друг за другом более тридцати раз под проливным дождём, я посчитал
благоразумным прийти на помощь.
И всего лишь несколько дней спустя я сам полностью восстановил прежние
отношения с Эдаль. То был один из редких осенних дней, когда нет ни
дуновения ветерка, а солнце сияет на золотых, бурых и красных вянущих
листьях на крутом склоне холма перед домом. Отлив был очень, очень далеко,
и тихое лазурное море разбивалось лишь мелкой белой пеной на скульптурно
отточенном песке. Оттенки были так нежны, так тонко очерчены, что всё
казалось почти хрупким, как будто бы в любой миг оно могло лопнуть как
мыльный пузырь и оставить зрителя в бесцветной пустоте.
Я повел Эдаль на побережье островов и на белый коралловый песок, она
сама была как бы в экстазе от солнечного света и тишины и как никогда
раньше резвилась и кувыркалась в этой стихии. Когда мы перешли островную
косу и вышли к заливу Трейгх-э-Гулрабейн, я увидел, что отлив оказался
ниже, чем когда бы то ни было, огромные стебли и как бы резиновые
коричневые листья зонтичных водорослей стояли голые и блестящие на
побережье из песка и гальки, а чуть подальше они возвышались над водой как
шатровые кроны какого-то первобытного леса.
Я нашёл несколько больших раковин у кромки отлива, и стал бродить
вокруг, пытаясь найти ещё. Вода была настолько чистой, что даже когда она
подымалась мне выше колен, можно было видеть мельчайшие предметы на дне,
многоцветные раковины и мидии, перламутровые ракушки, белые как мел
иероглифы, напоминающие какой-то забытый уже алфавит, отпечатанный
трубчатыми червями как на раковинах, так и на камне, мелкое кружево алых и
белых подобных папоротнику водорослей. Я увлёкся разглядыванием всего
этого под водой и на время забыл об Эдаль, которая, когда я видел её
последний раз, с большой скоростью кувыркалась где-то метрах в ста от
меня. И вдруг я почувствовал, что сзади кто-то ткнул меня в ногу,
обернулся и увидел, что она трогает меня, кружится как штопор, со страшной
скоростью вертится, так сказать, как сумасшедшая. И мне вспомнилось, как
она, бывало, делала это будучималенькой,свыражением невыразимого восторга
от окружающей среды, нечто большее, чем просто ощущение благополучия, чуть
ли не экстаз. И я вспомнил ещё одно давно забытое дело, как я брал её за
хвост и крутил вокруг себя, пока у меня не закружится голова, и как она
реагировала на это глупым выражением довольства и счастья. Теперь, как
никогда, настало время восстановить этот небольшой ритуал, я взял её за
хвост и стал кружить её всё быстрей и быстрей, и пока я делал это, она вся
расслабилась, а на мордочке у неё было давно забытое выражение
удовлетворения. Когда я отпустил её, она шлёпнулась в чистую воду, а я
смотрел на неё и думал, кто кому больше вернул. Небо, море и горы
показались мне гораздо ярче, более настоящими, мелкое морское дно намного
светлее, чем раньше, так как с них сошёл навязчивый туман вины. И теперь я
решил, пусть будет, что будет, ибо я знал, что больше не смогу нарушить
доверие дружбы с животными.
Когда мы возвращались домой, Эдаль задержалась на горке, поросшей
вереском и травой, и стала кататься и шлифовать себя на её склонах. Я
присел в нескольких метрах от неё, решив не нарушать вновь обретённое
доверие вмешательством, и закурил. За последние несколько лет я, пожалуй,
прочувствовал этот пейзаж и его звуки: Бен-Сгриоль с первой шапкой
похожего на кружево снега на вершине на фоне бледно-голубого осеннего
неба, далёкий рёв оленей на склонах побережья острова Скай, алый цвет
рябиновых ягод и ледяная вода речушки, стекающей в тихий залив
Камусфеарны, тут и там покрытая осенними опавшими листьями, но всё это
мало значило для меня,восприятие было только ощущением, я уже не был
частью всей этой природы, и в экологическом плане я стал здесь чужим.
Теперь же я потянулся к этому некогда знакомому миру, так же как Эндрю и
Теко вдруг просто так потянулись друг к другу, ия почувствовал всё это
всеми своими чувствами. Высоко надо мной кружили два стервятника и мяукали
как котята, а одинокий дикий гусь летел на север через пролив,
краснолапый, он постоянно звал кого-то, потерянный, как и я в течение
столь долгого времени.
Фут за футом Эдаль подползала всё ближе и ближе ко мне, то елозя на
спине, то усиленно поглаживая шею и грудь. Мех её приобрёл блеск, какого я
не видел долгие годы, а глаза сверкали, в них не было того потухшего,
сумрачного взгляда, к которому я уже давно привык. Вниз по склону она
съезжала большей частью на спине, лапки её с обезьяньими пальчиками
торчали вверх, и вот она упёрлась ногой мне в бедро. Я ещё не знал,
насколько вольно можно обращаться с ней на земле, но тут возобладало
чувство единства, совместной радости и веселья. Я стал возиться с ней так,
как это было в её детстве, в те дни, когда всё было ясно и просто, а
недоверия не было и в помине. Я взял её за плечи, прижал к себе, гладил и
дул ей в мех, переворачивал её и щекотал ей пятки и шею, а она вела себя
так, как Теко, пофыркивала от удовольствия и корчилась, стараясь покрепче
прижаться ко мне.
Когда мы направились домой, Эдаль и Теко вернули мне землю, где я живу,
видение, которое я было утратил. Только зима, да расставанья создавали
барьер между людьми и действительностью, но это была лишь частичная
преграда, ибо тогда я уже знал, что радужные планы на будущее и ожидание
худшего - это всего лишь мечты, не подкреплённые ничем. Нечто среднее, в
неузнаваемой форме или волевой цели, наступает вместо того и другого,
оставляя лишь принятие данного и ожидание более строгих испытаний. В такие
мгновенья покоя, как я испытал в тот день с Эдаль, есть некое неритуальное
воссоединение со всем сущим на земле, без которого жизнь многих из нас
тривиальна. "Вымершее" относится в такой же степени как к духовному складу
людей, так и к исчезнувшим существам на земле, таким, какптица Додо. Мы
больше не можем ждать какого-то научного открытия, чтобы избежать
уничтожения своего собственного вида в этом плане, все свидетельства этого
уже налицо, письмена уже видны на стене. И путь назад не может быть
одинаков для всех нас, но для таких как я -это значит спуск по ступенькам
до тех пор, пока мы снова не окажемся среди творений мира и не разделим
хоть в малой степени их видение его, даже если это могут назвать
романтизмом по Вордсворту.
ЭПИЛОГ
Ровно год спустя, день в день, после того, как сорвались наши переговоры
с зоопарком в декабре 1966 года, мне позвонили из Уобурна и сказали, что
перестроить озеро китайской молочной фермы в соответствии с нашими
требованиями невозможно. Контролёр предложил мне другие варианты, и я
поехал на юг посмотреть белые замёрзшие пруды, которые можно было занять.
Ни один из них, по моему мнению, не подходил, более того, помещения для
выдр были изготовлены так, чтобы их можно было расположить под прикрытием
колоннады.
Будущее было неопределённым, но настоящее благополучно. Теко снова
почувствовал себя щенком и часами играл в гостиной, то гонял хвостом по
полу фонарик, то просто возился с людьми. Эдаль снова стала нам другом,
которого мы больше не боялись, и я считал, что мы все по-настоящему
добились того, чего хотели.
Рано утром двадцатого января в Камусфеарне случился пожар, уничтоживший
дом и всё, что в нём было. Человеческих жертв не было, спасли Теко, но
Эдаль погибла вместе с домом, и её похоронили у подножья рябинового
дерева. На скале чуть выше него выбиты слова: "Эдаль, выдра из "Кольца
светлой воды", 1958-1968 гг.
Радость, что она принесла тебе, верни природе".
Сегодня вечером, на последнем аккорде мечты, я стою, задумавшись, у
дверей Камусфеарны. Когда-нибудь кто-то, возможно, и будет снова строить
на этом месте, но есть многое, чего восстановить уже нельзя.
