тут лицо ее прояснилось, пото-
му что из мешочка выпали драгоценные камни внушительной величины. Она
приняла их как королевское обещание презентовать ей еще большие - в
урочный час, откровенно заявила она. Во время этого предварительного
торга почтенная дама стояла одна перед королем посреди просторной залы,
которая вела из нижнего этажа прямо в сад; со стен глядели поясные порт-
реты маршалов из рода д'Эстре, а также оружие, которое они носили, и
знамена, которыми завладели собственноручно; все было развешано весьма
торжественно.
Король думает: "Что же будет? Уж и эти несколько сапфиров и топазов
мой Рони неохотно одолжил мне из своего имущества. Это страшная женщина,
она так и приковывает взгляд. Такими щуплыми и сухими, говорят, бывают
отравительницы. Лицо птичье и притом белое, такая белизна неестественна,
- думает он с глубоким отвращением, - ибо на самом деле вполне очевидно,
что она присуща всем женщинам в семье, и что одну делает соблазни-
тельной, у другой напоминает о яде и смерти".
У владельца замка была лысина во всю голову, красневшая при малейшем
волнении. Он был охотник и честный малый. Супруг Сурди отличался не-
большим ростом, широкими бедрами и полнейшей беззастенчивостью, хоть и
держался хитро, в тени. Зато весьма заметен был Шеверни, отставной канц-
лер. Он был выше всех ростом и считался здесь красивым мужчиной, в дру-
гом месте его назвали бы высохшим скелетом. Однако одет он был тща-
тельнее всех, - очевидно, по причине его отношений с хозяйкой дома.
Генрих разгадал всех троих с первого взгляда. Его опыт в отношении
