дуэль гениЯ с системой С была перепалка с мелким, самолюбивым следовате-
лишкой. День за днем натягиваясь, нагнетаясь, продолжалось их сидение за
столом С лицом к лицу С как подумаешь, как тонка вилась ниточка! Наконец
ВенЯ пересолил С бледный, белый от злобы, играЯ скулами, следователь (не
молодой, но и не стар был) вызвал охрану. Просто велел увести. Он не хо-
тел побоев и шума, не хотел так уж сразу. Не хотел, чтобы вслед потянуло
жалобным дымком, дымком слухов и жалоб, разговоры, рябь на воде. Не хо-
тел, чтобы избитый ВенЯ под шумок ускользнул С строптивого (и побитого)
студента хочешь С не хочешь могли под акт списать, передать в обычную
больницу. (А там и другим следователям; ищи его после.)
Он так и сказал Вене:
С Мне неинтересно бить тебе морду. Мне интересно, чтобы ты ходил и
ронял говно.
Он знал, что говорил. Следователи частенько блефуют, но этот знал. У
него и точно имелсЯ выбор будущего (длЯ подследственного) С в пределах
его личного решениЯ в будущее уходили, ветвясь, накатанные дорожки, три
или четыре, одна из них, кривая, как раз к белым халатам. (К лечению от
инакомыслиЯ С к полноправному вторжению врачей в твое ТяУ.) Следователь
знал, что написать и что дописать; а также что и где вполбуквы добавить.
Он уготовил Вене путь, который запомнил от старших. Так что удивительно-
го (то есть неожиданного) в процессе принудительного лечениЯ в том слу-
чае не было. В один из ожидаемых врачами моментов их больной (Веня) не
смог справитьсЯ с химией в крови и с ее нацеленной интервенцией в мозг.
Мозг Вени не отключалсЯ С он лишь включалсЯ невпопад, не управлял, не
значил, отчего четыре недели кряду кал из больного (из моего брата) из-
вергалсЯ неожиданно и самопроизвольно. Так и было. Целый месяц. Дорожка
привела. Следователь знал, что обещал.
Ему стало интересно. Деловек, если задеть, любопытен. Но, скорее все-
го, и тут причина могла быть не в мстительном интересе, а в том, что
дослеживание Вени входило в его обязанности; работа. Так или иначе сле-
дователь посетил Веню в больнице. Зашел в его палату, в белом халате.
Хорошо выбритый, негромкий. Сидел возле Вени. Спросил:25
С Ну, как дела?.. Роняешь говно?
Подавленный препаратами ВенЯ уже не был ни остроумным, ни дерзким
(второй месяц; симптом С пыль в мозгах).
С...Ну? что ты здесь мне скажешь?
Сквозь толщу ТпылиУ, забившей сознание, ВенЯ с усилием думал С ВенЯ
поворочал тяжелым Языком, ответил:
С Здесь тоже. Здесь жизнь.
Я С когда тем же вечером, в часы посещения, но попозже, сидел с Веней
рядом С спросил:
С А он что?.. Ухмыльнулся, довольный?
ВенЯ сказал С нет, следователь согласился, да, мол, здесь тоже жизнь:
живи.
Врач, фигура интеллигентная, входил, возможно, в моду, а шприц так
удобно заменял слишком созвучные в нашем прошлом (слишком шумные) выст-
рел в затылок и лесоповал. За допросное времЯ Веню лишь однажды побили С
в машине. Разбили ему лицо, сломали два зуба, все в кровь, непрофессио-
нально. Они его всего лишь сопровождали, в машине тесно, а все они,
включаЯ Веню, были в пальто, зима. Он быстро довел их, он их достал. Он
мог достать кого угодно и с какими угодно кулаками, дело не в молодой
отваге С просто надменное львиное сердце. ВенЯ издевалсЯ над их пло-
хонькой одеждой, мол, зима, и что ж вас, сук, не ценят, айРайРай. Или,
мол, еще не заслужили, троечники? не с чужого ли плеча одежонка?.. Один
из них ударил его по Яйцам, ребром ладони. Больно, должно быть. Но тогда
и ВенЯ (все еще смеясь С а он реагировал тоже тотчас) плюнул нападавшему
в лицо.
С Тогда они потеряли интерес к Яйцам и взялись за мое лицо, С расска-
зывал он и пробовал насвистывать, без двух зубов с левой стороны.
Бездвухзубый , ВенЯ и был привезен. Сопровождавшие, едва из машины,
торопили, толчками подгоняли к дверям, где следователь, а Веня, так це-
нивший прикосновение (и не терпевший прикосновений чужих) выкрикивал им:
С Я сам. Я сам!..
А коеРкто из студентов уже усваивали поползший, пущенный слушок:
предполагали (с оговорками, но ведь предполагали), что нет дыма без огнЯ
и что ВенЯ теперь уже сам зачастил на доверительные беседы С такой блес-
тящий и ведь талантливый!
Потому и приболел, потому, мол, и свихнулсЯ парень, что на допросах
уже пил чаек и малоРпомалу стал разговорчив со следователем, наследил .
Когда пустят слух, человек бессилен, это известно. Перемигивались и рас-
суждали, шуршали в ельнике, непойманные на слове. Люди неблагодарны, это
ведь тоже известно. Еще и свиньи. Тем более молодые. Тем более, если лю-
били.
Ведь не настаивают С они лишь предполагают. Извини, говорят. Нечаян-
но, мол, подхватил (и переповторил) слух. Ну, извини С ошибка, ошибка!
Они не настаивают, чего же еще?.. Сейчас уже внуков имеют. Пенсию ждут.
И когда ВенЯ давнымРдавно живет в своем тихом безумии, его былой сту-
дентРсокурсник, сам уже седоголовый и с внуками, ничего о тех днях не
вспомнит и вслух не выскажет С кроме общеизвестного негодования! О том,
что сам тогда повторял слушок о Вене, он уж точно не вспомнит. Свои про-
машки пятку не трут, с аккуратностью мы себЯ подправляем в нашем прош-
лом.
С Какие, С в конце разговора вдруг вздохнет, С счастливые времена бы-
ли! С Это о студенчестве. Да ведь как возразить и что сказать С и точно,
наши лучшие, наши молодые были годы!
Именно колкаЯ насмешливость Вени, его открытость и особого кроЯ серд-
це, заставляли, Я убежден, окружающих почемуРто ревновать. Молодые осо-
бенно ревнивы (втайне) к таким, как Веня. Жизнь, мол, извилиста, прихот-
лива, и быть может, именно в том ее правда, что этот неожиданный Веня,
талантливый, дерзкий, а как раз и стучал?.. Им хотелось в это поверить.
Люди таковы, чего уж там. (Хоть на минуту, хоть и не веря, а предполо-
жить приятно.) Были среди них, разумеется, и обиженные Веней. И ах, как
понятно, что началосьРто с всеобщей к нему любви.
Веня, запертый в психушке, так и не узнал, что на нем какоеРто времЯ
(немалое) висел ком грязи. Скорее всего, лепил следователь. Возможно,
попросту хотел прикрыть студентаРосведомителя, пришибленного покорного
троечника (Венино словцо, хотя, разумеется, стучащий мог быть кем угодно
и отличником тоже). ВсегоРто и хотел следователь С сохранить длЯ себЯ и
длЯ ведомства нужного человечка, с тем чтобы времЯ от времени выдернуть,
вызвать его после лекций и потолковать, пошептатьсЯ о том, о сем.
Но, возможно, и тут потрудилось самолюбие. То есть и тут счеты. То
есть не троечника следователь прикрывал, а сам хотел. Пустив про Веню
слушок, он сам хотел, себе в угоду совсем уж растереть в пыль, в ничто
студента с дерзким Языком и немигающим насмешливым взглядом.
С...Перестал, Веня, чувствовать тебЯ рядом. Ты один. Ты отдалился. С
А он ничуть не в сердцах и несгоряча, младший, в том и укол, что несго-
ряча, он ответил мне С младший старшему: ТНуРну. Перестань. Стань со
мной вровень, вот мы и будем рядомУ, С и засвистал. После чего Я оскор-
бился, долго не приходил к нему и даже не звонил, а ВенЯ уже сбрасывал
назначенные ему таблетки в унитаз, ссыпал полную пригоршню, был болен,
но не хотел в это верить.
МаниЯ преследования, вот как вдруг обернулось. А было Вене толькоР-
только тридцать. На углу дома он мне показал мужика, Явно ханыгу, и ска-
зал, что тот со спины похож на врача, Я, глупец, переспросил: ТНа вра-
ча?У С ТНу да. На переодетого врачаУ.С А Я оглянулсЯ и рассмеялся: мужик
как раз подошел к урне и стал оттуда выуживать пустые бутылки.
С Неужели на врача? С Я засмеялся.
Ханыга складывал в авоську, в сетку, три штуки, удачливый, но в
авоське дыра С одна из бутылок упала, покатилась. Ее звук нас с Веней
нагнал (звук скачущей по асфальту, но не колющейсЯ водочной бутылки).
Я опять оглянулсЯ С видел, как он уходил, счастливый лицом мужик, ни-
чуть не похожий на врача, зато с любого ракурса (и со спины тоже) похо-
жий на пуганого побирушку.
У когоРто из известных физиков (из тех, кто училсЯ в одно времЯ с Ве-
ней) осталсЯ в квартире четкий настенный след С Венин рисунок. Так гово-
рят. КтоРто видел. КтоРто комуРто сказал. Углем. Портрет человека с чер-
ной бородой и в очках... Но точно так же, возможно, гдеРто висят другие
его рисунки, окантованные или просто прикнопленные. (Ждут, дорожаЯ год
от года.) Нынче даже наброски ценны.
С...Следы, С говорит мне Василек Пятов. С Эти следы надо бы хоро-
шенько поискать на московских, на питерских стенах.
Василек настаивает: эксперт Уманский (великий, великий эксперт!), к
которому стекались неопознанные рисунки 60-х и 70-х годов, С лучший из
тех, кто сегоднЯ способствует художникам, отвоевываЯ их у забвения. В
прошлом году, как известно, его подмосковную дачку с картинами подожгли,
но и после пожара эксперт не остыл (Василек острит), эксперт горяч и во-
юет за правду. Тем более что Уманский из тех, кто живьем видел когдаРто
рисунки Вени. Вопрос очной ставки. И вопрос квалификации. Так что, попа-
дись найденные рисунки на глазок Уманскому, он мог бы реально и звонко
извлечь их из небытия. (А с ними и Веню.) Василек сообщает о величине
гонорара, который берет Уманский, С Я развожу руками С тоже ведь звонко,
откуда мне взять?!
26
С Ну, почему? почему вы не сохранили хотЯ бы нескольких
рисунков Венедикта Петровича?! С восклицает Василек.
Дто, конечно, менЯ стыдит, но не слишком. Я ведь и своего не умел
сохранить.
Но Василек прав в другом: энергетика молвы велика! Прошли десятиле-
тия, и вот уже ВенЯ (вернее, его образ) возник вдруг из ничего, как из
воздуха. Молодые художники, едва прослышав, заговорили, зашумели и даже
возвеличили Веню, так что только рисунков его пока и не хватало (самую
чуть!) до полноценной легенды.
И вот ведь уже интерес! С тот же Василек Пятов и пьяноватые художники
его круга, встречаЯ меня, не забывают спросить, участливый голос, уважи-
тельность: мол, что там в больнице Венедикт Петрович? как разговаривает?
как он выглядит?.. ДлЯ них седой стареющий ВенЯ опять художник и опять
жив, живой Венедикт Петрович, С им важно! А Я, конечно, в пересказах
достаточно осторожен, такт, знаю меру, не любят долго о расслабленных
гениях С читать любят, слушать нет.
Василек Пятов грозно вопрошает (то ли у меня, то ли у вечности):
С А Зверев?.. Помните, что говорил Зверев?!
Как не помнить: талантливый и сильно пьющий Зверев бывал неискренен,
когда его спрашивали, кому он как художник обязан. А никому! Он саморо-
док, и точка. Разве что женщины, да и то как необязательный круг под-
держки. Но именно о Вене, в присутствии Уманского, неохотно и подчеркну-
то кратко (и уже взволнованно целясь на выпивку), Зверев словно бы при-
открывал погребенную тайну преемственности:
С...Вот разве что Венедикт. Он С единственный, у кого Я подучился.
Речь, скорее всего, шла (если шла вообще) о молниеносной манере пи-
сать портрет углем, тушью, карандашом или простым пером. Перехваченный
Зверевым у Вени импульс С рисовать портреты чем угодно и на чем угодно.
Вдруг возникшаЯ мода на забытое (на непризнанных) может вдруг и обва-
лом сойти на нет, а Уманский помнит. Мода вспыхнет заново и уже тихо, по
второму разу сойдет, а Уманский все равно помнит, и, пока он жив, Венины
рисунки живы и все еще висят прикнопленные гдеРто на стенах. Великий
Уманский С стар, дряхл, подслеповат, болтлив, соучастник событий и соав-
тор легенд, мифотворец, вдохновенный враль С все, что угодно, но зато он
помнит.
Он помнит, а они (сокурсники) С нет. Старенький эксперт Уманский пом-
нит Венино лицо, походку, руки, а те, кто учился, ходил с ним в кино,
ел, пил, сидел с Веней на лекциях бок о бок, С нет. ДлЯ них, бывших сту-
