дило: "Мадам, такова наша участь, когда мы верим красивым словам. Нам
следует остерегаться, иначе нас ждет заслуженная гибель. Мне вас не
жаль, потому что ваше поведение унизительно, а сцена в саду бесчестит
мой пол. Я согласна дать вам денег, чтобы вы исчезли. Отец вашего умер-
шего ребенка легко может об этом позабыть". Она писала дальше, но Генри-
ху уже не хотелось читать. Зеркало было затуманено его дыханием, и лица
его она там не увидела, когда внезапно подняла взгляд. Он, пятясь, уда-
лился прочь, в полной уверенности, что она знала о его присутствии и пи-
сала больше для него, чем для той, другой.
Он не появлялся несколько дней и даже обдумывал разрыв с возлюблен-
ной. Она была, жестока и непримирима. Посредством письма она дала ему
понять, что никогда не простит, если он окажет помощь той женщине. Он и
не решился на это. Дела в разных городах способствовали тому, что он за-
был о капризах своей повелительницы. Он позабыл о ее капризах, но не о
ней, а из-за большой тоски по Габриели у него не осталось времени поду-
мать о той несчастной. На третий день он узнал, что его возлюбленная
принимала у себя герцога де Бельгарда.
У него начался жар, совсем как приступ лихорадки, которая в течение
всей его юности приключалась с ним и валила его с ног после особенно тя-
желых испытаний - бессилие волевой натуры, перед которой открылась безд-
на. Отсюда и жар. Сорокалетний человек не пугается его. Глубокую трещину
в своей воле к жизни он закрывает собственной рукой; это возможно в та-
ком уравновешенном возрасте. На коня, застичь изменников! Он опередил
своих спутников и вторил ветру стонами горести и мести. Действовать! Не
валяться в постели и не предаваться отчаянию, нет, это недопустимо, надо
спешить, чтобы покарать обоих. Он мчался в полном мраке по лесу, пока
его конь не упал и сам он не очутился на сухих листьях.
- Господин де Прален! - крикнул он, когда подоспели дворяне.
В подставленное ухо шептал он приказы, никогда в жизни он не думал,
что способен приказать нечто подобное. Бельгард должен умереть.
- Вы должны исполнить мою волю, вы отвечаете мне собственной головой.
Прален недолюбливал обер-шталмейстера, в поединке он убил бы его: но
королю он не верил. Этот король не из тех, что поощряют убийц, он никог-
да не осуждал на смерть своих личных врагов и не начнет с Блеклого Лис-
та. Прален отвечал рассудительно:
- Сир, подождем до рассвета.
Король вспылил:
- Вы думаете, я не в своем уме. Я хочу того, что вам приказываю. И не
только Бельгарда. Не его одного должны вы убить, если застанете их вмес-
те.
- Я в темноте плохо слышу, - сказал господин де Прален. - Сир, вы
повсюду прославлены своей добротой, вы монарх новой человечности и тех
сомнений, которые философы считают плодотворными.
- Неужели так было? - спросил Генрих сурово, - Ничего не помню. Оба
должны умереть - женщина даже скорее, она первая. - Он резко выкрикнул:
- Я не могу это видеть, - и заслонил глаза рукой от встававших перед ним
картин.
Свидетель мрачного часа поспешил отойти как можно дальше, чтобы не
присутствовать при этом. Наконец король снова вскочил в седло. Когда они
прибыли в Сен-Дени, занималось утро. Генрих мчится вверх по лестнице,
требует, чтобы его впустили, принужден ждать у двери и сквозь плотно
закрытую дверь, словно воочию, видит переполох преждевременного пробуж-
дения. Его терзает страх; тем, что находятся в комнате, не может быть
страшнее, чем ему. Наконец замок щелкает, его возлюбленная повелительни-
ца стоит перед ним - вновь обретенная, он вдруг понимает, что считал ее
утраченной. Кровь приливает у него к сердцу, потому что она возвращена
ему. Она одета как в дорогу, хотя едва светает, совершенно одетая женщи-
на стоит против окна, которое задребезжало, когда его распахнули. Слышен
был прыжок в сад.
- Объясните все это, мадам.
Она держала голову высоко и отвечала невозмутимо:
- Человек, что впал у вас в немилость, просил о моем заступничестве.
- Он выпрыгнул в окно. Надо его задержать.
Она преградила ему дорогу.
- Сир! Ваши враги из Лиги завлекали его; но он вам не изменил.
- И с Лигой и с вами! Мадам, как объяснить, что вы одеты, а постель
ваша измята? Заступничество! На рассвете и при измятой постели.
Она своей широкой юбкой загородила постель.
- То, чего вы опасаетесь, не случилось, - совершенно спокойно сказала
она.
Он топнул ногой, чтобы придать всей истории менее мирный характер.
- Оправдайтесь! Вы еще не знаете, что я явился вас выгнать.
Она испытующе заглянула ему в глаза, словно боясь, что у него начался
приступ лихорадки.
- Сядьте, - потребовала она и села сама, перестав заслонять измятую
постель. Затем заговорила: - Сир! Вы не впервые оскорбляете меня. Вы на-
несли обиду господину д'Эстре. Далее, вы унизили меня тем, что приняли в
саду ту женщину. Вы уехали, не простившись, и я проявила слабость, отве-
тив на письмо более верного друга. Он явился ко мне до рассвета, что вы
должны бы счесть с его стороны деликатностью. Разве вам было бы прият-
ней, если бы весь дом проснулся и увидел нас?
Он с трудом дослушал до конца, он вцепился в локотники, чтобы не
вскочить с кресла. Вместо этого он подвинулся ближе к ней и сказал, от-
чеканивая каждое слово, прямо ей в лицо:
- Он приехал за тобой; поэтому ты одета. Вы хотели бежать. Вы хотели
обвенчаться.
- С вашего позволения, - отвечала она, вскинула голову, но не отвела
от него взгляда.
- Позволения я никогда не дам, - пробормотал он. - Матери моего ре-
бенка, - вдруг произнес он громко. При этих словах она дважды быстро
взмахнула ресницами и больше ничего, затем наступило молчание. Оба зас-
тыли, нога к ноге, почти щека к щеке, в напряженном молчании. Сначала он
весь похолодел, потом у него стало сухо во рту и в горле, он не мог
глотнуть, подошел к столу и выпил воды. После чего покинул комнату. На
нее он больше не взглянул.
Мадам де Лианкур не стала ждать и велела укладывать сундуки. Она не
знала, проиграла она игру или нет. Пока что следовало уехать к тетке
Сурди. Тетушка де Сурди сказала бы: "Что бы ни случилось, никогда ничего
не проси и ни при каких обстоятельствах не благодари". Габриель, каза-
лось, слышала эти советы даже издали, а сама между тем рассеянно отдава-
ла распоряжения служанкам, укладывавшим сундуки. Правда, она не обладала
глубоким умом и из-за скудости мышления совершала порой чреватые пос-
ледствиями ошибки, как, например, с господином де Рони. На сей раз, од-
нако, она руководствовалась затверженным - житейским правилом ничего не
просить, ни за что не благодарить, только выжидать, пока противник не
сдастся. "У него нет никого, - думала она. - Никого на свете, тем более
что сейчас он готовится к прыжку, который сам зовет смертельным прыжком,
и недаром. У него больше вероятия потерять своих приверженцев, чем выиг-
рать королевство. Когда мы ночью лежим рядом, я больше молчу, а он гово-
рит сам с собой. Я ничего не имею против того, чтобы казаться недале-
кой".
И она приказала служанкам прекратить сборы. Оставшись одна, она наб-
росила самое легкое, самое прозрачное одеяние; у нее вдруг явилась уве-
ренность, что он вернется. "Женщины по большей части обманывали его, и
он над этим смеялся. Он к иному и не привык, так говорят все. Никогда он
не был ревнив, теперь это с ним впервые".
- Ему это, верно, нелегко, - произнесла она вполголоса и, мягко опус-
тив руки на колени, ощутила мимолетный прилив неясности к тому, кто
из-за нее стал другим и с ее помощью обогатил свою способность к страда-
нию. Она даже была близка к раскаянию. - Я только ресницами взмахнула,
когда он заговорил о своем ребенке.
Он вошел, взял ее за обе руки и сказал:
- Мадам, забудем все.
- Вы одумались, сир! - ответила она снисходительно, однако прекрасно
заметила, какой мучительный час он провел. Его лицо должно бы побледнеть
и стать усталым. Но лицо, обветренное в бесконечных походах и закаленное
в борьбе, не способно быть бледным и усталым. Разве что заглянешь под
кожу, подумала она с умилением.
- Сир! Вы неотразимы, когда добиваетесь меня. - С этими словами она
протянула к нему руки, уже не просто терпеливо и приветливо, а наконец с
вожделением.
Когда минуты самозабвенной страсти прошли, они снова стали прежними -
он беспокойный и пылкий, она же непонятная и хладнокровная.
- Северный ангел, - сказал он с отчаянием. - Поклянитесь мне, что с
вашей верностью не сравнится ничья, кроме моей. - Но сам не стал слушать
ее. - В какой верности можете вы мне клясться, когда вы уже дважды нару-
шили ее. Мое страшное подозрение вы принимаете совершенно спокойно, меж
тем как другому прощаете открытое предательство. Блеклый Лист боится Ли-
ги и не только сватался к мадемуазель де Гиз, но пользуется милостями ее
матери. Вы для него ничто, и мне он не предан.
Ревнивец изощрялся в унижении противника, в завоевании ее непобедимо-
го сердца.
- И вы могли ему написать! После всех обещаний! Вы больше не смеете
говорить: я сделаю. Вы должны сказать: я делаю. Примиритесь с тем, пове-
лительница, чтобы иметь только одного слугу
Он застонал. Прижав обе руки ко лбу, он выбежал из комнаты. "Ниже
пасть уже нельзя", - чувствовал он.
В старом саду его поджидал пастор Ла Фэй: Генрих как увидел его, зас-
тыл на месте, пораженный прямой связью между своим несчастьем и своей
виной. Пастор стоял в десяти шагах от него, под деревьями.
- Несчастная Эстер умерла, - проговорил он.
Генрих опустил голову на грудь и столько времени молчал, не шевелясь,
что старику в тени деревьев сделалось жутко. Он сказал:
- Пусть даже это ваш величайший грех, сир! Несчастная Эстер теперь у
престола вечной любви!
Генрих поднял голову, поверх дерев призвал он в свидетели горние вы-
си:
- В Долине Иосафата у меня в последний раз был выбор... - И удалился
поспешно.
Ла Фэй остался один в скорби и страхе. Король богохульствует. Король
смущен духом. Готовится отречься от своей веры и осмеливается сравнивать
себя со спасителем, как он был искушаем и устоял.
Только позднее пастор Ла Фэй узнал - Долина Иосафата - так звался ко-
ролевский лагерь у Шартра; и когда однажды король весь в грязи вылез из
траншей, кого же несли ему навстречу? Существо, которое господь бог пос-
тавил на пути короля во имя своих неисповедимых целей.
Старый протестант ни за что не поверил бы, что Габриель д'Эстре ни-
когда не убеждала своего друга переменить веру. Сам Генрих знал правду
лишь в той мере, в какой ее можно было обнаружить из разговоров и умол-
чаний. Однако когда впоследствии его спрашивали: "Сир! Кто, собственно,
обратил вас?" - "Моя возлюбленная повелительница, прелестная Габриель",
- отвечал он.
III
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК
МИСТЕРИЯ ЗЛА
У Филиппа Морнея был в Англии всего один настоящий друг. Так как по-
сол, не раз совершавший переезд через канал, теперь предпринимал его
снова, и на этот раз с весьма тягостным поручением, он, естественно, пе-
ребирал в памяти своих знакомых. Их было немало, из различных слоев об-
щества, и он давно потерял след многих, так что свободно мог даже поза-
быть их. Но самое длительное и давнее его пребывание в Англии относилось
ко времени изгнания, к тому времени, когда он учился жизни, и люди, на
которых он учился, продолжали жить в его памяти, некоторые уже только
там. Имущество бежавшего протестанта подверглось конфискации, а если бы
сам он был захвачен у себя на родине, то кончил бы дни свои за решеткой,
а возможно, и на эшафоте. Молодой человек, почти без средств, но с пыл-
ким умом, не гнушался в Лондоне никаким обществом и, будучи во власти
апокалипсических видений Варфоломеевской ночи, старался отделаться от
