дентов, Венины рисунки и портреты С ничто, давнее пятнышко в памяти.
Случай на втором курсе. ВенЯ (АРаа, Венедикт! вот вы о ком!..) мелькнул
и нет С на третьем, на четвертом и на пятом курсах его уже с ними не бы-
ло. Сессия: переносились и досдавались экзамены. Колхоз летом; а смешные
первые влюбленности? С вдохновенное молодое время, а вовсе не случайнаЯ
пестрота памяти и не рябь в глазах! Походы на май. Байдарки. Костры. Дто
там еще?.. Да, припоминаю: был такой Венедикт. На втором курсе... УчилсЯ
с нами. Да, кажется, рисовал.
С кемРто из них (уже седые) мы столкнулись у входа в метро, о том о
сем говорили.
Поразительно: менЯ он помнил (Я дольше был в стенах), а Веню, своего
сокурсника, нет. Полтора года вместе, неполный второй курс. Венедикт С
твой брат? Разве?
С Понимаю, понимаю! Редко встречал его на этаже. Венедикт, наверное,
из тех, кто жил выше , С сказал бывший студент. (Стареющий. Седой. Глаза
красные.)
А Я, пусть с запозданием, порадовалсЯ тому, как Язык сам все объяснил
и расставил С да, говорю, он жил выше.
С ДвумЯ этажами выше, так?
С Может быть, пятью.
С Ты что! Разве там наши жили?!
Я и вообразить не мог, что существует столько молодых судеб, что
застряли в моей памяти, не содержа в себе по сути никакого драматизма.
КтоРто трижды сдавал несчастный зачет. И когоРто вдруг выгнали. Кто кого
любил. Кто кого бросил. Даже один утонувший (помню имя) не содержал в
себе драмы. Поездки в колхоз на уборку, ночные костры, влюбленности,
лекции, экзамены, а с ними и мы сами принадлежали времени да и составля-
ли времЯ С а ВенЯ был поодаль. ДлЯ менЯ брат тоже был случаем, и Я не
способен сейчас битьсЯ задним числом с целой культурой (наслоившейсЯ
культурой тех дней), не могу ни ее отменить, ни зачеркнуть.
Я могу разве что поморщиться, скривить рот, думаЯ о молодом том вре-
мени и счастье. Но запоздалаЯ кривость рта, этот ее узнаваемый изгибец
тем более дают мне увидеть, как сильно Я тогда принадлежал. Молодые С мы
принадлежали. А где и с кем был тогда Веня?..
Это сейчас он стал частицей того же самого времени, его определяющей
приметой, сопровождением, знаком, который задним числом пробуждает в нас
новейшее (хотЯ и вовсе не новое) сострадание. ВеняРчеловек нам меньше
интересен, а вот ВеняРзнак, ВеняРпамять пробуждает в нас эту повышенную
способность сострадать, любить С любить, а также не давать калечить друг
друга, а также помнить, что мы люди и зачем мы на земле, и все прочее,
прочее. Тем самым Венедикт, Веня, только сейчас вернулсЯ (приложился) к
тому времени. А где он был тогда, в те дни?
Это спрашиваю, вопрошаю, удивляюсь и озадачиваюсь Я С брат. Родной и
старший его брат, бывший рядом. Дего же в таком случае хотеть от других
С чего Я хотел или хочу от его сокурсника, от седого мужика, который Ве-
ню забыл?.. А Я ничего и не хочу.
Женщина (в той моей давней притче), навалившись на подоконник полу-
открытой грудью, посмеивалась и курила сигарету. Этаж С третий.
Затем старший брат перебралсЯ к более Яркой (рыжей) женщине на пятый
этаж, а затем опять и опять к новой женщине С на седьмой, восьмой. Дто
он искал в коридорах и на этажах, длЯ рассказаРпритчи было неважным.
(Зато сам подъем все выше давал ощутить ход времени.) Весел и энергичен,
вот что важно, вошел однажды в эти коридоры старший брат, поспешил там
за женщиной, потом за другой, за пятой и в конце концов пропал. То ли
упал, то ли с самого верхнего этажа его выбросили из окна местные ревни-
вые мужики. (Высоко зашел.) Погиб С когда младший, мужая, толькоРтолько
вошел на первый этаж.
В реальной жизни первым вошел Веня, а уж следом вошел Я С старший. В
реальной жизни именно ВенЯ был в молодости весел, отважен.
Но, скорее всего, в той притче и не было двух братьев С и не не-
вольное отражение нас с Веней, а выявилась обычнаЯ человеческаЯ (не по-
дозреваемаЯ мной вполне) возрастнаЯ многошаговость. То есть Я был и
старшим братом, который погиб; был и младшим, который начинал снова.
А когда младшего не станет (его тоже выбросят с
достаточно высокого этажа), Я, вероятно, и тут не
исчезну, не погибну и вновь войду в здание общаги С и
стану младшим уже младшего брата. Жизнь С за жизнь,
отслаиваЯ кожу за кожей.
БратьЯ встречаютсЯ
Лет десять назад молодой художник Василек Пятов был действительно мо-
лодым С с круглым крестьянским лицом и с бойкой кистью в руках.
Как все провинциалы, он боялсЯ слыть жмотом. Зато его отец, напорис-
тый бездельник пятидесяти лет, тем охотнее тянул из Василька деньги и
чуть что шумел всем вокруг, мол, вот ведь времена! отцу родному сын не
дал лишней копейки!.. Василек Пятов дал и не один раз. Но зарабатывал
картинами он совсем мало. (КакойРто меценатишко из Канады, сам хилый,
тощий, со съеденными передними зубами, появилсЯ у Василька в мастерской,
походил с мышиным взглядом, купил и исчез лет на пять.) А отец все дони-
мал С прислал вдруг письмо с длинным зимним перечнем: пальто, шапка,
шарф, пара перчаток, не написал же проходимец перчатки . Я даже перечи-
тал его письмо, где ощущалсЯ крепкий плотский привкус слова и стиль,
стилек ничем не ограниченного самодовольства.
И с немалой выдумкой, конечно: однажды отправилсЯ налегке теплоходом
и в каждом городе (вдоль довольно большой реки Волги) бросал сыну отк-
рытку, мол, помоги деньгами С в пути приболел, срочно госпитализирован.
Именно что город за городом. И Василек сразу же ему посылал. А через
деньРдва, утром, следующаЯ блеклаЯ открытка: срочно госпитализирован
Куйбышеве... Срочно госпитализирован Ульяновске... Саратове... Волгогра-
де, далее везде , шутил Я. Но в те дни Василек Пятов еще не умел над со-
бой (и, значит, над людьми) посмеиваться. Догадывался, что его обманыва-
ют, однако жалость и кровное родство каждый раз брали верх: Василек на-
ново бежал занять денег у приятелЯ или продавал за бесценок холст. Или
просто лежал, уткнувшись в подушку, и всхлипывал, как девица, С парень
двадцати лет, широкоплечий, сильный, но с сердчишком из воска.
Всхлипывал, как девица. А девица, не помню имЯ (натурщица, бедовая, с
красивыми ногами), сидела себе возле газовой плиты, разжариваЯ на сково-
родке высохшие корки хлеба (размягчаЯ их). Прихлебывала бледный чаек и
не унывала.
Мы С Я и Вик Викыч (в ту пору уже безалаберные писатели андеграунда)
С пришли занять у него деньжат. Пришли одолжить, а в итоге, расчувство-
вавшись, сами же купили Васильку хлеба, плавленых сырков ТДружбаУ и уте-
шали, мол, не все в жизни так плохо. Пили чай вместе. Девица хихикала.
Но тут появилсЯ и сам столь быстро выздоровевший после речного плаваниЯ
отец. Он нагрянул улыбающийся, загорелый, довольный собой, спокойный и с
авоськой, в которой светилась бутылка минеральной воды. Нас с Викычем он
быстро выставил, нажимаЯ на родственность С чужим людям отца с сыном не
понять! Он даже не был пьяницей, просто бездельник. Выпивал, но любил и
закусить, поговорить о политике, об автомобилях Брежнева, в общем, чело-
век никакой. Просто упырь. Пил у сына кровь, ездил тудаРсюда и редкоР-
редко гдеРнибудь работал. Мы ушли. (Я и Вик Викыч.) Думаю, он и нас, ни-
щих, мог обобрать С у него был необычайный дар вымогательства: он подав-
лял. Как позже выяснилось, он почти тут же принудил Василька продать са-
мый Яркий его холст С сам снес холст на рынок, где по дешевке и загнал
среди морЯ халтуры. Следом (все тут же) сдал на детали испортившийсЯ те-
левизор Василька, мол, ты, сын, купишь себе новый С зачем в наш век ла-
татьРчинить?.. Вечером он устроил ужин, хорошо покушали, бедоваЯ натур-
щица была в восторге и загуляла с папашей, нетРнет и уединяЯсь с ним у
соседкиРхудожницы (в пустовавшей мастерской). Вслух, с причмоком расхва-
ливала его страстность и гусарские манеры: ТВосторг!.. Сплошной вос-
торг!У С восклицала она, потягиваЯ кофеек С смеялась, вскрикивала и пос-
кучнела только на другой день, обнаружив отсутствие золотого кольца.
(Тихо снял с пальца? Или прибрал на полочке в ванной?..) Нет, папаша не
стал отпиратьсЯ С он не был воришкой: просто и прямо он объяснил ей, что
за сыновний холст дали на рынке возмутительно мало и что надо же нам бы-
ло гулять на какиеРто деньги эти чудные два дня, зато какой восторг, ты
же сама кричала!.. БедоваЯ натурщица возмутилась, мол, надо еще посчи-
татьсЯ и какРникак уяснить итог с учетом кольца, папаша был согласен,
пошел в угловой гастроном за минеральной водой (очень любил минералку
после еды) и исчез.
Дерез месяц Василек Пятов позвонил Викычу в страшном горе: отец умер,
и нужна срочно немалаЯ сумма, так как умер отец в далеком городе, хоро-
нят чужие люди. Сам Василек туда уже не успевает: два днЯ пути. Вик Ви-
кыч половину суммы наскреб. Принес. Василек стонал и убивалсЯ еще и по-
тому, что накануне отец, просЯ денег, прислал ему привычное письмецо из
далекой больницы, а Василек Пятов ответить ему не поспешил. ТПервый раз
в жизни не поверил отцу С и вот наказан. Отец умирал, а Я... а Я...У С и
Василек Пятов, хороший сын, утыкалсЯ головой в подушку, стискиваЯ виски
руками.
Натурщицей у него была все та же бедоваЯ девица, длинная, худая, мно-
го курившаЯ и ублажавшаЯ нас только при некоторой нашей настойчивости.
Мы потолковали с ней на кухне. (РыданиЯ Василька не помешали нам пить
чай.) Натурщица с подхихикиваньем сказала, что папаша наверняка живРздо-
ров и хочет денег, пятидесятилетняЯ пьявка попросту решила напитьсЯ кро-
ви как следует. Папашка жив, а Василек Пятов, дурной, отдает в результа-
те мастерскую какомуРто богатенькому мазилке и сам съезжает на хер в не-
известность. А ведь с таким трудом и с таким соленым потом ее добыл!..
(Ее С это не менЯ , а мастерскую, уточняла она.) Об отце мы с Вик Викы-
чем предполагали и сами, но утрата мастерской (в которой и нам перепада-
ло тепла и чаю, куска хлеба, а иной раз и вот этой бедовой девицы) нас
расстроила. Мы взялись за Василька всерьез, напомнив ему о многоразовых
предсмертных корчах его папаши, убеждали С но все напрасно. Он только
плакал. Был уже невменяем. (Был хороший сын, что поделать.) На другой же
день, отослав в далекий город по адресу деньги, Василек съехал кудаРто в
каморку, он даже краски, кисти продал, оставив из кистей лишь две колон-
ковые, дорогие руке и душе. Проданы были и холсты. Была свезена и кака-
яРникакаЯ мебель. Полный разгром.
Два последних днЯ мы с Викычем и с девицей жили (доживали) в опустев-
шей мастерской. Мебели совсем ничего: какиеРто тумбочки, которые никто
не брал. Одна кровать. Я и Викыч спали в разных углах огромного помеще-
ниЯ на газетах, на старых пальто. На третий день и натурщица поутру уш-
ла, выставив на стол бутылку портвейна и, широкаЯ душа, ублажив нас на-
последок. Интимно, тихо, никакого цинизма. (То есть сначала меня, пока
Викыч с утра чистил зубы; после в некотором от них отдалении почистил
зубы Я.) Натурщица исчезла. Тишина. Появились толпы мышей, даже днем
скреблись, бегаЯ одна за одной по плинтусам. Я и Викыч жили в ожидании,
когда нас сгонит с места новый хозяин. (В конце концов, пока мы здесь, у
него не будет пожара и бомжи не растащут сантехнику.) Здесь был телефон.
Был душ. (Не равнять же с казанской толкотней на вокзале.)
28
Вечером Я сидел на кухне, читал, грыз сухарь и думал: с
кем это там Вик Викыч разговаривает С в гулкой пустоте
мастерской? Я уже решил, что сам с собой. Но нет. Это
пришел, приехал отец Василька Пятова. Да, он болел, он
всерьез болел, но, представьте, выздоровел! Выздоровел,
хотЯ и был, ейРей, при смерти С да, да, хотели уже
хоронить. Викыч провел его ко мне на голую кухню, и мы
оба, даже не перемигнувшись, вдруг сказали отцу, что
Василек умер. Да. Он умер. Так случилось. Мы сказали,
