из нас не могут коснуться за всю свою жизнь, а раз коснувшись, не может
быть второй весны, не бывает повтора после того, как занавес закрылся. Вот
в этом-то и суть нашего положения, мы не знаем, почему и в каком месте
растратили своё наследие, мытолько узнаём, и всегда при этом слишком
поздно, что его нельзя ни вернуть, ни восстановить. Тогда я этого не знал,
это был рай, а я собирался купить его за самые что ни на есть настоящие
деньги. На острове Орнсэй не было рябинового дерева, не было хранителя,
только четыре буйных ветра с небес, не было никакого убежища. "Она
положила руки на ствол рябинового дерева и всей силой своего духа прокляла
меня, сказав:" Пусть он страдает здесь так же, как я страдаю теперь!" И
затем она ушла, скрывшись за смутным горизонтом холма. Я не знал этого,
когда покупал Орнсэй, совсем беззащитный, а если бы и знал, то не очень бы
потревожился.
Потому, что я вижу эти горы, они становятся низкими, Потому, что я пью
эти воды, они горчат, Потому, что хожу по этим черным скалам, они
бесплодны Потому, что я нашёл эти острова, они исчезли..
На тюленя и птицу морскую, мечтающих в своём непорочном мире, Упала моя
тень.
Я помню тот самый первый раз, когда ступил на остров Орнсэй, тот раз,
когда подумал об этом месте не как о маяке, теперь уж двадцать четыре года
тому назад.
Я тогда купил остров Соэй и готовился организовать там
рыболовецкоехозяйство на акул, которое, как я думал, сможет решить
проблемы небольшой изолированной общины островитян. Завод с пирсом и спуск
для подъёма паровой лебёдкой десятитонных туш на разделочный двор, похожий
на китовый, оборудование по получению жира, завод по переработке мяса рыбы
и цистерны с клеем, чаны для солки, лаборатория и все остальные
дорогостоящие глупости, тогда были ещё только в планах на бумаге. А в те
дни, в конце войны, любое оборудование было очень трудно, практически
невозможно, достать. Я высадился в деревне на острове Орнсэй со своего
небольшого десятиметрового баркаса для ловли омаров "Гэннета", этого
изящного кораблика, который после "Рыболовецкого хозяйства на акул острова
Соэй Лтд" стал фактом, а не фантазией, был самым удачливым из всех
гарпунных кораблей, с него было убито около двухсот акул длиной почти с
него самого. К тому времени остров Орнсэй был мёртвым местом: несколько
разбросанных домишек, разрушенный и поросший сорняком особняк, пристань
нуждалась в ремонте. Очень немногое говорило о том, что когда-то это было
процветающее место. Я, правда, и сам не знал, что здесь когда-то был
большой порт, где толпились корабли, это был промышленный центр Ская и
всего прилежащего побережья большой земли.
Вскоре после того, как я высадился, мой хищный взор остановился на
большой ржавой ручной лебёдке, стоявшей рядом с причалом. Я подошёл и
осмотрел её, она была цела, хоть и давно бездействовала. Я поковырял
ржавчину ножичком и выяснил, что ржавчина не слишком глубокая и лебёдку
вполне можно восстановить. На Соэе мне понадобится много лебёдок, больших
и малых, от огромных машин с паровым двигателем, до таких вот игрушек, как
эта. Я осмотрелся, выискивая следы человеческой деятельности, и увидел
мужчину средних лет в поношенной брезентовой одежде, который сидел на
земле, прислонившись спиной к стене. Он курил трубку и снекоторым
любопытством разглядывал меня. Незнакомые посетители на острове Орнсэй в
то время были, должно быть, большой редкостью из-за ограничений на топливо
и нарушенных средств связи. Я подошёл к нему и спросил, чья это лебёдка.
Он задумчиво оглядел меня с ног до головы, так и не вынув трубки изо
рта. Я, очевидно, оказался для него загадкой, хоть на мне и была рваная
морская куртка и старые грязные парусиновые штаны, лицо у меня заросло
щетиной, но по голосу он, видимо, понял, что я не рыбак, в том смысле, как
он понимал это. Немногие жители Западного нагорья сразу же дают прямой
ответ на вопрос, впервые заданный им, точно так же, как и купец-араб
никогда сразу не скажет окончательной цены на товар при первом же запросе.
Факт - это нечто такое, к чему надо подходить кругами или по касательной,
устремляться сразу же к сути дела было бы неловко и неприлично. В данном
случае мой вопрос о лебёдке так или иначе был второстепенным по отношению
к его собственному, ещё не высказанному вопросу по поводу, кто я такой.
Итак, он оглядел меня сверху от неопрятной головы вниз до поношенных
залатанных резиновых сапог, снова вверх, и затем сказал:
- А вы будете старьёвщик?
Я ответил, что я не старьёвщик. И мне не хотелось распространяться о
том, что я тот человек, который купил Соэй, планы которого по этому поводу
широко освещались в газетах, так как, если бы он оказался владельцем
лебёдки, то заломил бы за неё несусветную цену. Так что я сказал, что мне
просто нужна такая лебёдка, и не может ли он сообщить мне, чья она.
После долгой паузы с явным недоверием он ответил:
- Старьёвщика здесь не было уже давно. Тут есть кое-какое железо возле
берега вон там в Камускроссе, но точно сказать, кому оно принадлежит, я не
могу. Она валяется там, уж не помню сколько лет, и её непросто будет
стронуть с места. Она наполовину увязла в этой черной грязи, и лодку туда
можно подвести только при большой воде, но тогда она будет вся под водой.
Да, достать её будет не так-то просто.
Я махнул рукой и отправился осматривать руины особняка. Я посчитал, что
он был начала семнадцатого века с последующими пристройками. Он, должно
быть, был великолепен, с огороженным высоким забором садом позади него и
прелюбопытнойуборной, великолепным маленьким сооружением из камня,
построенным на скалах прямо над морем, так что дренажной системы было
вовсе не нужно. К сожалению, я нашёл среди крапивы, росшей по бокам старых
ворот в особняк, кучу шин с грузовика, - ещё одну вещь, которую трудно
было достать в те годы и которая мне была позарез нужна в качестве
амортизаторов на большое судно, которое я только что приобрёл: "Голубь". Я
решительно, хоть и не без предчувствия, вернулся назад к человеку с
трубкой, который искоса поглядывал на меня не поворачивая головы. Хоть и с
опаской, но вызывающе я спросил насчёт шин.
Он вынул изо рта трубку и посмотрел мне прямо в глаза. Наконец он
произнёс:
И всё-таки вы будете старьёвщик.
На этот раз это уже было категорическое утверждение, а не сообщение,
оно звучало как армейская директива.
Я уехал тогда с Орнсэя с пустыми руками. Лебёдка и шины всё так же
лежали на том же самом месте, когда я купил дом маяка Орнсэй двадцать лет
спустя. Но к тому времени лебёдка превратилась в сплошную ржавчину, а шины
мне больше были не нужны.
* * *
И именно между Камусфеарной и островом Орнсэй, ещё не зная, что буду
причастен к тому и другому, я впервые столкнулся с акулами. Этот случай,
теперь при оглядке назад, как мне кажется, медленно, но верно привёл меня
к владению и тем, и другим. Я описал это в "Охоте с гарпуном", истории о
рыболовецком хозяйстве на акул, она тогда ещё была свежа и чётка в моей
памяти. А теперь же и этот, и многие другие, некогда ясные образы, стали
похожи на стволы больших деревьев, где любовники много лет тому назад
вырезали ножом свои имена со знаком Купидона, но где вокруг сердец с
инициалами кора полопалась и исказила надписи до неузнаваемости. Но ведь
именно с этой первой встречи и выросло моё рыболовецкое хозяйство,оно
привело меня затем в Камусфеарну, а Камусфеарна так много лет спустя
привела меня обратно на Орнсэй.
Cо мной был человек из Морара, который управлялся с судном. Его звали
"Лисом", как друзья, так и недруги.
Мы возвращались из Гленелга. Дело уже было к вечеру, небо бледнело, а
холмы становились темно-сливового цвета, края их были остро и резко
очерчены, как будто вырезаны из картона. Мы плыли примерно в миле от маяка
острова Орнсэй, направляясь к югу по тихому бледному морю, как я заметил
что-то выныривающее из воды метрах в тридцати от судна. Вначале это было
не более чем всплеск с тёмным центром. Затем этот центр стал небольшим
треугольником, оставлявшим лёгкий след за собой в тихой воде. Треугольник
стал расти, и вскоре я увидел огромный плавник высотой с метр и такой же
ширины у основания. Он казался чудовищным, этот огромный черный парус,
единственный предмет в поле зрения среди безграничных миль
мертвенно-бледной воды. Несколько мгновений спустя обозначился второй
плавник метрах в семи позади первого, праздно покачиваясь из стороны в
сторону.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что оба плавника
должны принадлежать одному и тому же существу. Впечатление от этого
оказалось огромным и неописуемым: в нёмпреобладала смесь страха и, в
некотором роде, ликования, как будто бы это был миг, которого я
подсознательно ждал очень давно.
Можно было только догадываться, что же было там внизу. Как и большинство
людей, кто не прожил жизнь в рыбацкой лодке, я и понятия не имел, как
выглядят гигантские акулы. Однажды, много лет тому назад, я видел их с
дороги у Лох-Файна, три больших черных паруса, выстроившихся в линию, они
были страшными по рассказам о приключениях ребят и потерпевших крушение
моряков в Карибском море. Я ничего тогда не знал о них, об их размерах и
повадках, для меня все акулы были людоедами. Вот и всё, что я знал в то
время, когда увидел эти два плавника, воображая себе, что же может быть
там, под ними.
Познания "Лиса" были хоть и не энциклопедичны, но всё же менее
обрывочны, чем мои. Он знал те названия, которые давали им рыбаки:
"мулдоан", "рыба-парус", "рыба-солнце" и даже гэльское имя "сеарбхан". Он
знал, что они путают сети на сельдь, что в печени у них содержится много
ценного жира, что они чрезвычайно сильны и могут повредить небольшое
судно, что в давние времена люди с островов охотились на них с целой
флотилии лодок с гарпунами, чтобы обеспечить себя на зиму рыбьим жиром для
ламп. Он считал, что они питаются селёдкой, так как обычно встречаются
там, где водится сельдь.
Всё это он рассказал мне, пока мы сближались с рыбиной. Я вскарабкался
на полубак и стал на носу, намереваясь получше рассмотреть, что же
скрывалось под поверхностью воды.
Когда впервые четко и полностью видишь гигантскую акулу, -это просто
ужасно.
Можно легко говорить о рыбине длиной в шесть, девять и двенадцать
метров, но когда смотришь вниз на живую взрослую гигантскую акулу в чистой
воде, то все эти цифры теряют смысл и ничего не значат. Туша кажется
простоневероятной. Просто не верится, что смотришь на рыбу. Она длиннее
лондонского автобуса, у неё нет чешуи, как у обычной рыбы, движения -
гигантские, задумчивые и незнакомые. Она кажется каким-то доисторическим
существом, первый взгляд на неё оказывается так же неожиданным, как в
некотором роде и потрясающим, как если бы смотреть на какого-то динозавра
или игуанодона.
С десяти метров я разглядел какую-то тень под водой, с пяти, когда
"Лис" перевёл двигатель в нейтральное положение, я ясно увидел все её
формы в прозрачной воде.
Тело было коричневое с пятнами как у питона, огромный раструб,
которыйрасширялся по направлению к невероятно удалённой голове. Наиболее
неожиданное зрелище, возможно, представляла собой голова. Самой широкой
частью её были жабры, как у саламандры или дракона Комодо. Верхняя челюсть
была курносой, кончик её сейчас всплыл на поверхность, пасть была широко
раскрыта, в неё свободно мог бы войти ребёнок во весь рост, в эту белесую
пещеру. Когда мы стали сворачивать в сторону, наша струя за кормой
плеснула ей по спинному плавнику, и акула погрузилась с легким всплеском у
хвоста.
На носу "Гэннета" был установлен легкий пулемёт "Бреда", которым я
пользовался, чтобы расстреливать плавучие мины, а также в смехотворной
надежде схватиться с подводной лодкой, так как их видели даже у Эйгга.
Один датский моряк говорил мне, что небольшое судно, если хорошо
управляться с лёгким пулемётом, может вывести из строя перископ и даже
