и уши, прижимался ртом к моему и стал меня слюнявить.
Я крикнул, чтобы принесли сухие полотенца и одеяла. Когда они
появились, он с удовольствием стал обсушиваться так же, как это было в
детстве, а когда я уложил в шину теплые одеяла, он по мановению руки залез
туда и улёгся спать на спине, положив голову мне на руку, рот у него
раскрылся и он слегка захрапел.
Я осторожно освободил руку и оставил его спать, зная теперь, что не
смогу отослать его в зоопарк, что так или иначе его нужно будет водить к
водопаду, к каменным омутам, к морю и речке, чтобы он свободно бродил так,
как когда-то приучился давным-давно. Я не знал, как этого можно будет
добиться, но знал, что так оно и должно быть, что если этого не
произойдёт, я буду чувствовать себя предателем, а если кто-то предал
животного, тот может предать и человека.
Мне не хватило мужества, и я попросил кого-то позвонить в зоопарк, куда
должен был попасть Теко, и сказать, что Эдаль теперь вроде бы обрела
независимость от человеческого общества и её можно туда отправить, а Теко
- нет, и я оставлю его у себя. Я ещё не знал, как, но сознавал, что это
необходимо. Я просто обязан сделать это. Мне захотелось провести следующее
лето с этим зверьком и дать ему ту радость и свободу, которую мы когда-то
испытали вместе в Камусфеарне. Моё собственное будущее омрачилось и стало
неясным из-за множества проблем, его же будущее я могу, по крайней мере на
один сезон, восстановить.
Итак, когда я уехал из Камусфеарны в Северную Африку в декабре 1966
года, я всё же не распрощался с ним насовсем, как предполагал и
планировал. Я вернусь, что бы не случилось, пусть даже огонь и воды.
Теперь я чувствовал, что прошёл и то, и другое.
2
ПОЗДНОВАТО УЖЕ ЛЮБИТЬ
Кое-что из истории Камусфеарны после публикации "Кольца светлой воды" я
попытался изложить в книге "Скалы остаются", но это была вынужденно
неполная история, и многое я там представил как полуфарс, что сейчас мне
уже довольно трудно сделать. Тогда я представлял себе события как
разрозненные и эпизодические явления, как бы печальны ни были худшие из
них, а не как часть цельного курса, который неуклонно вёл к концу
Камусфеарны и всего, что она собой олицетворяла. Оглядываясь назад, теперь
можно считать, что каждый шаг этого пути был ступенью лестницы упадка,
хотя даже и сейчас можно сказать, что только немногого можно было бы
избежать.
В августе 1961 года самка выдры Эдаль чуть ли не совсем отгрызла два
пальца руки своего попечителя Терри Наткинза; со временем даже Джимми
Уатт, который знал её так давно, утратил доверие к ней, и она теперь была
полностью изолирована, как это делается со всеми зверями в зоопарке. Это
само по себе было страшным ударом, но это был только первый признак, так
что со временем ничего, кроме ударов, я больше не ждал.
В октябре того же года произошло крушение "Полярной звезды". Такой
кошмарной ночи мне больше не пережить.
В ноябре я был помолвлен, а в декабре самец выдры Теко зверски
набросился на сына моей невесты Саймона, тринадцати лет. В январе 1962
года, когда я в Лондоне готовился к свадьбе, назначенной на первое
февраля, Теко напал на Джимми Уатта, и после этого обе выдры стали жить в
условиях зоопарка.
К концу года стресс этого неудачного брака непозволил мне больше
писать, и продолжение "Кольца светлой воды", которое давно уже следовало
закончить, было едва начато. Один приятель предложил сдать мне пустую
виллу в одной глухой деревне на Мальорке, и я отправился туда, собираясь
отгородиться от всех домашних проблем и сосредоточиться на работе, чего я
раньше никогда в жизни не делал. В день моего приезда в порту Пальмы у
меня украли машину, и через полчаса её непоправимо изуродовали. Всё время
моего пребывания на Мальорке ушло на юридические и полицейские
формальности, и когда я вернулся в Англию, книга не намного продвинулась
по сравнению с тем, как я уехал туда.
По возвращении я узнал, что Терри Наткинз уволился, Джимми Уатт остался
один, и теперь дня не хватало на то, чтобы управиться со всеми делами по
хозяйству Камусфеарны. Это было начало целой череды временных помощников,
и почти все они, каждый по-своему, приближали конец Камусфеарны.
Месяца полтора спустя мы разошлись с женой, хотя развелись только в
июле 1964 года. На этом заканчиваются "Скалы остаются" по весне 1963 года,
и вот отсюда я продолжаю историю Камусфеарны, или, если кому-то так больше
нравится, историю рябинового дерева.
24 июня 1963 года я уехал из Камусфеарны на юг. Я собирался погостить
полмесяца у своего брата в Греции. Как правило я с большой охотой
собираюсь в такие поездки, но теперь мне не хотелось покидать собственный
дом, или то, что от него оставалось, так как я отчаянно старался сохранить
его в целости.
На вершине холма я перегрузил свой багаж из джипа в большой
"Лэндровер", в котором собирался доехать до Инвернесса и пересесть на
поезд, идущий на юг. В этом "Лэндровере" я ездил ещё по Северной Африке, и
у него был ряд особых приспособлений. Среди них было одно, которое
несколько минут спустя, вероятно, спасло мне жизнь. Это была усиленная
крыша с багажником, выдерживающая вес человека и снаряжения. Помнится,
было тихое солнечное утро, а море в проливе Слит внизу было абсолютно
синим. Высокие белые кучевые облака стояли над пурпурными холмами Ская.
Первые семнадцать миль от Камусфеарны дорога одноколейная, через каждые
две-три сотни метров устроены места для разъезда, а первые пять миль до
деревни она совсем узенькая. К примеру, она едва годится для того, чтобы
разъехаться машине и велосипеду.
Я проехал около полумили и поднимался в гору со скоростью миль двадцать
в час, когда из-за поросшего вереском пригорка справа от меня на дорогу
прямо под колёса прыгнул олень. Я инстинктивно дернул рулём и увернулся от
него. Он запрыгал вниз по склону слева от меня, а я только стал
выравниватьрулевое колесо, как за ним последовал второй. Я,
наверное,что-то делал, но от этого увернуться уже не смог. Я почувствовал
глухой стук удара, затем машина накренилась и сталапереворачиваться. Я
стукнулся головой о крышу, когда машина перевернулась первый раз, а на
втором кувырке что-то тяжёлое ударило меня по рёбрам.
Если я и потерял сознание, то всего лишь на несколько секунд. Я
по-прежнему сидел за рулём, но машина лежала на правом боку, трава и кусты
вереска через окно упирались мне в шею и щеку. Мотор всё ещё работал, но я
не мог дотянуться доключа зажигания левой рукой, так как большой чемодан
на месте пассажира прижал мне к боку левую руку. Спереди на "Лэндровере"
были укреплены две полные канистры с бензином, и бак был полностью
заправлен. Я был не в состоянии разумно оценить возможность возгорания, но
знал, что если это случится, пока я нахожусь в таком беспомощном
состоянии, то обгорю довольно сильно. Я попытался спихнуть с себя чемодан,
но сделать это можно было только повернувшись наполовину на сиденье, чтобы
можно было пошевелить левой рукой. Это оказалось ещё трудней, так как
левая нога у меня застряла где-то между педалей, не поворачивалась и не
давала мне двигаться. Я пыжился, дергал ногой, пока она не заболела, но
вытащить её не смог. Хоть мне и не удалось сдвинуть чемодан, я всё же
сумел просунуть левую руку под ним и дотянуться до замка зажигания. Затем
наступила полная тишина, а я лежал, пытаясь отдышаться.
Чемодан пошевеливался только тогда, когда я пихал его одновременно
головой и левым плечом, но при каждом толчке возвращался назад. Наконец,
при одном из толчков сильнее остальных он опрокинулся через перегородку
рычага скоростей и упал в ноги пассажирского места. У меня освободились
обе руки и я попробовал выбраться. В "Лэндроверах" спереди три сиденья, и
дотянуться до противоположной дверцы наверху было довольно затруднительно.
Я попробовал приподняться с помощью большого рычага, и тогда только до
меня дошло, что левая нога застряла основательно, и мне её не вытащить.
Как я ни елозил, ни крутил и вертел ею, она держалась там крепко. Наконец
я дернул ею изо всех сил, стало больно, как при сильной ссадине, и я
освободился. Я неуклюже выбрался через горизонтально расположенную дверцу
со стороны пассажира, спрыгнул на землю и закурил сигарету.
На машине с виду почти не было никаких вмятин. Не было никаких следов
от оленей, хотя от второго на бампере остался клок шерсти. Нигде не было
видно крови. Мне подумалось, что ни я, ни олени серьёзно не поранились.
Как же я тогда ошибался!
Я не понял тогда и не понимаю до сих пор причин той аварии, у которой
оказались такие далеко идущие последствия, которые фактически изменили мою
жизнь на много лет вперёд. Прежде всего, олени побежали вниз прямо к
забору лестничества в каких-нибудь тридцати метрах от дороги, а олень
летом сделает это только в том случае, если его вспугнёт сверху человек.
Но даже и тогда они должны были слышать шум приближающегося "Лэндровера".
Разозлившись, я взобрался на пригорок, думая, что там всё-таки кто-то
есть, тот, кто видел, что машина свалилась под гору, и оказался настолько
равнодушным, что не помог мне, пока я лежал там как в западне и думал, что
вот-вот зажарюсь.
Но там никого не оказалось, только следы копыт оленей в черном торфе в
нескольких метрах от дороги, а чуть выше несколько овец разбрелись и
паслись в полном спокойствии. Это исключало возможность появления собаки,
так как тогда овцы сбились бы в кучу. И я отправился пешком назад, туда,
откуда выехал.
Добравшись до Друимфиаклаха, домика у дороги над Камусфеарной, я зашёл к
своим старым друзьям Мак-Киннонам, полагая, что чашечка чая у Мораг не
помешает мне, прежде чем отправиться дальше вниз по склону, позвонить и
вызвать помощь, для того, чтобы мне подняли "Лэндровер" на дорогу. Кэлум
Мэрдо так же как и я удивился поведению оленей.
- Это совсем на них не похоже, - сказал он.
Думаю, что он даже и не поверил мне, пока не увидел клочья шерсти оленя
в зазорах бампера.
Пока я сидел на кухне Мак-Киннонов, к ним заглянула врач. Она была
относительно новым человеком в округе, а в деревне уже много лет не было
врача-мужчины.
Проезжая, она увидела "Лэндровер", заинтересовалась как и любой другой
человек, как же произошла авария, и заехала в Друимфиаклах, чтобы
спросить, не пострадал ли кто-нибудь. Я вкратце рассказал ей ,что
произошло.
- И вы не поранились? - спросила она.
- Нет, ничуть.
- Да верно ли?
- Абсолютно. Парочка синяков, да ссадина на ноге. Чувствую себя хорошо.
Я был уверен в этом настолько, что, когда обнаружились симптомы травмы,
поначалу вовсе не соотнёс их с этой аварией.
- Ну что ж, - сказал Кэлум Мэрдо. - Не знаю, повезло вам или нет, майор
(моё звание военных лет так и пристало ко мне в округе, несмотря на все
мои усилия избавиться от него). Вам сошла с рук езда не "Мерседесе" со
скоростью сто пятьдесят миль в час, и от этого не пострадали ни вы, ни
население британских островов, а теперь вы съехали с дороги в "Лэндровере"
на скорости менее двадцати миль в час. Говорят, что сатана любит своих,
так вот у него много разных путей для этого, и может быть, он применяет
для этого как оленей, так и специально оборудованные "Лэндроверы". Во
всяком случае верно одно: раньше своего срока не помрешь..."У меня
назначено свидание со смертью на баррикадах..." Извините, если я увлёкся
своим собственным краснобайством.
Пять дней спустя я прибыл в аэропорт "Афины". Когда вышел из самолёта и
стал спускаться по трапу, жара прямо-таки прижимала меня к земле.
Пассажиры двинулись по лётному полю в направлении аэровокзала,
находившегося метрах в двухстах от самолёта, и не прошёл я и четверти
пути, как почувствовал, что весь обливаюсь потом. Пройдя полпути, я
испытал вдруг какую-то странную судорожную боль в левой ступне, тупую
боль, как при ушибе, которая постоянно нарастала. К вящему моему удивлению
стало так больно, что пришлось остановиться. Я поставил багаж и покрутил
