для общества услуга.
Тем временем у меня появилась целая череда любопытных и тревожных
физических недомоганий. Вскоре после возвращения из северной Африки я
сидел за письменным столом, мне нужно было сделать несколько телефонных
звонков. Когда мне ответил первый абонент, я с изумлением обнаружил, что
без каких-либопредварительных симптомов я вдруг потерял голос, не мог даже
шептать. На следующий день я был уже совсем болен, болела голова, меня
тошнило, и были нелады с пищеварением. Я стал принимать антибиотики, но,
когда после пяти дней ледермицин не дал никакого эффекта, я послал за
доктором. Пока он осматривал меня, я заметил, что он особо внимательно
прослушивал моё левое лёгкое, а по окончании осмотра сказал:
- Не сомневаюсь, смена антибиотика вскоре прояснит общее состояние, но
в основании левого лёгкого у вас хрипы, и мне кажется, что у вас начальная
стадия пневмонии. Мне бы хотелось, чтобы вы как можно скорее сделали себе
рентген.
Я ответил:
- Думаю, что я классический пример для рака лёгких, у меня подходящий
возраст, и выкуриваю я восемьдесят сигарет в день.
Он сказал:
- Я хотел бы связаться с грудной клиникой по телефону прямо сейчас.
Он так и сделал, но договориться удалось только на пятницу, и только в
следующий вторник ему сообщат результат. Я спросил его, что может
выясниться худшего в результате рентгена, и он ответил:
- Ну, то, что вы сейчас сами назвали.
Когда я стал настаивать, как велика вероятность, что это так, он не
стал говорить ничего определённого, а когда я спросил, скажет ли он мне
всю правду, когда получит результаты рентгена, он ответил:
- Да, вы из тех пациентов, с которыми такой путь будет наиболее
правильным.
От среды до пятницы время тянулось очень медленно, и за эти два дня я
совсем утвердился в мысли, что результат будет положительным. Как я
говорил врачу, я представляю собой просто классический случай, а теперь,
думая об этом, я понял, что у меня много таких симптомов прямо по
учебнику. Миллионы людей до меня бывали в таком неопределённом состоянии и
гораздо дольше меня, но я никогда не встречал его субъективного описания,
так что, пожалуй, стоит отметить свою собственную реакцию. Во-первых, мне
казалось невозможным встречаться или разговаривать с кем-либо, кто не
болел раком. Это был как бы частный, замкнутый мир, который сбивает с
толку и пугает тех, кто не принадлежит к нему. Нескольким окружающим, к
которым это могло иметь отношение, я просто сообщил факты, но обсуждать их
с ними я был не в состоянии. Из-за чувства отстранённости от всего мира я
отложил все встречи до следующей среды, когда мне уже будут известны
подробности диагноза и прогнозы. Совершенно неожиданно наступила полная
отстранённость, которая вполне могла оказаться временной. Меня уже меньше
беспокоило, что у меня рак (а я уже убедил себя в этом вне всякого
сомнения), аволновала перемена планов и программ, которую придется
проделать. Как будет управляться Камусфеарна до переезда выдр вУобурн, кто
их будет туда перевозить, общее состояние моих дел? Страх и отчаяние,
вероятно, придут позже, но в течениеэтих двух суток у меня не было ни
того, ни другого.
В пятницу в половине второго пополудни я явился в грудную клинику,
после того, как мне сделали рентген, и я уж собрался уходить, рентгенолог
сказал:
- Вообще-то вам нужно было бы ждать результатов до следующей недели, и
тогда вы их получите у своего врача. Но тогда вы будете в неведении ещё
четыре дня, так что если подождёте, то мы сможем вам сказать кое-что уже
сегодня. Конечно, если хотите.
Я ответил, что, естественно, подожду, и весьма за это благодарен, что
было ещё мягко сказано. Я сидел в приёмной и читал старые номера журнала
"Панч". В большинстве у них были политические шутки, смысл которых я не
совсем понимал, так как за время полугодового пребывания в Северной Африке
не следил за событиями внутри страны. Там была табличка: "Не курить", а
мне вдруг очень захотелось. Я стал убеждать себя в том, что если у меня
рак лёгких, то одна сигарета погоды не сделает, а если его нет, то тем
более. Но пройти к двери на улицу могло значить, что я упущу известие,
когда оно появится, так что я остался сидеть. Размышляя над своим
положением, я пришёл к выводу, что только в случае отрицательного
результата мне здесь что-нибудь скажут; если же результат положительный,
думалось мне, они как-нибудь устроят так, чтобы мне сообщил об этом мой
врач. В таком случае, отсутствие известия будет плохой новостью. Через
полчаса ничего не произошло. В комнате было ещё трое пациентов. Глядя на
них, я попробовал определить по их состоянию, так же ли они ждут
исключительно важных для себя вестей, но по лицам ничего не смог выяснить.
Хотелось надеяться, что у меня такая же бесстрастная физиономия.
Три четверти часа спустя или около того вошла сестра и вопросительно
осмотрелась.
- Г-н Максвелл?
Я встал, и она поманила меня за собой в коридор.
- Доктор велел сказать, что рентгенограмма у вас совершенно
удовлетворительная.
В этом высказывании прозвучало дельфийское свойство, а я отчаянно
стремился к определённости.
- Он, что, сказал, - осторожно произнёс я, изо всех сил стараясь не
выдать своего волнения, - качество снимка удовлетворительное, или же моё
состояние удовлетворительно?
Она просияла под тяжёлыми роговыми очками.
- Он сказал, что не видит и следов какой-либо патологии. Другими
словами, у вас всё в порядке.
Я еле удержался, чтобы не обнять её или не крутнуться на одной ножке
тут же на месте. Я поблагодарил её и вышел на улицу, где сияло летнее
солнце, улицы были полны народу, в чью гущу я внезапно снова вернулся.
Вслед за отменой смертного приговора почти тут же возникла другая
напасть. Хоть я ничего и не подозревал, но из Северной Африки я приехал
нездоровым.
Я привёз с собой чрезвычайно редкую болезнь, которой раньше не отмечали
в Марокко, где я провёл это время. Тем самым мне отплатилось, и с лихвой,
за открытие там колонии розовых цапель, о которых в Северной Африке не
было ничего известно с тех пор, как они исчезли из Алжира много лет тому
назад. Это важное в орнитологии событие произошло как раз в разгар
ближневосточной войны. Арабские газеты почти ничего не писали о других
событиях в то время, и моя находка была опубликована полностью вместе с
рисунком птицы на первой странице местной газеты. Ведь от англичанина во
время всемирного кризиса ничего другого и не ждали. Письмо к губернатору
провинции с просьбой немедленно организовать защиту редкой птицы было
отправлено за подписью более полудюжины влиятельных граждан.
Перевод разговорного французского на литературный английский уже давно
стал притчей во языцех, и поэтому я добавлю сюда только два предложения из
этого письма: "Они (научные органы) не упустят оказии выдвинуть
правительству Его Величества Короля Хасана II требование о комплекскной
защите этой птицы и места её гнездования. К сожалению, ей угрожают орды
коз, кормящихся маисом, которыесвоим блужданьем там ответственны за
растоптанность многих яиц".
Я полагал, что достаточно поплатился за это научное открытие очень
болезненным укусом змеи на болотах, где водятся розовые цапли, но
оказалось, что это лишь задаток по счёту, так как я привёз с собой в
Англию ещё один живой организм, который также не отмечался раньше в
Марокко, исключительно неприятную брюшную бациллу, называемую Coccida
isospora belli. Последнее слово ("военная")
относится к эпидемии неизвестной тогда болезни среди войск в Галлиополи
во время первой мировой войны. Как бы оправдывая своё название, она вновь
возникла в германских войсках в Тунисе и Алжире во время второй мировой
войны. Известного лечения от неё ещё не было. Говорили, что она происходит
сама по себе и длится полтора-два месяца. Симптомы её: бурный,
изнурительный понос, тошнота, рвота и более-менее острая боль в брюшной
полости. Временами я страдал ото всех сразу же, и результат был весьма
сокрушительный; через полмесяца я потерял килограмм семь весу и так ослаб,
что едва тащился по комнате.
И вот в таком-то состоянии, хоть я его и тщательно скрывал, я снова
съездил в Уобурн, сделал подробные зарисовки вольеров для выдр с китайским
орнаментом, чтобы они органично вписались в атмосферу китайской молочной
фермы, и, наконец, получил принципиальное "добро" на весь проект.
Между тем на буйной колонии Coccidae, поселившейся в моих
внутренностях, испытывали одно лекарство за другим. Первый из антибиотиков
они восприняли как бесплатное шампанское, ещё больше развеселились и стали
гораздо непринуждённее.
Затем наступил короткий период надежды: после пятидневного лечения мне
сообщили, что их число изрядно поубавилось, и они представились вялыми,
как с крепкого похмелья. И всего лишь три дня спустя, 16 июля, они,
однако, объявились вновь в полную силу, и симптомы не оставляли никакого в
этом сомнения. Так как известных способов лечения не было, а болезнь
настолько редкая, что объектов для эксперимента не так-то легко и найти,
то доктор пробовал на мне одно лекарство за другим, но всё без толку. К 28
июля я решил, что при таких обстоятельствах мне можно с таким же успехом
находиться в Шотландии, как и в Лондоне, тем более, что 15 июля (в мой
день рожденья) мы, наконец, продали остров Орнсэй, и оставались кое-какие
вопросы, которые надо было решить на месте.
Я всё ещё не мог переехать в Камусфеарну, ибо женщина со своим огромным
зверинцем по-прежнему была там, и совсем неясно было, когда же дом
освободится.
И последнее лето, которое я предполагал провести в Камусфеарне, быстро
уходило.
И тогда я поселился неподалёку от Инвернесса у Ричарда Фрера, который с
продажей острова Орнсэй довёл почти до конца свои долгие и славные бои в
арьергарде. Я приехал к нему 1 августа, а 4 августа в правом лёгком
почувствовал сильную боль.
Дышать я мог только очень поверхностно, а смеяться, либо кашлять было
для меня просто агонией. В прошлом у меня были такие же ощущения при
поломанных рёбрах и при плеврите. Тут же болело, как при обоих сразу, но
так как я знал, чторёбра у меня целы, то посчитал, что это плеврит. 8
августа я получил ожидавшееся приглашение приехать на остров Орнсэй, чтобы
обсудить стоимость имущества лично с новым хозяином, и так как нельзя было
рисковать задержкой в оформлении продажи, я поехал через всю Шотландию на
машине, напичканный обезболивающим настолько, лишь бы только не угробить
себя.
Камусфеарна к тому времени освободилась, там остался жить только Эндрю
Скот, который присматривал за выдрами, моими двумя шотландскими борзыми
Дэрком и Хейзел, и остатками большого кочевого стада, которые та женщина
ещё не смогла перевезти на своё новое место жительства: один белый римский
гусь, один робкий, но громадный кот, два осла и шесть пуделей.
Итак, я, наконец, вернулся домой, но уже на следующий день стал обильно
харкать кровью, а ещё через день уже лежал в стеклянной камере
туберкулёзной больницы, и Камусфеарна удалилась как бы за тридевять
земель. Казалось, я избежал рака только для того, чтобы заболеть
туберкулёзом.
Когда через сутки, совершенно случайно, я узнал, что у меня не
туберкулёз, а кровяной тромб в левом лёгком, который, вероятно, был
прощальным салютом моих Coccidae, я выписался из больницы по собственному
желанию и вернулся к долготерпеливому гостеприимству Ричарда и Джоан
Фреров. Мне нужно было находиться поблизости от больницы, чтобы каждые три
дня делать анализ крови, так что в Камусфеарну я попал только в самом
конце августа. К тому времени там оставался только гусь, кот и четыре
пуделя.
Я не добился своей цели в срок или по плану, но всё-таки достиг её.
16
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАМУСФЕАРНУ
Возвращаясь в Камусфеарну после столь долгого отсутствия, я отметил два
явления, хотя по самой своей природе одно из них запечатлелось гораздо
быстрее, чем второе.
