д'Эстре, он знал отлично, послушалась практических советов, а не велений
сердца, когда отдалась ему.
Генрих поклялся изменить это; у женщин бывают разные соображения,
расчет не исключает у них чувства. "В сорок лет мы это знаем. В двадцать
мы вряд ли польстились бы на возлюбленную, которая тащит за собой целый
обоз непристроенных дворян. Никогда бы мы не поверили, что способны
взять на себя труд явиться ей в целом ряде образов, от самого скромного
до самого высокого - сперва старым низкорослым крестьянином, которому
она говорит: до чего вы некрасивы; затем во всем королевском великоле-
пии; затем солдатом, который повелевает, управляет и всегда бодрствует.
Но под конец она должна увидеть победителя. Перед ним ни за что не усто-
ит ее чувство, ибо женщины грезят о покорителях людей и городов и ради
них готовы забыть любого молодого обер-шталмейстера. Тогда она станет
моей, и исход борьбы будет решен".
Наконец Шартру пришлось сдаться, потому что королевские воины подко-
пались под самые его стены. Брали одно передовое укрепление за другим, а
потом взяли замок и город; таким же образом взял Генрих и Габриель, ко-
торая, еще не любя его, уже делила с ним комнату в гостинице "Железный
крест". Его упорство завоевало ему одно из передовых укреплений ее серд-
ца, а когда он вошел в Шартр, у него были все основания полагать, что он
проник и в твердыню ее души. То был ярчайший день, двадцатое апреля, то
были гулкие колокола, вывешенные ковры, дети, которые усыпали весь путь
цветами, духовенство, которое пело, то был мэр с ключом, а четверо со-
ветников держали синий бархатный балдахин над королем, и он, сидя в сед-
ле, созерцал свой город, едва завоеванный и уже восторженно встречавший
его. Прекрасный день! Прекрасный день, и протекает он на глазах у люби-
мейшей из всех женщин в его жизни!
Торжественный прием происходил в знаменитом, высокочтимом верующими
соборе, а впереди толпы сияла возлюбленная со своей свитой, король являл
ей свое величие и, поглядывая на нее искоса, убеждался, что она готова
растаять перед этим величием. Какая-то тайная причина мешала ей, она
покраснела, прикусила губу - да, усмешка выдала ее. Таким путем король,
на беду, обнаружил, что позади нее в тени притаился кто-то: давно он не
встречался с тем и даже не спрашивал о нем. Вон там прячется он. В пер-
вой вспышке гнева Генрих знаком призывает к себе всех своих протестан-
тов, они прокладывают ему путь - он спешит к проповеди в дом, пользую-
щийся дурной славой. Увы, это так - его пастору, чтобы молиться богу,
отведено помещение, где обычно выступают комедианты и бесчинствуют свод-
ники и воры. Это место король предпочел обществу порядочных людей: под-
нялся такой ропот, что ему оставалось лишь покинуть Шартр.
Но сперва он помирился с возлюбленной, которая клялась ему, что
собственные глаза обманули его, тот дворянин никак не мог находиться в
церкви, иначе она бы знала об этом! Это был самый ее веский довод, Ген-
риху очень хотелось счесть его убедительным, хотя нелепость его была
очевидна. Где доказательство, что она действительно ничего не знала? Уж
никак не в беспокойно блуждающем взгляде ее синих глаз, говорившем: бе-
регись! И все-таки он согласился на примирение, именно потому, что не
один владел ею до сих пор и хотел дальше бороться за нее.
Она отправилась назад в Кэвр, где он навещал ее и где господин д'Эст-
ре заявил ему, что честь дома терпит один ущерб от такого положения. Оба
выражались по-мужски.
- А как вы сами назвали свой дом? - спросил король.
- Непотребным вертепом, - проворчал честный малый. - Простые дворяне
порочили его, не хватало только короля, теперь и он объявился.
- Кум, проще всего было бы вам сопровождать свою дочь в Шартр.
Во-первых, вы могли бы следить за ней. Кроме того, вы были бы теперь та-
мошним губернатором. А вместо вас назначен господин де Сурди, но его все
ненавидят по причине его уродства, и потом, он сразу показал себя хищ-
ным, - прямо не карп, а щука. Мне нужны честные люди, кум.
- Сир! Я всей душой стремлюсь служить королю, однако дом свой очищу
от скверны!
- Давно пора, - сказал король, - и начать собираетесь с меня?
- Начать собираюсь с вас, - подтвердил господин д'Эстре, меж тем как
лысина его покраснела.
Король ускакал, не повидав своей возлюбленной, а дорогой обдумывал
предложение королевы Английской. От нее он может получить три-четыре ты-
сячи солдат с содержанием за два месяца, и небольшой флот согласна она
послать ему - только он должен всерьез заняться Руаном. Таково было ее
требование, вполне понятное со стороны пожилой женщины, которая, кроме
власти, не знает уже никаких других благ. Король пустил коня более быст-
рым аллюром, под конец перевел его даже на галоп, удивленные спутники
отстали от него; он весь - движение, а в Англии неподвижно сидит стару-
ха.
Елизавете теперь уже далеко за пятьдесят; радея единственно о своей
власти, она казнила собственных фаворитов и с католиками у себя в стране
поступала не лучше. Генрих же не пожертвовал ни одной женщиной, да и
мужчин, хотевших убить его, он нередко миловал. Однако никакой Армады он
не победил, это верно; такой удар всемирной державе нанес не он - к со-
жалению, не он. И будь Елизавете даже шестьдесят лет, ее народ не смот-
рит на годы, он видит великую королеву на белом иноходце, прекрасную,
как всегда. Елизаветой руководит только единственно одна воля, которую
не сломит ничто: ни жалость, ни любовь. "Имя "великий" мне не пристало",
- думает Генрих.
Лошадь его пошла шагом. "Имя "великий" мне не пристало. Впрочем, раз-
ве можно сорокалетнему человеку медлить и откладывать свои личные дела?
Я сам лучше знаю, что с Руаном мне спешить некуда, сперва надо пристро-
ить господина д'Эстре". Это он и сделал вскоре. Он захватил город Нуайон
и посадил туда губернатором отца Габриели. Честный малый сразу по-
чувствовал, что отныне ничто не может его обесчестить. Дочь открылась
ему: она надеется стать королевой.
Все слуги у нее были протестанты. Она давала пасторам деньги на их
ересь, и вскоре сама была заподозрена в ереси. В течение лета король де-
лал ей такие богатые подарки что, кроме личных трат, у нее хватало и для
более высоких целей. Следуя совету тетки де Сурди, она завязала сношения
с консисторией, нащупывая, согласятся ли там расторгнуть брак короля.
Иначе, так намекали посредники, можно опасаться, что король отречется от
своей веры. Таким путем он сразу завладеет своей столицей и будет доста-
точно могуществен, чтобы добиться у папы всего, чего пожелает, - вернее,
того, что внушат ему госпожа де Сурди и ее тощий друг. Ибо влюбленный
Генрих в это лето забыл все на свете. Такова, к сожалению, была истина.
Он продолжал быть деятельным в мелочах, иначе он не мог; но о дальних
целях, к сожалению, не помышлял, и, так как, по сути дела, они были точ-
но определены, он их не касался. Всякий вправе разрешить себе передышку,
отвлечение, слабость. А быть может, это нельзя назвать слабостью, быть
может, это только придаст силы для нового прыжка тому, кто уверен в сво-
ем деле. Не таковы уж женщины, их замыслам препятствует собственное
сердце. Хотя клика Сурди пользовалась прекраснейшим орудием, однако и
оно было подвержено слабостям женской природы. В замке Кэвр, где уже не
жил никто, кроме нескольких слуг, Габриель принимала своего Бельгарда.
Английский посланник писал своей повелительнице из Нуайона, что ко-
роль не может вырваться оттуда вследствие сильного увлечения дочерью гу-
бернатора. Последняя, правда, не раз исчезала из города, и королю неза-
чем было следить за ней, ему обо всем доносили: в первый раз - куда она
ездила, во второй - что она там делала. В третье ее путешествие он сам
сопровождал ее на расстоянии и неприметно, потому что дело происходило
ночью. Коню своему он обернул сукном копыта. В местах, освещенных луной,
прятался в тень. Габриель ехала в низенькой полукруглой коляске, запря-
женной бараном, сама правила, а пышный плащ ее волочился по земле. Виде-
ние скользило в лунном свете. У Генриха сердце колотилось, и когда ко-
ляска огибала опушку, он ехал наперерез и нагонял ее.
Он добрался до Кэвра со стороны полей, привязал коня и прокрался в
сад, который утопал в летнем цвету, так что скрыться здесь мог всякий.
Однако Генрих чуял врага. Чувства, обостренные ревностью, распознавали в
неподвижном теплом воздухе среди испарений листвы запах человека. "Отве-
ди в сторону куст, один лишь куст, и откроешь лицо, которое не сулит те-
бе ничего доброго!" Но Бельгард не шевелился, он стоял так же неподвиж-
но, как сам Генрих, пока их возлюбленная спускалась по лестнице к пруду.
Глубокая тишина природы. Листок, который она задела, продолжает ше-
лестеть, в то время как она останавливается и вглядывается в темноту.
Широкие ступени наполовину черны, наполовину залиты ярким лунным светом.
Внизу таинственно мерцает вода. Скрытая складками плаща фигура словно
отливает серебром; и рука, придерживающая его у шеи, оправлена в сереб-
ро. Большая шляпа, защитница на недозволенных путях, затеняет все лицо
до подбородка, который кажется особенно белым. "О, бледный лик измены!
О, женщина в ночи, зачарованная и обманчивая, как сама ночь!" Генрих те-
ряет власть над собой, взор ему туманят слезы, он отводит куст, перепры-
гивает через три ступеньки сразу, он возле нее, хватает ее, чтобы она не
успела скрыться. Откидывает ей голову, говорит сквозь зубы:
- Бежать, прекрасная моя любовь? От меня, от меня?
Она пыталась овладеть собой, голос ее еще дрожал:
- Как могла я думать, что это вы, мой высокий повелитель!
Он медлил с ответом, прислушиваясь. И на ее лице он читал тревогу.
- Разве мы не созданы для того, чтобы угадывать друг друга? - спросил
он элегическим тоном, соответствующим ночи и ее призрачным теням. - Раз-
ве магическое зеркало наших предчувствий не показывает нам, где находит-
ся и что делает каждый из нас?
- Да, да, конечно, мой высокий повелитель... - Сама не зная, что го-
ворит, она прислушивалась к треску веток: он слабел, совсем затих. Она
вздохнула с облегчением.
Генрих не хуже ее знал, кто это уходил.
- Сладостный вздох! Многообещающая бледность! К чему отрицать, что вы
здесь ради меня. Мы не могли не встретиться. Ведь мы одни из тех вечных
любовников, вокруг которых мир может рухнуть, а они и не заметят. Абеляр
и Элоиза, Елена и Парис.
Она очень боялась, как бы он не догадался, что он здесь в роли не Па-
риса, а Менелая. Но, с другой стороны, это смешило ее - она с иронией
взглянула на него из-под полей шляпы и сказала:
- Мне холодно, пойдемте отсюда.
Он, взял кончики ее пальцев и, держа их в поднятой руке, повел ее по
садовой лестнице, по спящему двору к левой башенке ажурной архитектуры.
Лишь наверху, у себя в комнате, Габриель осознала, что происходит, и,
так как изменить нельзя было ничего, она быстро сбросила с себя все
одежды и скользнула в постель. Под кроватью на полу лежал тот, другой -
до чего никак не могла додуматься рассудительная любовница. Только муж-
чина, исполненный страсти, угадал отчаянный порыв другого, был готов к
тому, что соперник не устоит перед искушением, и, едва переступив порог,
обыскал взглядом комнату. Кровать была ярко освещена луной.
Генрих лег рядом с возлюбленной, она с готовностью протянула к нему
свои прекрасные руки. Тут он впервые заметил, что они несколько коротко-
ваты. И больше всего его раздосадовало, что другой тоже знает этот не-
достаток. После любовных утех они захотели есть и открыли коробку с кон-
фетами, которую захватил с собой Генрих. Они набили рты и ничего не го-
ворили. Но вдруг Габриель услышала какой-то шорох, отличный от чавканья
ее любовника. В испуге она сама перестала есть и замерла.
