ослабшее, сломили мои силы. Я заснул, как сурок, и спал так долго, что моего
сна хватило бы на несколько сурков.
Сам не понимаю, как меня не разбудил шум погрузки: визжали блоки, ящики
с грохотом опускались в трюм, но я ничего не слышал.
Проснувшись, я почувствовал, что спал очень долго. "Уже, наверно,
глубокая ночь",-- подумал я. Меня окружал полный мрак. Раньше в трюм из люка
падала полоска света, но теперь она исчезла. Итак, наступила ночь, черная,
как смола, что, впрочем, вполне естественно, если сидеть за большущей
бочкой, спрятанной в трюме корабля.
"Который теперь час? Должно быть, матросы уже давно пошли спать и
сейчас храпят в своих подвесных койках. Скоро ли рассвет?"
Я прислушался. Не нужно было обладать хорошим слухом, чтобы уловить
звуки падения больших предметов.
Как видно, на палубе еще шла погрузка. Я слышал голоса матросов, хотя
не очень отчетливо. Иногда до меня доносились восклицания, и я разбирал
слова: "Налегай!", "Еще давай!" и наконец "Раз-два, взяли!", выкрикиваемые
хором.
"Неужели они не прекращают работы даже ночью?"
Впрочем, это не очень меня удивило. Может быть, они хотят
воспользоваться приливом или попутным ветром и потому так спешат закончить
погрузку.
Я продолжал прислушиваться, ожидая, когда прекратится шум, но час шел
за часом, а стук и шум не прекращались.
"Какие молодцы! -- подумал я.-- Должно быть, они спешат, хотят
отправиться как можно скорее. К утру мы, следовательно, отчалим. Тем лучше
для меня -- я скорее выберусь из этого неудобного места. Неважная у меня
здесь постель, да и есть опять хочется".
Последняя мысль заставила меня вспомнить о сыре и сухарях, и я тотчас
накинулся на них. После сна я сильно проголодался и поглощал их с большим
аппетитом, хотя это и происходило среди ночи.
Шум погрузки продолжался. "Ого! Они будут работать до утра! Бедняги,
работа тяжелая, но, без сомнения, они получат за нее двойную плату". Вдруг
шум прекратился и наступила полная тишина. Я не мог расслышать ни малейшего
шороха наверху.
"Наконец-то они закончили погрузку,-- решил я,-- и теперь пошли спать.
Должно быть, скоро утро, но еще не рассвело, иначе я увидел бы хоть полоску
света. Ну что ж, я еще посплю..."
Я снова улегся, как раньше, и попытался заставить себя спать. Прошло
около часа, и мне почти удалось заснуть, но тут до меня снова долетел стук
ящиков.
"Что такое? Опять работают! Они спали какой-нибудь час. Не стоило и
ложиться".
Я прислушался и убедился в том, что матросы и в самом деле работают. В
том не было ни малейшего сомнения. Опять стук, шум и визг блоков, как и
раньше, но только не такой громкий.
"Странная команда! -- думал я.-- Работает всю ночь... Наверно, это
смена, она пришла сменить первую".
Это было вполне допустимо, и такое объяснение удовлетворило меня. Но
больше я не мог заснуть и лежал прислушиваясь.
Они все продолжали работать. И я слышал шум в течение всей ночи,
которая показалась мне самой длинной в моей жизни. Матросы работали,
отдыхали часок и вновь принимались за работу, а я не видел никаких признаков
рассвета -- ни одного светлого луча!
Мне пришло в голову, что, может быть, я дремлю и что эти часы работы на
самом деле не часы, а минуты. Но если это только минуты, то у меня
разыгрался какой-то совершенно необыкновенный аппетит, потому что за это
время я трижды яростно накидывался на провизию, пока почти все мои запасы не
оказались исчерпанными.
Наконец шум совершенно прекратился. Несколько часов я ничего не слышал.
Кругом царила полная тишина, и я снова заснул.
Проснувшись, я опять услышал шум, но эти звуки были иного рода. Они
наполнили меня радостью, потому что я смутно слышал характерное
"крик-крик-крик" брашпиля и громыханье большой цепи. И хотя, находясь в
глубине трюма, трудно наверняка определить источник шума, я догадывался, что
происходило наверху. Поднимали якорь -- корабль отправлялся в плавание!
Я с трудом удержался от радостного восклицания. Я боялся, что мой голос
могут услышать. И тогда меня, конечно, немедленно выволокут из трюма и
отправят на берег. Я сидел тихо, словно мышь, и слушал, как большая цепь с
грохотом ползла через клюз[27]. Этот резкий звук, неприятный для других
ушей, показался мне музыкой.
Лязг и скрежет скоро прекратились, и до меня донесся новый звук. Он
походил на шум сильного ветра, но я знал, что это не ветер. Я знал, что это
плеск моря вокруг бортов судна. Звук этот доставил мне величайшее
наслаждение -- я понял, что наш корабль движется!
"Ура! Мы отчалили!"
-==Глава XX. МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ==-
Непрерывное движение судна и ясно слышимый звук бурлящей воды убедили
меня в том, что мы отошли от пристани и движемся вперед. Я был совершенно
счастлив -- опасность вернуться на ферму миновала. Теперь я уже несусь на
соленых волнах и через двадцать четыре часа буду далеко от берега, среди
просторов Атлантического океана, где никто меня не настигнет и не вернет
назад. Удачный исход моего плана опьянял меня.
Странно только, что они вышли в море ночью -- ведь еще совсем темно.
Но, наверно, у них опытный лоцман, который знает все выходы из бухты
настолько хорошо, что может вывести судно в открытое море в любое время
суток.
Меня несколько озадачивала необыкновенно длинная ночь. В этом было даже
что-то таинственное. Я уже начал подозревать, что проспал весь день, а
бодрствовал две ночи вместо одной. Что-то здесь, по-видимому, мне
приснилось. Впрочем, я был так рад отплытию, что не стал ломать себе голову
попусту. Для меня не имело никакого значения, ушли мы в море ночью или днем,
лишь бы благополучно выйти в открытый океан. Я улегся и стал ждать желанной
минуты, когда смогу выйти на палубу.
Я с нетерпением ждал этой минуты по двум соображениям. Во-первых,
потому, что мне очень хотелось пить. Сыр и черствые сухари еще больше
увеличили жажду. Я не был голоден, часть провизии у меня еще оставалась, но
я бы охотно обменял ее на чашку воды.
Во-вторых, я хотел выйти из своего убежища, потому что кости мои ныли
от лежания на голых досках и от скрюченной позы, которую я вынужден был
принять из-за недостатка места.
Все суставы у меня так болели, что я едва мог повернуться. А лежать
неподвижно было еще хуже. Это укрепило мою уверенность в том, что я проспал
весь день,-- ведь одна ночь на голых досках все-таки не утомила бы меня так
сильно.
Несколько часов подряд я вертелся во все стороны, страдая от жажды и от
ломоты в костях.
Неудивительно, что мне хотелось как можно скорее покинуть узенькую нору
и выйти на палубу. Но я рассудил все же, что следует преодолеть и жажду и
боль в теле и остаться на месте.
Я знал, что по портовым правилам полагается выходить из бухты в море,
имея лоцмана на борту, и если я сделаю глупость, показавшись на палубе, то
меня доставят на берег в лоцманской шлюпке и все мои усилия и страдания
пропадут даром.
Предположим даже, что лоцмана на корабле нет,-- все равно мы ведь
находимся на трассе рыбачьих лодок и маленьких каботажных судов[28]. Одно из
них, идущее в гавань, может подойти к нам, меня сбросят на его палубу, как
связку канатов, и доставят на сушу.
Вот почему я решил, что благоразумнее оставаться в своем убежище,
несмотря на жажду и боль в суставах.
В течение часа или двух судно легко скользило по воде. Должно быть,
погода была тихая и корабль находился еще в пределах бухты. Потом, как я
заметил, он начал слегка покачиваться и плеск воды по бокам стал резче и
настойчивее. То и дело слышались удары волн о борт и потрескивание
шпангоутов[29].
Но в этих звуках не было ничего неприятного. Как видно, мы выходили из
бухты в открытое море, где ветер был свежее, а волны выше и сильнее. "Скоро
лоцмана отпустят,-- думал я,-- и я смогу выйти на палубу".
По правде сказать, я не очень радовался предстоящей встрече с командой
корабля -- у меня были серьезные опасения на этот счет. Я вспомнил грубого,
свирепого помощника и бесшабашных, равнодушных матросов. Они возмутятся,
когда узнают, какую штуку я с ними сыграл, и, чего доброго, изобьют меня или
как-нибудь еще обидят. Я не ждал, что они хорошо ко мне отнесутся, и с
удовольствием уклонился бы от такой встречи.
Но уклониться было невозможно. Я не мог проделать весь рейс, сидя в
трюме, то есть провести несколько недель или даже месяцев без еды и питья.
Рано или поздно мне придется выйти на палубу и решиться на встречу.
Тревожась при мыслях об этой неизбежной встрече, я начал испытывать
страдания уже не нравственного характера. И они были хуже жажды и ломоты в
костях. Какая-то новая беда надвигалась на меня. Голова закружилась, на лбу
выступил пот. Я почувствовал дурноту, сердце и желудок у меня как будто
сжались. В груди и горле появилось такое ощущение, как будто мне вдавили
ребра внутрь и легкие утратили способность расширяться и дышать.
Я ощущал тошнотворный запах затхлой воды, которая скопляется обычно в
глубине трюма, и слышал, как она булькает под настилом, куда натекла за
долгий срок.
По всем этим признакам нетрудно было определить, что именно меня
беспокоит: это была морская болезнь, и ничего больше. Зная это, я не
встревожился. Мне становилось плохо, как всякому, у кого начинается приступ
этой странной болезни. Конечно, я чувствовал себя особенно скверно: жажда
жгла меня, а воды поблизости не было. Я был убежден, что стакан воды
облегчил бы мои страдания: тошнота пройдет, и я свободно вздохну. Я готов
был отдать все за один глоток.
Страх перед лоцманом помогал мне крепиться довольно долго.
Качка становилась все резче, а запах воды в трюме все тошнотворнее.
Дурнота и напряжение стали невыносимы.
"Наверно, лоцман уже уехал. Во всяком случае, я больше не могу терпеть.
Надо выйти на палубу, иначе я умру! О!.."
Я поднялся и начал ощупью пробираться вдоль большой бочки.
Я обогнул ее и дошел до отверстия, через которое влез сюда. Но тут, к
величайшему своему изумлению, я обнаружил, что оно закрыто!
Я не верил себе и ощупывал все кругом, водя руками вверх и вниз. Нет
сомнений -- отверстие заставлено!
Повсюду мои руки натыкались на отвесную стену, которая, насколько я мог
судить, представляла собой боковую сторону огромного ящика. Ящик этот стоял
как раз в промежутке между бортом корабля и бочкой и был поставлен настолько
вплотную, что не осталось ни щелки, в которую я мог бы просунуть палец.
Я попытался сдвинуть ящик руками, напряг все силы, потом надавил
плечом, но ящик даже не шелохнулся. Это был огромный короб, наполненный
тяжелым грузом. Даже силач вряд ли сдвинул бы его с места, а с моими
силенками нечего было и думать об этом.
Мне пришлось отказаться от этой попытки. Я двинулся назад вдоль бочки,
надеясь выйти с другого конца. Но когда я достиг другого конца, мои надежды
рассеялись, как дым. Даже руку нельзя было просунуть между знакомой мне
бочкой и такой же соседней, которая заполняла собой все пространство вплоть
до шпангоутов! Мышь не проскользнула бы между ними.
Я исследовал верхи обеих бочек, но так же безрезультатно. Там хватило
бы места просунуть руку, но не больше. Между верхами округлых стенок бочек и
громадным бимсом[30], протянутым наверху поперек трюма, оставалось лишь
несколько дюймов -- даже при моем маленьком росте я не сумел бы
проскользнуть в эту щель.
Предоставляю вашему воображению, что я почувствовал, когда убедился,
что я заперт, пленен, замурован между грузами!
