ти ни одного промаха, во всяком случае, не сделала самого главного. Все
ждали, произнесет ли она имя Бельгарда. Как бы она ни поступила, - заго-
ворила о нем или умолчала, все равно она повредила бы себе. Наконец она
все-таки упомянула о своем бывшем любовнике, но никакого ущерба отнюдь
себе не нанесла. Молодой Живри, сверстник обер-шталмейстера и такой же
видный, почтительно и галантно ухаживал за ней; вернее, он через нее
ухаживал за королем.
- Господин де Живри, вы сказали слова, которых король вам никогда не
забудет! - заявила мадам де Лианкур так, что многие слышали ее. - Слова,
прогремевшие среди дворянства: "Сир! Вы король храбрецов, покидают вас
одни трусы". Так сказали вы, и выразились весьма метко. Однако герцог де
Бельгард не трус, королю недолго придется ждать его, он непременно вер-
нется.
И это все. Никакого упоминания о мадемуазель де Гиз, чем было ясно
дано понять, чтобы о любовных историях даже не заикались, ибо единствен-
но важное - это верность королю. Ход был ловкий - его признали прямодуш-
ным и смелым. Скандал как будто предотвращен, а может быть, и нет? Мно-
гие сочли, что она зашла слишком далеко в своих притязаниях на полную
безупречность, принимая во внимание истинное положение дел. На последнее
неоднократно указывали пасторы королевской резиденции: оба, король и ма-
дам де Лианкур, состоят в супружестве, отсюда двойное прелюбодеяние на
соблазн миру и явное пренебрежение к религии. На сей раз пасторы возвы-
сили голос и сказали "Иезавель", меж тем как прелаты молчали. "Иезавель"
сказали пасторы, как будто жена еврейского царя Ахава, склонившая его к
вере в своего бога Ваала, имела что-то общее с католичкой - подругой ко-
роля Французского. Правда, Иезавель подвергалась преследованиям пророка
Ильи, пока ее не сожрали собаки, оставив лишь голову, ноги и кисти рук.
Предсказания пророка оправдались. Пасторы же могли ошибаться, они пока-
зали себя жестокими и хотя бы потому неумными. Они запугали даму и пре-
секли ее благие намерения.
От священников своей церкви возлюбленная короля видела только ласко-
вое поощрение; однако никаких определенных надежд на высокое супружест-
во, до этого дело отнюдь не дошло. Даже развод госпожи д'Эстре с мужем
далеко не был решен, не говоря уже о браке короля, на который, наверное,
не захочет посягнуть ни один клерикальный дипломат, избегающий всяких
осложнений. И о переходе короля в католическую веру, хотя все вело к
этому, хотя его срок все приближался, прелаты не упоминали ни словом в
разговорах с королевской любовницей. Это был урок для Габриели, и она
поняла его. В часы их близости Генрих не слыхал от нее ни единого, даже
шепотом произнесенного намека на перемену веры. Однако протестантских
слуг своих она рассчитала - без шума, следуя совету тетки Сурди, которая
по-прежнему была на страже.
Пастор Ла Фэй был старый кроткий человек, некогда державший Генриха
на коленях. Он-то и решился поговорить с королем. Ему это пристало, по-
тому что он не был ни благочестивым ханжой, ни тупым ревнителем
нравственности. Он признавал, что душу можно спасти в обоих исповедани-
ях.
- Я скоро предстану перед богом. Но будь я католиком и призови меня
господь наперекор моим упованиям во время мессы, а не во время пропове-
ди, все же он из-за этого не отвратит от меня ока со своей лучезарной
выси.
Пастор сидел, король шагал перед ним по комнате взад и вперед.
- Продолжайте, господин пастор! Вы не Габриель Дамур, у вас в руках
нет огненного меча.
- Сир! Это поворот ко злу. Не вводите в соблазн своих единоверцев, не
позволяйте силой вырвать себя из лона церкви!
- Если я последую вашему совету, - возразил Генрих, - вскоре не ста-
нет ни короля, ни королевства.
Пастор поднял руку, как бы отмахиваясь от чего-то.
- Мирские толки, - сказал он бесстрастным тоном, показывающим, что их
надо отринуть и отмести. - Король чувствует, что ему грозит нож, если он
останется при своей вере. Но стоит ему отречься от нее, как нам, гугено-
там, придется опасаться и за свободу своего исповедания, и даже за свою
жизнь.
- Заботьтесь сами о своей безопасности, - вырвалось у Генриха, но тут
же, устыдившись, он заговорил с жаром: - Мое желание-мир для всех моих
подданных, а для себя самого - покой душевный.
Пастор повторил:
- Покой душевный. - И продолжал медленно, проникновенно: - Это уже не
мирские толки: так говорим мы. Сир! После перехода в другую веру вы уже
не будете с чистым сердцем и просто, просто и бестрепетно стоять перед
народом, который любил вас, а за то любил вас и господь. Вы были милос-
тивы, потому что были ни в чем не повинны, и радостны, пока ничему не
изменяли. Тогда же... Сир! Тогда вы перестанете быть упованием.
Все равно, истинно или ложно было это слово - вероятно, и то и дру-
гое, - но сказано оно было со всей силой духовной ответственности, и ко-
роль побледнел, услышав его. Старому охранителю его юности стало тягост-
но это зрелище, он шепнул торопливо:
- Но иначе вам нельзя.
Он хотел встать, дабы показать королю, что теперь устами его говорит
уже не религия, а только смиренный человек. Король заставил его сесть;
сам он крупными шагами ходил по комнате. "Дальше! - потребовал он, вер-
нее подумал, а не произнес вслух.
- Какие же новые пороки или добродетели появились у меня?
- Они все те же, - сказал Ла Фэй, - только с годами приобретают дру-
гой смысл.
Король:
- А разве нет у меня больше права быть счастливым?
Пастор, покачав головой:
- Вы почитаете себя счастливым. Но некогда бог даровал вам беспороч-
ное счастие. А теперь вам придется претерпеть немало зла и самому сотво-
рить много еще более тяжкого зла ради вашей возлюбленной повелительницы.
- Моей возлюбленной повелительницы, - повторил Генрих, ибо так он на-
зывал ее на самом деле. - Что она может навлечь на меня?
- Сир! Взгляните прямо на все, чему суждено быть. Господь с тобой!
Что это означало? Королю надоели выпады и загадки старика; он покинул
комнату и вышел на улицу своего города Нуайона; там плотной массой сгру-
дился народ. Только при появлении короля толпа раздалась и из своих недр
выбросила не кого иного, как господина д'Эстре, губернатора города, ко-
торый после возвышения дочери стал губернатором всей провинции. Он с
трудом протиснулся вперед, за ним тянулось множество рук.
- Господин губернатор, кто осмелился тронуть вас? - строго спросил
король, и, так как подоспела его стража, толпа стала разбегаться. На
господине д'Эстре одежда была изорвана, из-под нее торчали странные
предметы: детские шапочки, крохотные башмачки, жестяные часы, деревянная
лошадка, покрытая лаком.
- Я купил ее, - сказал господин д'Эстре.
- Шапочки он у меня не покупал, - утверждала какая-то лавочница. Дру-
гой ремесленник вторил ей:
- А башмачков у меня он тоже не покупал.
Третий мирно, но не без насмешки, просил сделать одолжение и уплатить
ему за игрушки. Король в тягостном ожидании смотрел на своего губернато-
ра, который что-то невразумительно бормотал; но покрасневшая лысина вы-
давала его. Шляпа его валялась истоптанная на земле, хорошо одетый горо-
жанин невзначай что-то вытащил оттуда - глядите, кольцо: не подделка,
настоящий камень.
- Из шкатулки, которую господин д'Эстре просил меня показать, - пояс-
нил купец.
- Вещи все налицо, - сказал король. - Я держал пари с господином гу-
бернатором, что ему не удастся приобрести их тайком. Я проиграл и плачу
вам всем.
Сказав так, он крупными шагами пошел прочь.
СЛУГА КОРОЛЯ
Вслед за этим он, не медля и не простившись, покинул город; у Ар-
маньяка всегда были наготове дорожные мешки и оседланы лошади. Генрих
решил несколько отдалиться от семьи д'Эстре, воевать и скакать по стране
не обремененным излишними тяготами. Однако от тоски по Габриели и отто-
го, что ему приходилось стыдиться ее, он в траншеях у Руана подвергал
свою жизнь опасности. Королева Англии сурово осуждала его за это, о чем
он узнал из писем своего посла Морнея. Многие дворяне-католики предуп-
реждали его, что не могут выжидать, пока он решится принять другую веру.
Майенн назначил им последний срок перейти, пока не поздно, на сторону
большинства. Времени до созыва Генеральных штатов у них осталось в об-
рез. А между тем твердо решено, что избран будет король католик. Среди
всех тревог Генрих однажды видит, как по улице Дьеппа, мерно покачива-
ясь, двигаются носилки. Он тотчас понимает, кто скрыт в них, сердце его
начинает бурно колотиться, но это уже не радость и не бурное желание,
как тогда, в Долине Иосафата, когда носилки появились в первый раз. Мно-
гое изменилось с тех пор.
Он пошел к себе в дом и ждал ее там. Габриель, одна, смиренно вошла в
комнату.
- Сир! Вы оскорбляете меня, - сказала она без жалобы или упрека, во
всей своей равнодушной красоте, и красота эта мучила его, как нечто ут-
раченное. Его взор открывал черты, выходившие за пределы совершенства; а
между тем оба они молчали из страха перед неизбежным разговором. Намек
на двойной подбородок увидел Генрих. Ничтожная складка, уловимая лишь
при определенном освещении, но прекрасная свыше всякой меры!
- Я готов принести вам извинения, мадам, - услышал он свои слова, та-
кие официальные, какие говорят чужому человеку. Однако она не изменила
тону сдержанной интимности.
- Как могли вы поступить так несправедливо, - сказала она, качая го-
ловой. - Вы должны были защитить моего отца и меня от жителей Нуайона,
которые отказывают нам в уважении.
- Его нельзя и требовать от них, - ответил он резко, но при этом жес-
том указал ей кресло. Она села, после чего еще строже поглядела на него.
- Вы сами виноваты во всем. Почему вы немедленно не покарали нагле-
цов, которые оклеветали перед вами господина д'Эстре?
- Потому что они были правы... Покупки торчали у моего губернатора из
каждой прорехи платья. Мне казалось, будто меня самого поймали с полич-
ным.
- Какое ребячество! Это его маленькая, безобидная слабость, за пос-
леднее время она, пожалуй, возросла немного. Мы к этому привыкли; по за-
бывчивости я не успела предупредить вас. Моей тетушке де Сурди часто
приходилось ездить к торговцам и разъяснять недоразумение. Впрочем,
обычно дело идет о дешевых безделках.
- Кольцо не безделка, - заявил он и в растерянности поглядел на ее
изумительную руку, как она покоилась на локотнике и как блестел на ней
камень. То самое кольцо, она его носит! - Удивляюсь, - произнес он, хотя
в голосе его звучало скорее восхищение. - Однако, мадам, объясните мне,
что делает мой губернатор с детскими игрушками?
Она посмотрела на него, и взгляд ее преобразился. Прежде холодный и
ясный от гнева за нанесенные оскорбления, он теперь затуманился неж-
ностью. О! Это была не насильственная нежность!
- Габриель! - воскликнул вполголоса Генрих; уже поднятые, руки его
снова опустились. - Зачем нужны игрушки? - прошептал он.
- Они приготовлены для ребенка, которого я жду, - сказала она, опус-
тила голову и робко протянула к нему руки. Покорно и в сознании своих
прав ожидала она поцелуев и благодарности.
При следующем их свидании она потребовала большего: король должен
назначить господина д'Эстре начальником артиллерии. Он обязан дать удов-
летворение ее отцу, на этом она настаивала. Почему именно такое удовлет-
ворение? Она не объясняла. Генрих попытался обратить все в шутку.
- Что понимает господин д'Эстре в применении пороха? Не он ведь взор-
вал серую башню.
Ее взорвал барон Рони, когда король осаждал город Дре. Рони, искусный
математик, владел также секретом подкопов и взрывчатых снарядов. "Подкоп
господина де Рони" - во время осады Дре это было ходячим выражением,
