поминутных остановок на передышку, более двух лет после того, как те олени
перебежали мне дорогу в Камусфеарне. К этому времени мускулы мои без
упражнений стали дряблыми, и как-то пытаясь уединиться, я чуть ли не
приобрёлсебе сидячее, почти инвалидское умонастроение.
В самом деле, хотя к 1965 году я больше не считал себя калекой и мог
пройти пешком миль десять своим неспешным шагом, нога у меня всё-таки
никогда в жизни уж больше не будет такой, какой она была до аварии. Тот
срок, по которому теоретически могло произойти полное выздоровление, давно
прошёл.
Когда поздней весной 1964 года я, наконец, вернулся в Камусфеарну, то был
совершенно беспомощен. Ходить я не мог и даже не мог ездить на джипе по
горному склону, так как от ухаб и выбоин рана болела так, что я почти не
выходил из дома, а если и выезжал, то почти всегда на лодке. Это было
начало какого-то странного взаимодействия между мной и персоналом
Камусфеарны. Их одиночество и стремление освободить меня от всех забот и
обязанностей, помимо писательства, психологически лишь усиливали мою
беспомощность и зависимость. Вначале я чувствовал себя ничтожеством в
своём собственном хозяйствеи постепенно таковым и стал. Они, молодые и
здоровые, действительно и фактически были хозяевами, и никогда ещё
подростковый протест не увенчивался таким полным успехом при такой
незначительной затрате сил. Я не мог участвовать в деятельности остальных
сотрудников и каждый день писал всё дольше и дольше, работая одновременно
над "Домом в Элриге" и "Владыками Атласа", но чувство подавленности во мне
нарастало всё больше и полагаю, я стал больше брюзжать и раздражаться. На
каком-то незапамятном этапе воспитания меня приучили считать, что жалость
к самому себе, - это одно из самых недостойных проявлений человеческих
чувств, и, несомненно, моя угрюмость и раздражительность подменяли у меня
то умонастроение, которое я в действительности испытывал. Я чувствовал
себя неподвижным коконом, в котором заботливо поддерживают жизнь как в
ячейке ради моего повседневного выделения написанных слов. Если бы мои
думы были не так затуманены отчаянием, то я бы понял, что глупо было
стараться сохранять мутантную фазу Камусфеарны, которая в плане эволюции
оказалась неприятным тупиком, и вместо того, чтобы расходовать большие
средства на обустройство двух изолированных домов на островных маяках,
которые я купил в октябре 1963 года, мне следовало продать их и купить
себе дом у дороги и тем самым свести до минимума последствия своей
увечности. Но эти маяки очень увлекли меня, как потому, что я мог
добраться до них на лодке, а также потому, что они как бы представляли
собой нечто нарождающееся и полное надежд в общем водовороте моей личной
судьбы.
Обе выдры, Эдаль и Теко, как и я теперь, были в неволе. Две шотландских
выдры, Мосси и Манди, которых мы выпустили на свободу в начале 1963 года,
ещё несколько месяцев жили под полом дома, но в конце концов предпочли
менее шумное место жительства. Они стали жить на одном из близлежащих
островов, и мы всё реже и реже стали их видеть. Однажды, во время моего
выздоровления в Монтрейте в Камусфеарне появилась одна из самых любопытных
выдр в уже тогда довольно большой цепи её обитателей.
Уже вошло в привычку у всех, у кого появлялась никому ненужная выдра в
Шотландии, а иногда и из гораздо более дальних пределов, даже из Южной
Африки, обращаться к нам. Из тех выдр, которых действительно посылали нам,
очень немногие выживали то ли из-за их младенческого возраста, то ли из-за
болезней, завезённых из дальних стран. Эта новая выдра, которую хозяин
назвал Тибби, находилась у калеки-холостяка, который жил один на острове
Эйгг, и который мог передвигаться только на костылях. Всё более частые
пребывания в больнице заставили его встревожиться о будущем благосостоянии
Тибби и подыскивать ей новый дом, где бы она могла жить свободной, к чему
она привыкла, и он сразу же вспомнил о Камусфеарне. Так вот, во время
моего отсутствия Тибби появилась в Камусфеарне в сопровождении хозяина. Ей
было, полагали, около года, она была небольшой, общительной и домашней, а
по внешности её почти нельзя было отличить от Манди в то время, когда они
с Мосси жили под полом нашей гардеробной.
Хозяин Тибби погостил несколько дней в Камусфеарне, а когда уехал,
Тибби неделю-другую не выпускали из дома с тем, чтобы она привыкла к новой
обстановке.
В конце этого срока её поместили в вольер к Теко, так как тот никогда
не проявлял враждебности к выдрам, которые бывали в его жилище либо
случайно, либо преднамеренно. Чтобы у неё было своё, независимое от него
убежище, ей сделали отдельную будку с таким маленьким входом, чтобы
толстое тело Теко не влезало туда. Вот так обстояли дела, когда я вернулся
в Камусфеарну из Монтрейта.
Некоторое время всё было хорошо, но Тибби вдруг обнаружила, что
каменные стены - это не тюрьма, а железные прутья - не клетка. И она также
посчитала, что не согласна с таким затворничеством. Она просто-напросто
выбралась и отправилась не на юго-запад к дальнему острову Эйгг, с
которого приехала, а на северо-восток к деревне, в направлении которой
уехал её хозяин несколько недель назад, хоть она и не видела его отъезда.
В это время местный житель Алан Макдиармид, который провёл своё детство в
Камусфеарне ещё до того, как я впервые появился там, работал у нас,
готовясь открыть своё собственное дело в округе в качестве строителя и
контрактора. Теперь он жил в деревне и каждое утро приезжал на машине в
Друимфиаклах, домик на дороге в миле над Камусфеарной, и спускался пешком
по тропинке к нам. В первый же день после исчезновения Тибби он пришёл к
нам, а Тибби послушно плелась сзади. Он обнаружил её на дороге неподалёку
от деревни, безо всякого труда поймал её и посадил в багажник своего
белого автомобиля "Райли". Он выпустил её в Друимфиаклахе, и она, не
упираясь и ничуть не сетуя, последовала за ним по тропе к Камусфеарне. Мы
нашли то место, откуда она сбежала, и заделали его, как нам казалось,
намертво. Алан целый день работал над вольером и, когда закончил, мы
посчитали, что даже сама Манди, Гудини в мире выдр, не сможет убежать
оттуда.
Два дня спустя Алан снова приехал, а в ногах у него опять путалась
Тибби. Он снова нашёл её около деревни, поймал, посадил в багажник и
привёз в Друимфиаклах. Не помню уж сколько раз повторялся этот фарс, но
Тибби решила больше не попадаться. Она обнаружила единственного человека,
который был похож на её бывшего хозяина тем, что тоже ходил на костылях, и
попробовала прибиться к нему. Она наносила травы и стала строить себе
гнездо под его домом. К сожалению, он не был любителем выдр и отнёсся к её
предложению о партнёрстве с полным отсутствием энтузиазма. Отвергнутая и,
несомненно, сбитая с толку, она ушла из этого района, и прошло довольно
много времени, прежде чем я убедился, что она действительно жива.
Месяц-другой спустя совершенно ручная выдра появилась у причала парома
Кайлирии, в миле или двух от деревни, и преспокойно уселась есть рыбу в
нескольких метрах от группы туристов, которые со своими машинами ждали
переправы. Но, может быть, это была и Манди. Несколько месяцев спустя мне
позвонил один несколько подвыпивший господин, сообщил, что поймал
"полувыросшую"
самку выдры и поинтересовался, не куплю ли я её. Насколько я мог
понять, звонили из деревни милях в двадцати к северу. Я спросил, как он её
поймал. Он собирал раковины на берегу, а она подошла к нему и стала нюхать
ему ботинки, так он взял и "набросил на неё свою куртку". Я заметил, что
эта выдра не может быть дикой, что она, вероятно, одна из моих выдр, и
предложил ему тут же выпустить её. Но он возразил, выдры ведь стоят денег,
даже просто шкурка обойдётся в четыре фунта стерлингов. Я сказал, что
заплачу ему вдвое, только пусть отпустит её. Он заупрямился, сказал, что
подумает и перезвонит мне через несколько минут.
Полчаса спустя он сообщил мне, что переговоры закончились, ибо выдра
исчезла.
Так как способность испаряться была присуща как Тибби, так и Манди, то
я не совсем уверен, кто же из них это был, но всё же посчитал, что Манди
теперь стала слишком осторожной и не стала бы нюхать чужие ноги.
Однако в следующий раз сомнений быть не могло. Звонивший сказал, что
выдра буквально пришла следом за ним домой. Она хотела было войти, но он
побоялся и отогнал её. Повинуясь внезапному вдохновению, я спросил:
- А вы, случайно, не ходите на костылях?
- Да, - удивлённо ответил он, - но вы-то откуда можете знать об этом?
Я рассказал ему историю Тибби, и он пообещал мне дать знать, если она
вернётся.
Но он мне больше не звонил, а я не запомнил его имя и сам справок
навести не смог.
Пожалуй, если бы я не перенёс ту операцию и если бы мне ампутировали
ногу, то на всю жизнь Тибби привязалась бы ко мне.
У нас побывала ещё одна дикая кошка. Однажды летом из подполья, где
когда-то жили выдры Мосси и Манди до того, как они ушли прочь, я услышал
отчетливые звуки кошки, попавшей в беду. Это был тоненький, писклявый,
жалобный визг, вернеевсего котёнка, а не кошки. Я притащил старую рыбацкую
сеть и загородил ею все выходы, затем отправился на кухню, чтобы взять
подходящую приманку. Открытая консервная банка сардин обладала самым
сильным запахом из всего прочего, и я поставил её на землю снаружи сетки у
одного из самых очевидных выходов. Я отошёл на несколько шагов, чтобы
выждать, но ждать мне пришлось недолго. Через минуту котёнок так запутался
в сетке, что мне понадобилось целых пять минут кропотливой работы, чтобы с
помощью ножниц высвободить его оттуда. И тогда у меня в руках оказался
малюсенький, очень истощённый детёныш дикой кошки. Он весил, должно быть,
всего лишь несколько унций, не то чтобы фунтов, и сквозь его мягонький мех
в руки мне крепко упирались его когти. Даже в таком состоянии
исключительной слабости это было суровое маленькое существо, оно фыркало,
шипело и царапалось в лучших традициях своей породы.
Он уже был отлучён от титьки, так как принялся за еду уже через
четверть часа после поимки, но совершенно очевидно был не в состоянии
добывать себе пищу сам.
Так или иначе, он, должно быть, отбился от родителей и остального
выводка, судя по его состоянию, уже давненько, и к дому его, очевидно,
привел запах рыбы у выдр. Мне не оставалось ничего другого, как оставить
его у себя на некоторое время, а когда узнал, что эдинбургскому зоопарку
срочно нужна самка дикой кошки, каковой оказался мой котёнок, я решил
продержать её у себя, пока она полностью не поправит здоровье, и затем
отдать в зоопарк в вольер к диким кошкам, где её уже ждал спутник жизни.
Так я и сделал, но как это часто бывает с дикими животными, вырванными
людьми из своей природной среды, она вскоре безвременно и зверски погибла.
В эдинбургском зоопарке она находилась во временной клетке, ожидая
знакомства со своим будущим супругом, а в соседней клетке был барсук,
самый резвый и непредсказуемый представитель семейства куньих. Кошечка,
которую назвали Феарна, так как она была из Камусфеарны, нашла всё-таки
лазейку, в которую и просунула лапу в клетку барсука, в результате её так
изуродовали, что её пришлось усыпить.
Мосси и Манди, я почти уверен, принесли трёх щенят на острове у побережья
Камусфеарны, где в прошлые годы было гнездовье выдр. Здесь большие валуны
нагромоздились таким образом, что под ними были довольно удобные, но
недоступные для человека палаты. Мы знали, что в гнезде никого не было в
то время, как Мосси и Манди были в неволе, а затем были выпущены, но жили
под домом; мы также знали, что там снова стали жить вскоре после того, как
они ушли от нас. В конце лета 1964 года, когда я сидел и писал в своей
комнате в Камусфеарне, то услышал очень пронзительный звук, нечто среднее
между свистом и визгом, какой издают молодые выдры когда им хочется
восстановить контакт с потерянным родителем. Звук доносился от водопада; я
