умениЯ сделать жизнь ни лучше, ни духовнее. Потихонечку, а грызло. (Как
оттаявшаЯ зубнаЯ боль.) Она швырнула трубку. У нее толпой посетители: их
слишком много! все клянчат деньги, деньги... деньги на великую культуру,
а она всего лишь маленькаЯ Вероничка, никто, гном с бантиком, она уста-
ла. Но кто и когда при жизни успел получить по заслугам? (Кому воздали?
С моЯ ей реплика. Тут она и бросила трубку.) Меж тем, стоп, стоп... за
всеми ее то усталыми, то резкими словами означилась заодно и здраваЯ
мысль. Они всегда эту мысль подбрасывают по телефону усталым голосом,
небрежно, наспех и нечаянно С мысль пристроить и меня, хорошего, в ка-
койРнибудь подкомитет. Нет, не хапать, но служить делу. А подиРка послу-
жи, милый...
То есть было ее предложение и мое нет, вот ведь как и о чем говорили.
Даром не дают.
Двориков не сумел, ну так он бедный, прости его. Забудь о нем... А Я,
в зазор меж отдельными ее словами, видел как раз ту, теневую, двориковс-
кую, первую в моей жизни однокомнатную квартиру. ПредложеннаЯ мне от
чистого сердца и едва не полученнаЯ С была пуста. Дистые полы. Окно. И
на полу раскладушка, знак качества всякой времянки.
Их еще нельзЯ было продатьРотдать. НельзЯ купить и считать собствен-
ными. Но чутьем, нюхом жильца (шаркающими по ним усталыми подошвами)
можно было почувствовать, что квадратные метры под ногами вдруг набряк-
ли, налились весом: кв метры потяжелели.
С 3-го этажа и с 7-го двое бессемейных пьяниц уже рискнули и С один,
мол, раз живем, каждый свою комнатушку продали. Просто за деньги, из рук
в руки С так сказать, дозаконно. Точнее даже, что в этом дозаконном слу-
чае двое НЕ пьяниц рискнули и у них купили. И тотчас присоединили кв
метры к своим квартирам. Это называлось расшириться. А пьяницы из дома,
понятно, исчезли. На улицу. Деньги у них быстро вышли, и они бойко ры-
лись в мусорных Ящиках днем, а вечерами у метро клянчили милостыню тряс-
кой рукой (и битой мордой, он протягивал встречным не руку, а побитую
морду).
Едва прослышав о собирающихсЯ уехать к родне или по делам (или хоть
бы на отдых на две недели, Лялины? Конобеевы?), Я меняю рубашку на более
чистую, причесываюсь и тотчас, скоренько иду к ним.
20
Я спрашиваю, Я шутлив: ТГоспода. У вас великолепные кв
метры! Как насчет посторожить?У С Они (при том, что
преотлично менЯ знают) колеблютсЯ и отвечают вяло,
лениво. Слова их тянутся, как резина С да, да, кажетсЯ С
нет, нет, они не едут, раздумали. Едут, но у них
найдетсЯ родственник, он, мол, последит. Дасто это ложь,
отговорка, но не обижаюсь С мало ли у кого что. МенЯ и
так любят больше, чем надо.
Квадрат Малевича
Сколько лет (десятилетий!) в очередях, а вот ведь не привыкли, и сла-
бу нам, не можем, не в силах мы стоять, дыша в затылок друг другу и тихо
перетаптываясь. И не про нас мысль, что в скучные минуты стояния, как
вчера, так и сегодня, в нас происходит наиважнейшее в жизни: душа живет.
Разумеется, мы знаем (слышали), что дух дышит , где хочет. (Еванге-
лие.) Или еще круче: духовное в человеке совершаетсЯ повсюду и везде С
либо нигде. (Восточные мотивы.) Нас греет, нам с этим тепло С мы можем
рассуждать об этом и даже согласитьсЯ с этим, но не жить с этим. Увы.
Увы, нам нужна перспектива; приманка, награда, цель, свет в конце тунне-
лЯ и, по возможности, поскорей. В этом, и ни в чем ином, наша жизнь. В
этом наша невосточнаЯ суть: нам подавай будущее!.. ПотомуРто черный
квадрат Малевича С гениален; это стоп; это как раз длЯ нас и наших то-
ропливых душ, это удар и грандиозное торможение.
Я не раз думал об обаянии полотна. Дерное пятно в раме С вовсе не
бархатнаЯ и не тихо (тихонько) приоткрытаЯ трезвому глазу беззвезднаЯ
ночь. Нет там бархата. Нет мрака. Но зато есть тонкие невидимые паутин-
киРнити. Глянцевые прожилки. (Я бы сказал, паутина света, если бы нити
на черном хоть чуть реально светились.) И несомненно, что гдеРто за кад-
ром луна. В отсутствии луны весь эффект. В этом и сила, и страсть ночи,
столь выпукло выпирающей к нам из квадратного черного полотна.
Малевич в 20-е годы стоял однажды в долгой очереди до ощущениЯ полно-
го в ней растворения. Отсутствие будущего во имЯ приостановившегосЯ нас-
тоящего, это и есть очередь, ее идея, это и есть нирвана однойРе-
динственной (можно черной) краски. Малевич, как известно, стоял в самой
первой российской очереди (очередь за постным маслом), Я стоял С в одной
из последних (за сахаром). Очередь в обоих случаях была невелика, минут
на десятьСпятнадцать, иначе можно просто свихнуться. Зато С историческаЯ
перекличка высокого смирения. Шажок за шажком, так и быть, стоишь и топ-
чешься, растворенный в людях, ничем не выделен, всеми сокрыт. И, как
улитка, самую чуть движешься, шевелишься, не умер. Мое ТяУ отдыхало. Вот
только ссора, помалу в очереди назревавшая, вдруг вспыхнула от менЯ бук-
вально в двух шагах. Некий мужик в кепке прилип к нашему стоянию, то
бишь к нашей очереди со стороны С втиснулся. Его, разумеется, стали не-
медлЯ гнать вон. Т...Стоял за этим гражданином! Стоял! Стоял! Вот пусть
он вам скажет!У С мужик в кепке тыкал пальцем в меня. А Я, весь в себе,
молчал.
Молчание и привело к тому, что ко мне стали вдруг обращатьсЯ как к
нейтральноРчестному свидетелю: ТВот пусть он скажет, пусть он подтвер-
дит! Не было тебЯ в очереди! Не было!..У С ТОн что хочешь скажет, потому
что он тебЯ боится, понял? А вот Я тебЯ не боюсь! Я тебЯ щас!..У С И
красный суховатый кулак потянулсЯ прямо к физиономии. Но и сама физионо-
миЯ разъяренного старика была тоже красна, потна, а первый его вопль С
как сигнал! Ссора тотчас переросла в толкотню, в некровавую крикливую
драку. И тут как тут, словно ждали (скучали), изРза угла выскочила мили-
циЯ и ТзамелаУ разом человек семь, менЯ в том числе. Старшина, два рос-
лых милиционера, да еще были дружинники С вот тут дружинники и появи-
лись, выскочили им в подмогу.
Вероятно, менЯ не могли не забрать, так как в момент ТзаметанияУ люди
очереди, не столько дравшиеся, сколько толкавшие и пинавшие друг друга,
все еще указывали на менЯ пальцами: ТНе виноват Я. Вот он, вот он пусть
скажет!..У С что было даже комично. Не сомневались они, что он (то бишь
Я, молчальник) расскажет теперь всю правду. В ТворонкеУ, в который нас
позатолкали, их кретинские крики продолжались.
С Вот он подтвердит, вот увидите!..
Когда выводили из ТворонкаУ, оказалось, что милиционеры нами уже не
интересуются; менты слиняли. Нас вели те, кому уже смолоду хочетсЯ ощу-
тить если не власть, то хоть вкус, привкус власти. Молодые и добро-
вольные С дружинники. Парни с крепкими лицами. ТДавай, давай, отребье!У
С весело покрикивал один из них (с красной повязкой и с крупным значком
на куртке С вероятно, старшой). Он хамил играючи. Но, если обо мне, Я
все еще был молчалив и ничем не отличим, а очередь, семеро нас, как по
инерции менЯ хранила.
Старшой нас и обрабатывал на выход , то бишь допрашивал. Лет тридца-
ти, не совсем уж юный, мускулистый, мордатый и симпатичный, с приятной
силой в грубоватом лице. Ямочка на подбородке. Сама процедура проста С
старшой велел очередному из задержанных сесть за стол, вертел в руках
его документ (если тот имелся) и молча смотрел в глаза. Деловек сам на-
чинал плакаться, жаловаться, уверять, что его ждут, волнуютсЯ дома. Тут
старшой, означив штраф, его отпускал.
Мать его, да ведь и дракиРто не было С ктоРто когоРто толкнул, задел
нос, пустяк, мелочовка, однако старшой (он даже не мент) обладал в ме-
лочную эту минуту властью: возможностью подергать тебя, а то и засадить
на часРдва за решетку. Привкус власти, и так близко решетка, ведь это
почти искушение. Могло последовать что угодно. Не небрежное Тчто угод-
ноУ, а, напротив, многовариантное, московское Тчто угодноУ С непрогнози-
руемое и пестрое, как сор, как уличнаЯ жизнь.
Спрашивали за три человека от менЯ С Я все еще был неотличим.
Лишь чуть холодело внутри, в желудке, от возможно предстоящего мне
унижения. (Как пойдет. УнижениЯ могло ведь и не случиться.)
С ... Кто вы? Документы?.. Почему оказались в драке?
С Не дралсЯ Я.
С Ты не дрался, и он не дрался. А у пострадавшего всЯ рожа в крови!
С Не бил Я. Толкнули его.
С Кто толкнул?..
Здоровенный мордатый дружинник спрашивал одного за другим, еще не мой
черед.
Я вспомнил, как боялась, как безумно боялась попасть в милицию Веро-
ника (хотЯ реально миляги командировочные, спаивавшие ее, были страшнее,
гнуснее ментов). Я усиленно думал о ней. Связывать в одно утрату любви и
усилившуюсЯ ранимость С дело очевидное. Это знали всегда. Знал и Я. Ус-
покаивал, мол, что мне до Веронички, могу вполне обойтись без. Есть даже
и плюсы. Во всяком случае не прыгает давление. Нет звона в затылке от
уха до уха. Нет томления. Не болит правый глаз. МногоРмного преимуществ.
Вероника С это уже просто память. Были ведь и другие. 21
Отвлекал себЯ (а сердце, знай, подстукивало), шаг за
шагом, все ближе к спросу С к столу, где этот
здоровенный малый.
С...И вы тоже, конечно, никого не били, никого не ударили? С и улыба-
ется. (До менЯ оставалсЯ еще один человек.) Не выдержать мне этой его
ухмылочки. Я подумал, что, если невмоготу, Я пас, Я молчу С Я просто
сдамся: склоню полуседую башку к столу (или уткну себе в колени). Зажму
руками виски и молча опущу голову. Да и зачем ему Я, годящийсЯ в отцы,
худой, с голодными глазами? Слегка посмеются, слегка унизят С только и
всего, пусть потешит себя.
Я как бы внушал (телепатировал) ему, чтобы он оставил менЯ в покое,
когда дойдет мой черед.
С ... Дто же, родной, ты так трясешься? Трусца берет? А в очереди вы
все, небось, храбрецы! С посмеивалсЯ мордатый. Спрашиваемый старикан (до
менЯ все еще оставалсЯ один человек) кивал и поРсобачьи, в лад с жизнью,
поддакивал: да, мы такие. Да, трусливые...
С Дто с нас взять. Очередь и есть очередь, С удачно закончил старикан
вдруг.
Но сидящий за столом старшой (выложил локти на стол, сидел вольготно)
сказал ему тоже удачно и с усмешкой:
С Как что взять С а штраф!
Спрашиваемый старикан затряссЯ осиновым листом. Цены уже подскочили.
(Деньги уже ввергали в ужас С в больший ужас, чем он был на деле.)
С Дто вы! что вы, вашу мать!..
С Вот тебе и мать! Раз в очереди стоишь, значит, денежки имеешь.
Старшой знал, кого чем достать. МенЯ он достанет бездомностью: не са-
мой по себе моей вечной общажностью, а тем, что Я об общаге умолчу (за-
чем пылить там, где уже приткнулся?) С ТБомжуешь?У С спросит. И Я не бу-
ду знать, что ответить на нависающий прямой вопрос: а где же, мол, ста-
рый пес, ты ночуешь?.. С этим он менЯ и ущемит. Почувствует нечто. По-
чувствует, что недосказ. И что есть, есть гдеРто у менЯ логово, есть
свое и теплое, а в своем и теплом возможен некий навар (а вот и поде-
лись!). Дехов хорошо сказал, что выдавливал из себЯ по капле раба. Но и
хорошо промолчал, чем он при этом заполнял пустоту, образовавшуюсЯ на
месте былых капель. Словами? То бишь нерабской литературой?.. Это напра-
шивается. (Пишущие именно этим грешат. Еще и гордятся. Мифотворцы.) Но
реально пострабскаЯ наша пустота заполняется, увы, как попало. Таков уж
обмен: ты из себЯ выдавливаешь, но в твои вакуумные пустоты (послерабс-
кие) напирает, набегает со стороны всякое и разное С из набора, которому
ты не хозяин. Ты и обнаруживаешь в себе чужое не сразу.
А ведь он за столом был прост С он всего лишь нацелилсЯ проверить мою
покладистость: законное и почти естественное желание дружинника, который
вскоре хочет стать полноценным ментом.
Если спрашиваемый почемуРлибо не спешил плакатьсЯ и ерзать на стуле,
