мужчин богат и непогрешим. А женщины? Дальше будет видно. Они обманывают
непрестанно; и виноваты в том не они, а наше воображение. Габриель стоит
рука об руку со своей сестрой Дианой. Трогательная семейная картинка,
обе девицы скромны и милы. Генрих готов забыть, что одна из них - желан-
ная ему женщина, несравненная по величавости и красоте, цель жизни и вся
любовь. До последней минуты считаешь себя господином своих поступков,
считаешь, что можешь отступить.
Женщина вроде мадам де Сурди понимает это. И потому она поспешила по-
дать решительный знак рукой вбок, поверх торчавших на обручах складок
своего многокрасочного наряда. После чего Габриель выпустила руку Дианы
и приблизилась к Генриху. Он не мог вымолвить ни слова, ибо любовь его
вновь открылась ему. И так она будет восходить для него каждый день, не-
избежно, как солнце. Нет, он не может отступить, как отступил однажды.
Тем временем зала наполнилась. Двери ее были отворены, и через сени в
распахнутые створки портала видно было, что во двор беспрерывно въезжают
кареты. Пышно разодетые кавалеры и дамы собрались из замков всей округи.
Они явились точно на помолвку, перешептываясь, с любопытством жались они
по стенам; и тут они воочию увидели, что сделал король. Он поднял руку
прекрасной д'Эстре к самому своему лицу и надел ей на палец кольцо - но
кольцо не такое, чтобы взволновать дам. Несколько алмазиков, вставленных
в тонкий обручик, младший сын в семье мог бы надеть такое колечко на ру-
ку бедной падчерице. После этого хозяйка жезлом подала знак слугам, и в
залу торжественно были внесены фруктовые воды, оршад, мармелады, турец-
кий мед, а также расставлены накрытые столы с паштетами и винами, - под
присмотром осанистого повара; он же следовал указаниям жезла, которым
мадам де Сурди взмахивала, коротко и отрывисто, совсем как фея. На ее
огненном парике колыхались два пера - зеленое и желтое. А когда она по-
ворачивала шею, получалось совсем как у Габриели, жест был, бесспорно,
родственный, хотя грация тут превращалась в гримасу, а восторг - в омер-
зение. Одно вообще так близко к другому.
Привлеченные едой гости забыли робость, протиснулись на середину и
стали шумно спорить из-за мест. Знатнейшие стремились, через приближен-
ных короля, представиться ему и заверить его в своей преданности, что не
мешало сделать, ибо совсем еще недавно они сражались против него. Хотя
это была для него чистая прибыль, он отвечал просто, что каждый настоя-
щий француз признает его и служит ему, впрочем подолгу он не задерживал-
ся ни с кем и вступил в беседу лишь с герцогом де Лонгвилем. Это второй
поклонник Габриели; она колебалась, быть может, она и теперь еще не зна-
ет, который из двух: он или Блеклый Лист. Так вот они каковы! У этого
волосы искусственно обесцвечены, а лицо девическое, какие были в моде
при прошлом дворе. Однако он храбр, у одной дамы убил ворвавшегося в
спальню супруга, хотя сам был в рубашке.
- Расскажи об этом, Лонгвиль! - Король втягивает его в разговор, Габ-
риель д'Эстре обиженно удаляется. Впрочем, она могла отговориться тем,
что ее увлекла толпа, движущаяся по зале: люди, которые жаждут увидать
короля или поживиться чем-нибудь съестным. Все это суетится, сильно по-
теет, скверно пахнет, над толпой колышутся перья, а шеи, возвышающиеся
над остальными, несут на крахмальных брыжах головы, которые как будто
самостоятельно парят по зале.
Короля самого подхватило и понесло к другому концу залы: цепь дюжих
слуг отгораживала этот угол. Там хозяйка ждала короля, подняв жезл,
словно завлекая его с помощью волшебства. Короля посадили за отдельный
стол, господа д'Эстре, де Сурди и де Шеверни стоя прислуживали ему: один
подносил вино и дыню, второй - жирного карпа, третий - паштет из дичи,
сплошь начиненный трюфелями. На короля вдруг напал сильнейший голод, од-
нако он приказал сперва, чтобы Габриель д'Эстре села рядом с ним. Ее не
могли отыскать. Вместо нее папаша д'Эстре нагнулся над королем, которому
как раз наливал вино, и произнес в непритворном гневе, так что лысина
его побагровела:
- Сир! Мой дом - это непотребный вертеп. Если бы я задумал ночью
пройтись по спальням моего замка, дабы отомстить за честь семьи, от мое-
го семейства не осталось бы и следа. Что пользы мне в его гибели? Только
и утешения что от прелюбодейной четы в Иссуаре.
Он подразумевал свою жену и маркиза д'Алегра. Король спросил честного
малого, почему именно они служат ему утешением. Господин д'Эстре отве-
чал, что маркиз д'Алегр пользуется всеобщей ненавистью в подвластном ему
городе, который ему приходится разорять ради мадам д'Эстре и ее ненасыт-
ных потребностей. Нет сомнения, что это кончится большой бедой... Но тут
настала очередь жирного карпа. Господин де Сурди, на обязанности которо-
го лежало поднести его королю, отнюдь не упоминал о семейных бедах, нес-
мотря на ветвистые рога, явственно украшавшие его лоб. Нет, он пекся
единственно о городе и департаменте Шартр. Первым он сам управлял неког-
да, во втором был господином друг его Шеверни, пока обоих их не прогнали
вследствие усилившегося беззакония и ущербности королевской власти. По
мнению карпа, ибо господин де Сурди был схож с ним, нужно брать не Руан,
а непременно Шартр. Непременно, подтвердил бывший канцлер, который сме-
нил карпа и поднес королю паштет из куропатки, сплошь начиненный трюфе-
лями. Этот тощий дворянин показал необычайную сноровку не только в роли
лакея, но и в разгадывании королевских намерений и вкусов.
- Сир! - проговорил он вдумчиво и проникновенно. - Вы могли бы прину-
дить свой город Руан к сдаче, чем бы сразу закрепили за собой свою про-
винцию Нормандию. Однако это стоило бы большого кровопролития. Ваше ве-
личество сами высказывались, что вы с прискорбием душевным видите тела
подданных своих, устилающие поля сражений, и где вы выигрываете, там же
и теряете. А ведь высшее должностное лицо, известное всему департаменту,
без труда могло бы подчинить вам Шартр путем мирного соглашения. - Вот
как он угадывал желания короля, и к тому же в голосе его было столько
благородства.
Подошла очередь мадам де Сурди; по мановению ее жезла появилась
большая закрытая миска, и когда серебряную крышку подняли, обнаружилась
живая статуэтка Амура, коварного ребенка, - один пальчик приложен к гу-
бам, в кудрях розы, в колчане полно стрел. Пока все любовались миловид-
ным стрелком и по зале шли охи и ахи, мадам де Сурди, - сама рыжая, а
перья желтые и зеленые, - подняла перед королем жезл и спросила:
- Опустить мне его? Шартр господину де Сурди, а господину де Шеверни
королевскую печать.
Веки короля шевельнулись еле заметно, но мадам де Сурди следила зор-
ко. Она опустила жезл, и за столом возле короля, совсем рядом с ним,
очутилась прелестная Габриель.
ДОЛИНА ИОСАФАТА
К востоку от города Иерусалима, в сторону, противоположную Средизем-
ному морю, но невдалеке от Мертвого моря, лежит Долина Иосафата. Это
впадина между городской стеной, кольцом окружающей город, и горой Еле-
онской. Нам знакома страна, нам знакома долина и слишком хорошо известен
Гефсиманский сад. Благочестивейшие люди желают быть похороненными только
в Долине Иосафата, ибо трубный глас воскрешения и Страшного суда, когда
прозвучит, прежде всего будет услышан там. А здесь, внизу, меж дерев са-
да, именно здесь был искушаем наш господь. Иуда собирается его предать,
что не укрылось от него, ибо великое тяготение людей отпасть от бога
открывается ему через собственную слабость. Ему не хочется умирать, и в
Гефсиманском саду, с каплями смертного пота на челе, он говорит богу:
"Отче мой! Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее,
да будет воля твоя".
Долина Иосафата, так именовался королевский лагерь под Шартром, и од-
нажды, когда король весь в грязи вылез из траншей, кого несли к нему
навстречу? Генрих побежал, как мальчик, чтобы подать руку своей Габриели
и помочь ей выйти из носилок: при этом он чуть не забыл госпожу де Сур-
ди; а затем повел обеих дам в Иосафатскую долину. Габриель красовалась в
зеленом бархатном платье, которое так шло к ее золотистым волосам: в ту-
фельках из красного сафьяна ступала она по грязи, но при этом улыбалась
победоносно. Длинное здание гостиницы было отведено возлюбленной короля;
без долгих проволочек она в ту же ночь приняла там того, кто столь силь-
но желал ее.
Она поступила так по совету своей многоопытной тетки де Сурди, ска-
завшей ей, что она не пожалеет об этом, что король из тех, кто платит и
потом, и что потом его влюбленность даже возрастет. Эта премудрая истина
оправдалась, и первый, кто извлек из нее выгоду, была сама госпожа де
Сурди, так как старый друг ее Шеверни получил от короля печать и стал
именоваться "господином канцлером". Длительное несчастье делает недовер-
чивым. Когда тощий дворянин, приспешник покойной Екатерины Медичи, вдох-
новительницы Варфоломеевской ночи, вошел в комнату к королю-протестанту,
каково ему было? Пот выступил у него на лбу, ибо он не сомневался, что
над ним решили поиздеваться и вскоре его потихоньку уберут. Так принято
было поступать в его время.
У окна подле короля стоял только его первый камердинер, господин д'-
Арманьяк, седой человек. Он все долгие годы сопровождал своего господина
повсюду - в плен, на свободу, переживал с ним смертельные опасности и
счастливые дни. Он спасал ему жизнь, добывал для него ломоть хлеба и
отвращал беды, когда они грозили ему от мужчин. От женщин он никогда не
предостерегал его, потому что и сам, как его господин, не ожидал от жен-
щин ничего дурного, разве только от уродливых. А госпожу Сурди д'Ар-
маньяк находил красивой, потому что у нее были рыжие волосы и дерзкие
голубые глаза, которые неминуемо должны привести в восторг галантного
кавалера с юга. Поэтому он заранее был на стороне господина де Шеверни и
старался по мере сил, чтобы друг госпожи де Сурди встретил у короля хо-
роший прием. По едва заметному знаку д'Арманьяк взял со стола печать и
ключи и торжественно, как при официальной церемонии, вручил их королю, и
тот поневоле подчинился тону, заданному первым камердинером, обнял гос-
подина канцлера, высказал ему свое благоволение и простил прежние грехи.
- Отныне, - так сказал король, обернувшись в глубь комнаты, - оружие,
которое представляет собой эта печать, будет направлено господином канц-
лером не против меня, а против моих врагов.
Шеверни, хоть и видавший виды, тут онемел от изумления. В глубине
комнаты слышен был шепот, ропот и, если верить ушам, звон оружия. То бы-
ли протестанты, и недовольство их относилось не только к этой сцене:
пребывание обеих дам в Иосафатском лагере не нравилось им. Их злило, что
из-за дам, вместо завоевания важного пункта, Руана, зря тратится время
на осаду Шартра. Они боялись еще больших бед от новой страсти короля,
ибо на стойкость его в вере уже не надеялись.
Благополучно ускользнув из этой комнаты страхов, господин де Шеверни
сперва никак не мог опомниться, но приятельница его де Сурди разъяснила
ему, на чьей стороне сила в долине Иосафата. Во всяком случае, не на
стороне пасторов. Однако оба сошлись на том, что Габриель должна держать
у себя в услужении одних протестантов. Сама она тоже поняла, что это по-
лезно. Впрочем, она преимущественно танцевала. Каждый вечер в Иосафате
пировали и танцевали, то была весьма веселая осада. Когда все ложились
спать, король, взяв сотню конных, отправлялся дозором. Ночь его была ко-
ротка, солнце заставало его за работой, а днем он охотился - и все отто-
го, что эта возлюбленная своим присутствием лишала его покоя, как ни од-
на до нее, и небывалым образом подхлестывала его силу и энергию. Тем бо-
лее раздражало его, что осажденный город не желал покориться. Габриель
