Кучки покрупнее С кучки помельче. Вода прозрачна, солнышко светит,
дерьмо плывет.
Казалось, Я так легко ее (ее лицо) забываю.
Жатва.
Все ближе к гнезду
сенокос.
ТаРтаРта...
С повторял Я по памяти слова Вероники. (Плохо помню, меняю слова, но
дорого само присутствие ее интонации С ее опосредованное участие в моем
сегодняшнем чувстве.) Как раз в те дни мне впервые предложили посторо-
жить квартиру богатые люди. Нет, не Соболевы. Жильцы с югоРзападной сто-
роны дома С как писателю предложили, прослышали. (Как говорится, слава
его ширилась и росла.) И, конечно, коеРкто из общажников и лимита крыла
К хотели, чтобы на радостях Я поставил им выпивку. (Обмывон.) Весело по-
лучилось. Я забавно рассказывал, как поехал к Веронике и как вместо нее
пообщалсЯ за пивом с карликом, нетРнет и косившимсЯ на мой левый боти-
нок.
Я ее помнил, но не более того; и никакаЯ боль уже не болела.
Жатва.
Все ближе к гнезду человек.
И кружат, и кружат... <над срезом?>
пшеницы
С две птицы.
Кажется, так. Хоть чтоРто помню.
Оказывается, ее обругали в какойРто газетенке, мол, демократка, по
телевизору выступает, а сама обеими руками хапает! С и деньги, мол, и
квартира, и мебель прямиком из Финляндии. ДругаЯ газетенка тут же пере-
печатала. (Кто ни лает, а ветер носит.) АхиРохи! Вот дурочка. На что ты
годна, моЯ девочка, если изРза такой мелочевки срыв?.. Она стояла прямо
передо мной. (НашлаРтаки, постучала, Я ей открыл, как раз сторожил у Ля-
линых, перваЯ из югоРзападных доверенных мне квартир.) Мутно на менЯ
глядЯ (уже выпила), буркнула:
С Дай денег.
Я чуть не рехнулся. Онемел. Как в былые времена. Она, Вероника А.,
толькоРтолько с телеэкрана, говорит мне, люмпену, агэшному писателю без
копейки:
С Дай денег. Мне надо на бутылку.
А если промедлю или не так скажу, в миг рванетсЯ и убежит к комуРто
еще. ОкажетсЯ на виду. (И на слуху.) Я полез в карман (и сделал полшага
вперед, не поднимаЯ на нее глаз). Полез в другой карман (тоже будто бы в
поисках денег) и сотворил еще полшага; расстояние сократилось С хвать за
руку. Втащил в комнату. Все в порядке, отсюда ни на волос! В холодильни-
ке нашлась бутылка, не моя, Лялиных (вдруг увидел водку С Я к водке могу
месяц не притронуться, если чужая; могу просто забыть). Но тут Я влил в
Вероничку чуть ли не всю бутылку. (Не всю, Я тоже, конечно, пил.) Напо-
ил. Еще и пива плеснул, чтобы ее сморить. Уснула...
Детыре днЯ и четыре ночи жила она у меня, никуда не показываясь. На
второй день было полегче, мы уже пили бормотный портвейн, мой, дешевый
(на водку, честно сказать, и денег не было). Пили помаленьку и С говори-
ли, говорили С удивлялись тому, как долго не виделись, кипятильник, наш
чаек, в стаканах заваривали, она нетРнет и принималась плакать.
Я выполнил в те дни несколько ее суетных дел.
В основном, ездил в тихо умиравший (но не враждебный демократам) Со-
вет и отвозилРпривозил бумаги. Копеечные разрешениЯ на типовых бланках.
Я передавал их Виссарионову, от каждой бумаги карлик был в полном вос-
торге. Все это, он считал, были победы!.. Кроме того, Я должен был пое-
хать с тем же Виссарионовым, чтобы обследовать как сторонний свидетель
новую Вероникину квартиру (в связи с газетенкой?!). Тоже, вероятно, одна
из побед. Подумать только, как и чем заканчиваютсЯ споры о переуст-
ройстве мира.
Печальноглазый карлик подготовил акт, после чего мы выпили по пиву
(он поставил!) Он сказал, что ждет комиссию с минуты на минуту: запер
дверь, поторопил, и мы мигом, дружно обе бутылки опустошили. Заодно он
мне порассказал, с какой Вероничка теперь нравственной пробоиной.
С Как ранение, С пояснял карлик. (Это все о газетенке. Он сочувство-
вал.) С Как проникающее ранение.
Но на всякий случай Я и ему не сказал, где Вероника сейчас. Бумаги
передал С и ладно.
С Вы ведь поедете со мной? С спрашивал он. С Как нейтральный. (Мол,
комиссии в целом он не доверяет. Нужен нейтрал.) С Я смеялся: впервые в
жизни буду в роли проверяющего. Всю жизнь проверяли меня.
Карлик живо воспринял сказанное как намек (на духовное трудоуст-
ройство) С стал звать менЯ к ним, к демократам, место найдется. Мол, им
такие нужны. Мол, Я их человек. СмешнаЯ сценка. Если бы хоть под водку.
КомиссиЯ пришла, двое из газеты и депутат; все вместе мы
решали и решили С едем. Но Вероники дома нет. Вероника в
отсутствии. И неизвестно, как ее искать. Ничего С едем к
ней домой, не дожидаясь ее. Ключи возьмем в жэке. Еще и
солиднее, лучше длЯ проверки, что ее самой в квартире
нет...
Все впятером сели в депутатскую машину, поехали, депутат за рулем.
До пива Я пил еще и плодовый портвейн (дома), так что оказалось из-
рядно: от крутого дыханиЯ стекла машины запотевали. Ехали как в молоке.
Один из газетчиков (сидел впереди) ловко протирал стекло и умно говорил:
С У когоРто из нас пятерых очень сильное биополе.
Приехали в Вероникину квартирку (двухкомнатную, классический совме-
щенный санузел) и, как в хорошем, праведном финале фильма, С ахнули.
Дтобы у начальника, пусть маленького, в квартире за полтора года нашлись
только стол, стулья, кушетка да книги! С это удар, это, конечно, произ-
вело. (Я впервые был на ее кв метрах. Узнал тотчас запах.) Но высматри-
вал и вынюхивал Я другое: следы мужского присутствия.
Телефона не было, она мне не солгала. Но ктоРто к ней приходил и без
звонков. КойРкакие приметы. Квартира всегда расскажет. МужчинаРто был,
пахло.
Обида Веронички скопилась не только изРза того, что на нее возвели
поклеп, оскорбили в газете и прочее. (Это С да. Но не только.) Ей прежде
и больше всего не нравилсЯ свой кабинет, а в кабинете свой собственный
звонкий голос, который, как она выразилась, пускал вдруг петуха и
фальшивил. И болезненно не соответствовал ее представлениям (о самой се-
бе).
Так что и обида, а лучше сказать, досада была на саму себя, какой
она, пусть невольно, оказалась наверху. А ведь это, мол, совсем ма-
ленький верх, насест, но даже и на нем оказалось куда сложнее, чем на
рисовавшейсЯ ей когдаРто главной испытующей развилке: честный С нечест-
ный. Плакала. Слова не давались, чтобы ей себЯ объяснить. Слова не могли
(не хотели) ей помочь. А ведь пишущий человек. ТоРто, подумал Я.
Пили чай. Я походил наугад по этажам, стрельнул заварки.
Один стакан лопнул (вдруг трещина) С у Лялиных был, конечно, и чайный
сервиз, были и отдельные, на выбор, красивые чашки С был и сам чайник.
Замечательный чайник с немецким свистком, трель. Но нам хотелось завари-
вать и пить чай как раз в стаканах, как тогда. Вероничка и вовсе не
вставала с постели.
С Не могу, С говорила. С Хочу лежать, лежать, лежать...
Ни слова о том, как мы дальше. Она согласилась и осталась еще на три
дня, чтобы совсем прийти в норму. И Я ни лишнего слова. Встала утром С и
бегом, бегом, стыдливо. Я сделал вид, что сплю. Уходила, и с плеч чтоРто
стряхивает, как бы заразу, общажную нашу пыль, пыльцу С Я подсмотрел в
окно. Я вышел в коридор к окну, чтобы из окна подольше ее видеть. И ви-
дел, заспешила С бегом, бегом, села в троллейбус. ТоРто.
Вероничка оставила свою фотографию; фото удачное, она так считала. В
этот раз, прячась у менЯ четверо суток и малоРпомалу приходЯ в себя,
спросила про фото, где же оно? А Я признался, не стал придумывать С нет
у меня. Да, потерял. Возможно, выбросил. Не ценю Я эти глянцевые бумаж-
ки. Деловек во мне, вот и все. Да и как бы Я хранил, где? в старом чемо-
дане с бельем?.. КогдаРто в спешке, давайРдавай, перебиралсЯ на новое
место и некстати резким движением водрузил пишущую машинку на единствен-
ную фотографию мамы. Излом пришелсЯ прямо на мамины глаза, беречь было
уже нечего.
В метро уже за полночь (мой выход, моЯ подземнаЯ прогулка перед сном)
Я вглядывалсЯ в лица припозднившихсЯ женщин, ища среди них с лицами, так
сказать, пожалостней, понесчастней. Подтрунивал над собой, но искал.
Нужна, мол, теперь не сама Вероника, пусть петушитсЯ дальше, а ее по-
сильнаЯ замена С женщина, подходящаЯ и похожаЯ по обиженности . По сте-
пени обиженности.
Я вглядывалсЯ ненавязчиво, просто отмечал. Она?.. Нет. Она?.. Нет.
С лиц мой взгляд переползал на стены вагона. Так Я впервые заметил
рекламу в метро (там и тут она стала появляться, подстерегаЯ рассеянный
взгляд). КонтрацепциЯ . Аборт под наркозом . Все виды услуг . Призыв-
ность и нажим заставляли видеть, узнавать слова, но не вдумыватьсЯ в са-
му надпись на подрагивающей стене метровагона. Защита от рэкета ... Все
виды охраны ... Решетки. Противоугонность... С мир наполнялсЯ не столько
новыми делами, сколько новыми знаками. Гнусны не сами дела С их всплыв-
шие знаки, вот что вне эстетики. Тот же типичный, знаковый андеграунд.
(Подполье, шагнувшее наверх.) Возможно, таков окажусь и Я, выйди Я на
свет. Нет уж. Не надо. НарастающаЯ (и царапающаЯ меня) новизна жизни,
вернее, каждодневное подчинение этой новизны моему ТяУ сделало менЯ ког-
даРто пишущим человеком. Но вот прошло двадцать и больше лет, и мое ТяУ
потребовало свободы от повестей и их сюжетов, неужто же само захотело
быть и сюжетом и повестью?.. В былыеРто времена Я бы уже несомненно ки-
нулсЯ к пишущей машинке С вот ведь чудо во спасение! Сиди и тарахти
пальцами по буквицам. (Дувство изойдет С зато придет текст.) Подполье,
его соответствующаЯ реклама как раз и подлавливают тех, кто вне текстов
С одинок или вдруг брошен. Подлавливает замаскированнаЯ надежда. И гово-
рит С бери, возьми С вот твоЯ гиперреальность, вот что такое мир людей в
новой и свежо ожившей условности.
Я подселРтаки к плачущей. На пробу. В углу вагона она сидела и нес-
колько киношно (раньше сказали бы ТтеатральноУ) прижимала платочек к
глазам. Я спросил С она испугалась. ТВам плохо?У С ТНет.У Она тотчас и
решительно отвернулась, оскорбилась. Решила, что Я ловец пьяненьких. Но
Я и точно был в ту минуту ловец, хотЯ и в житейски высоком смысле. Я не
искал женщины в метро, просто как проба. Как проба на предчувствие...
Я знал, что женщина длЯ менЯ появится. И притом скоро.
Психологи любят уверять, что образы ЯвляютсЯ и как бы выпрыгивают к
нам из нашего прошлого (к примеру, через сны, из снов С говорят они).
Они и правы, отчасти.
Конечно, если бы не противовес нашего прошлого (которым мы себЯ себе
объясняем), мы бы попросту не удержали в себе ни одного сильного
чувства. Мы бы просто распались. Нас бы разорвало.
Но почему бы не уравновесить прошлое будущим?
Почему бы не считать, что часть чувств (закодированные в образе) над-
вигаетсЯ на нас как раз из будущего. Деловек уже издалека слышит набега-
ющее время, а сами образы будущего С как проносящиесЯ отдельные осколки,
пули первых выстрелов.
И в этом приеме предчувствий будущего наше прошлое, Я думаю, ни при
чем. Мы свободны от прошлого. Мы чистый лист. Мы ловцы.
Каждый раз, когда Я видел ее лицо (крупно) на экране, Я
вспоминал тонкую струйку вина, стекавшую по ее
дрожащему, нежно очерченному подбородку. Я тотчас
спохватывалсЯ и набирал изРпод крана воду в бутылку (в
чайник), чтобы полить оконные цветы. Тоже струйкой. В
этом был наш с Вероникой черезэкранный контакт С наше
общение. Наши, если угодно, длящиесЯ отношения. Стоило
ли тогда писать изящные верлибры, чтобы теперь делить
прилюдно деньги на нужды культуры? С Я не задавалсЯ
столь лобовым вопросом. Могло статься, что с экрана она
в сущности тоже поливала в горшках чьиРто чужие
цветочки.
Я только и узнавал о ней по ТВ. Не знаю даже, писала ли она стихи.
Она отправила два молодых дарованиЯ за границу, чтобы посмотрели мир.
