С Так и живешь в чужих стенах? С говорит он, качаЯ головой и уходя.
Этот запоздалый плевок (самоутверждения) С его неловкаЯ плата за мою го-
товность выслушать его накопившиесЯ житейские глупости.
Иногда, если у него беда, Я из чувства человечности провожаю его. Из
чувства человечности он тоже никак не может от менЯ отлипнуть. Как род-
ные. Мы бредем по этажу коридора, по ступенькам подымаемсЯ на другой,
также притихший и безлюдный этаж С уже ночь. Я провожаю его до квартиры,
до пахнущих женой и детьми кв метров. До самых дверей, тут он вспомина-
ет, что надо покурить. Мы стоим у дверей и курим.
С Иди, иди. Тебе ж завтра работать, С говорю Я.
Он кивает:
С Да, тебеРто хорошо (то есть неработающему). Такие, как ты, хорошо
устраиваются, С говорит он, еще разок в менЯ походЯ плюнув. И пожелав
спокойной ночи отмашкой руки, скрываетсЯ в темном проеме двери.
Я топаю по коридору назад. Прихожу, убираю со стола, перемываю его и
свою чашки. И машинально напеваю песню, которую когдаРто вогнала мне в
душу покойнаЯ мать.
Но ведь он прав. Моему ТяУ хорошо. И пора лечь в постель, спать.
Но менЯ толкнуло походить тудаРсюда ночным коридором. Полумрак, тихо.
Лампы редки. Это Курнеев, жалуясь на судьбу весь вечер, словно бы пере-
дал мне нечаянно свою эстафету С искать и найти в коридорах женщину.
Раньше Я отмечал и ценил в текстах этот сюжет, когда одно перевозбуж-
денное (поиском) мужское сердце подталкивает, провоцирует и возбуждает к
поиску женщины другого мужчину С в общемРто случайного. Сердца четырех
или он и она , вот как это у менЯ называлось, вечный мотив. (Вечный, как
и любовный треугольник.) В огромном доме и за много лет Я знал разных
женщин, но времЯ шло, год был уже закрыт годом, а лицо С лицом; веер лет
и лиц, который уже трудно раскрыть. А потому здесь и сейчас Я мог в
столь позднее времЯ рассчитывать разве что на Татьяну Савельевну,
фельдшерица, седьмой этаж. Она, правда, тоже не вполне свободна. Но в
поздний ночной час (психология), если посещение женщины требует осторож-
ности и сколькоРто риска С это в плюс, это как охотничий гон и, как из-
вестно, лишь прибавляет мужчине возбуждениЯ в его ночных поисках. Вот и
седьмой. И памятный на этаже обшарпанный поворот. ДлЯ начала (прислушал-
ся) проходим мимо. Тихо. Но тишина может значить и да , и нет. (У
Татьяны Савельевны сожитель, даже, кажется, муж; шофер.) Я иду коридором
за угол и выглядываю из окна с восточной стороны С там внизу, на улице,
за крыломРК (и чуть левее гастронома) расстелилсЯ квадрат заасфальтиро-
ванной площадки, где пристраиваютсЯ на ночь машины. Там обычно и его
грузовик. Вглядываюсь: грузовика нет. Но его можно приткнуть и за углом.
Иду ночным коридором туда, надо же! Прошагал уже с хорошим запасом за
поворот (отсюда из окон виднее). Сам себе удивляюсь. В пятьдесят с лиш-
ним лет на ночь глядЯ следует читать. Книжку, журнал и чтоб в домашнем
тепле (в теплом кресле). Перед сном почитать, что может быть прекраснее.
Разве Хайдеггер не лучше, чем вот так шастать. Но иду. Постепенно кураж
нарастает, он и она! В кармане та самаЯ четвертинка; печень не болит.
Как молодой. Пустые коридоры приветствуют меня. Это Я. Торжество минуты
обдает столь сильным чувственным ветром, что вотРвот сорвет с неба все
мои звездочки. (Можно представить, сколько здесь, в бывшей общаге, в
свой час бродило мужчин ночью.)
5
В конце коридора чьяРто тень. Но, пугливее меня, он
первый уходит в сторону. Ладно. (ГдеРто прошипела дверь
лифта. КтоРто вернулсЯ домой.) Вот и севернаЯ сторона.
Вряд ли шофер здесь приткнет грузовик на ночь. Но огни с
улицы так слепят, что никак не разглядеть. (А на улицу Я
не пойду. Это уж слишком. Не по летам.)
Кураж при мне, но он малоРпомалу тает, и мое ТяУ (самолет, теряющий в
воздухе горючее) требует, чтобы Я действовал уже напрямую. Иду к ее две-
рям. Фельдшерица Татьяна Савельевна должна же понять. Рука разбивает ти-
шину: стучу решительнее и громче. Теперь фельдшерица не может менЯ не
услышать. ТКто там?.. Мы спиСииим!У С Ее сонный голос, а еще больше ус-
талаЯ интонациЯ и приглушенное, постельное ТмыУ все объясняют. Можно
возвращатьсЯ в теплое кресло, к Хайдеггеру.
Ага: слышу звук медленно открываемой двери. Фельдшерица сонна, в ха-
латике, стоит в дверях в полутьме. ТДома он...У С сообщает шепотом
Татьяна Савельевна. Она едва разлепляет сонные губы. (СтараетсЯ сделать
примиренческую улыбку.) Глаза вовсе не разлепляет.
С Понял, С говорю. Слышу смиряющеесЯ с неохотой сердце.
Молчим. Татьяна Савельевна вяло переступила с ноги на ногу, и с этим
движением квартирный дух бросает мне напоследок запах прикрытого наспех
халатом ее тела.
Неожиданно из глубины коридора, шагах в тридцати, прозвучал отдален-
ный чейРто крик. Или стон? Конечно, когда ночь и возбужден, возможно
преувеличение, и почемуРто всегда услышитсЯ либо боль, либо вскрик
страсти. (Подумалось вскользь: именно этого крика столько лет ждал бега-
ющий по этажам Курнеев.)
Мы переглянулись, фельдшерица спросила:
С Дто это там?
Я пожал плечами С не знаю.
Еще постояли. Тишина.
С Дома он, С повторила фельдшерица, имеЯ в виду шофера.
Я махнул ей рукой. Ясно.
Она уже прикрывала дверь. А Я уже шел мимо дверей дальше, коридор
продолжается, что ж огорчаться!.. Сам коридорный образ, нечаянно возник-
ший сегодня, разрасталсЯ теперь до правила, чуть ли не до всеобщего зем-
ного распорядка. Все, мол, мужчины мира, и Я не исключение, словно бы
потерялись в этих коридорах, забегались, заплутали, не в силах найти
женщину раз и навсегда. Коридоры обступают, коридоры там и тут. Словно
бы тебе перекинули ТчижикУ в давней игре отцов и дедов, обычный двуост-
рый ТчижикУ С давай, брат, поиграй и ты! С поиграй, побегай, стуча пят-
ками, в этих коридорах длиной во много столетий. А к игре и шутка: не
бойся, что коридор кончитсЯ С ты кончишьсЯ раньше.
Дто бы там мужчина ни говорил, он живет случайным опытом, подсунутым
ему еще в юности. Мужчина, увы, не приобретает. Мужчина донашивает об-
раз. В игре своЯ двойственность и своЯ коридорнаЯ похожесть С все двери
похожи извне. И все ему не так, бедному. Жены, как водится, тускнеют,
бытовеют и разочаровывают. Любовницы лгут. Старухи напоминают костлявую.
Детей на поверку тоже нет, дети гибнут, теряЯсь на вокзалах и попадаЯ в
руки вагонных попрошаек, или же попросту взрослея, чужеЯ и отторгаясь С
они в пестрой массе, в массовке С а мужчина сам по себе и тем сильнее
сам понимает, что онРто никак не меняетсЯ в продолжающемсЯ волчьем поис-
ке. ДижикРпыжик. Мужчина, что делать, идет и идет по ночному коридору,
посматриваЯ на номера квартир, на цифры, с тусклым латунным блеском С на
обманчивую запертость дверей. На что еще, спрашивается, мы годны, если
нет войн? Мужчина редко бывает доволен. Двери как двери, а он нервничает
С он Ярится. Он весь как бельмо слепого, налитое злобой и решимостью
прозреть. Он никак не хочет поверить, что, если постучит, нажмет звонок,
толкнетсЯ плечом или даже сгоряча ударит в дверь ногой, в ответ ему раз-
дастся: ТМы спиСииим!У Он не смеет, не хочет принять как факт, что мир
упрощен и что другой двери длЯ него нет С ее просто не существует. Ее
нет среди всех этих дверных проемов, и нет ее номера среди тусклоРлатун-
ных цифр.
Правду сказать, и коридор долог, есть еще дальние во времени поворо-
ты, и пятьдесят, и шестьдесят лет С еще не сто.
Крик повторился, с тянущимсЯ по коридору эхом С на этот раз Я услышал
в нем уже поменьше страсти (и побольше боли). Услышал даже отчаяние. И
все же это был тот самый крик...
На отчаяние Я и прибавил шагу С Я устремился, это точнее. Коридор с
его поворотами и дверьми обещал в этом крике чтоРто и мне. (Обещал. За-
мечательнаЯ ночнаЯ мысль, не покидающаЯ мужчину.) Притом что слуховой
памятью, уже умело отделившейсЯ от сиюминутного порыва, Я почти узнал
крик, узнал этот стон и готов был минутой позже сам над собой подсме-
яться, но... минута ночью долга. Да и мужчина ночью предпочитает сколько
можно быть глух.
С НРны. ОйРооой! С В коридорной глубине вновь прошел эхом безыскусный
страстный стон, из тех, какие доводитсЯ слышать лишь в самые юные годы.
В висках стук, в ушах заложило (давление), но Я шел и шел вперед, ед-
ва ли не летел, касаясь моими битыми ботинками коридорного тертого пола.
Притом что уже знал, угадал... старики Сычевы... увы... всего лишь!
Это они, Сычевы, так болели. Стоны старых похожи на страсть совсем
юных, с тем же оттенком отчаяния.
Я наконец засмеялся, сбавив шаг. Постучал С и толкнул дверь. Было из-
вестно, что старики Сычевы вечно воюют меж собой, ворчат, вопят, а
дверь, как правило, не запирают, ожидаЯ чьейРлибо подмоги. В нос ударил
вонюченький уют квартиры, пахучие изжитые кв метры. Плюс свежий запах
лекарств. Оба страдали сильнейшим радикулитом. Бывали такие боли, что и
не встать. Запоминались им эти ночи вдвоем!
Спаренность стариков вдруг объяснила мне оттенок страсти, вкравшийсЯ
в мою слуховую ошибку: болели двое С он и она.
С ... Хоть ктоРто человек! Хоть ктоРто, мать вашу! Хоть один шел ми-
мо! С ворчал, чуть ли не рычал старик Сычев. С Когда не надо, они топают
как стадо. Бегут, понимаешь! А тут ни души...
С Грелку? С спросил Я.
С Да, да, и поскорей, поскорей, Петрович! С старик закряхтел.
Старуха Сычиха лишь чуть постанывала. Скромней его, терпеливей.
С Скорей же! С ныл старик.
Я прошел на их кухоньку. Грелки были на виду С его и ее. Старухе и
грелка досталась выношенная, потертая, небось, течет, надо завернуть в
полотенце. (Поискал глазами полотенце на стене.) Сыч всю жизнь на авто-
заводском конвейере, ему семьдесят, согбенный, у него руки С и стало
быть (Я думал), грелку ему под шею, меж лопатками. А старуха, конечно, с
поясницей. Потому и стеснительная, что грелку под зад чужаЯ рука подсу-
нет. Под копчик.
С Дто долго возишься?! С ворчал Сыч, уже сильно прибавив в стонах.
С Воду грею.
С Ведро, что ли, поставил на огонь?
С Ведро не ведро, а на двоих поставил.
С Да ей не обязательно. Она придуривается. Не хочет за мной ходить!
Старуха заплакала:
С И не совестно, а?.. Стыдоба. Ой, стыдоба, Петрович.
На столе тарелки, объедки, хлеб, С старуха, видно, из последних сил
покормила ужином и свалилась. Сыч, поев, тоже слег и начал стонать. Его
сваливало разом. Но ктоРто из них искал лекарство? (Перебиваемый медика-
ментами, в моих ноздрях все еще плыл пряный запах сонной и томной
фельдшерицы.)
Когда Я спросил, не вызвать ли ТскоруюУ, старики оба завопили С нетР-
нет, одного увезут, а второй? а квартира?.. Нет, нет, Петрович. Они хо-
тят болеть вместе и помереть вместе. Вместе С и точка. Семья, распадаю-
щаясЯ со времен Гомера.
Я уже пожалел, что вошел к ним. Встал бы Сыч сам! С недолюбливал Я
Сычевых, особенно его. Но было какРто неловко, поддавшись на невнятный
эротический зов, не откликнутьсЯ на внятный человеческий. И ведь как мо-
лодо стонали. Как чувственно. Подманивали болью, подделываясь под
страсть.
С Скоро, что ль?.. Петрович?!
С Заткнись.
Старик Сычев, делать не фига, собирал глиняные игрушки С они и стоя-
ли, как бы по делу собравшись, на стареньком комоде. Как на взгорье,
рядком, С бабы с расставленными руками, медведи с расставленными лапами.
Аляповатые. Схожие. Издали один к одному. Конвейер и здесь не отпускал
душу старика: хотелось однообразия. Старый монстр, казалось, и жену бра-
нил за то, что ее чувство жизни не состояло в чувстве ровно отстукиваю-
щего времени.
Ее вина перед ним была велика: она женщина, и она постарела. Не из
