радоваться -- мне хотелось еще раз убедиться, что это так.
Я поднял голову, прижался щекой к дубовым клепкам и с волнением
прислушался. Ждать пришлось довольно долго, потому что как раз в этот момент
судно шло тихо, с едва заметной раскачкой. Я ждал терпеливо -- и мое
терпение было вознаграждено. Наконец послышалось: буль-буль-буль...
Буль-буль-буль! Нет сомнения, в бочке вода. Я не мог удержаться от
радостного крика. Я чувствовал себя, как утопающий, который неожиданно
достиг берега и знает, что спасен.
Эта внезапная перемена подействовала на меня так, что я почти лишился
чувств. Я откинулся назад и впал в полуобморочное состояние.
Но оно продолжалось недолго. Новый острый приступ жажды заставил меня
перейти к действию. Я снова встал и потянулся к бочке.
Зачем? Ну конечно, для того, чтобы найти втулку, вынуть ее и пить, пить
без конца! С какой же другой целью стал бы я приближаться к этой бочке?
Увы, увы! Радость моя померкла, едва родившись. Правда, не сразу. Я
обшарил всю выпуклую поверхность бочки, ощупал ее кругом, пересчитал все
клепки, тщательно изучил ее дюйм за дюймом, клепку за клепкой. Да, у меня
ушло порядочно времени на то, чтобы убедиться, что втулки на этой стороне
бочки нет,-- вероятно, она с другой стороны или на верхушке. Но если втулка
там, я не смогу до нее дотянуться, и, следовательно, эта втулка для меня все
равно, что не существует.
Разыскивая втулку, я не забыл и об отверстии для крана. Я знал, что в
каждой большой бочке делается еще одно отверстие для крана, которое
помещается посередине, в то время как втулка обычно бывает в одном из днищ.
Но и этого отверстия я не нашел. Зато я убедился, что с обеих сторон к бочке
плотно приставлены ящик и еще одна бочка. Последняя показалась мне такой же,
как и та, что была передо мной.
Мне пришло в голову, что и в другой бочке может быть вода, и я
отправился "на разведку", но смог ощупать только часть второй бочки и
наткнулся на гладкие и крепкие дубовые доски, твердые как камень.
Только проделав все это, я понял всю безвыходность моего положения и
опять впал в отчаяние. Я мучился еще больше, чем прежде. Я слышал бульканье
воды в каких-нибудь двух дюймах от своего рта и... не мог напиться! Чего бы
я не отдал сейчас хоть за одну каплю! Немного воды на донышке стакана, чтобы
промочить пересохшее, воспаленное горло!
Если бы у меня был топор и если бы высота моего убежища позволяла им
размахнуться, я разбил бы огромную бочку и яростно стал бы глотать ее
содержимое. Но у меня не было ни топора, ни какого-либо другого орудия. И
дубовые клепки были так же непреодолимы для меня, как если бы они были
сделаны из железа. Доберись я даже до втулки, я все равно не смог бы вынуть
затычку пальцами.
В порыве первой радости я и не подумал об этом затруднении.
Я опустился на доски и предался отчаянию, охватившему меня с еще
большей силой. Не могу сказать, долго ли это продолжалось, но одно
обстоятельство снова пробудило меня к жизни.
-==Глава XXIV. БОЧКА ПРОБУРАВЛЕНА==-
Я лежал на правом боку, подложив руку под голову, и вдруг почувствовал
что-то твердое у себя под боком: казалось, выступ доски или какой-то другой
жесткий предмет давит мне на бедро. Мне даже стало больно, и я подсунул руку
под бедро, чтобы избавиться от этого предмета, и при этом приподнялся всем
телом и очень удивился, не найдя ничего на полу, но тут же заметил, что этот
твердый предмет находится не на досках, а в кармане моих штанов.
Что у меня там? Я ничего не мог вспомнить и даже думал, что это остатки
сухарей. Но ведь сухари я держал в карманах куртки, они не могли попасть в
штаны. Я ощупал карман снаружи. Это было что-то очень твердое и длинное. Я
никак не мог вспомнить, что у меня есть при себе, кроме сыра и сухарей.
Мне пришлось встать, чтобы засунуть руку в карман. И тут я все понял:
твердый продолговатый предмет, который привлек мое внимание, был не что
иное, как нож, подаренный мне матросом Уотерсом. Я тогда машинально сунул
его в карман и забыл о подарке.
Это открытие не произвело на меня, как я сейчас вспоминаю, никакого
особенного впечатления. Я только подумал о славном матросе, который оказался
так добр по сравнению с сердитым помощником капитана. Помню, такая же мысль
промелькнула у меня и на набережной, когда я получил нож. Вынув нож, я
положил его рядом, чтобы он не мешал мне, и снова улегся на бок.
Но не успел я еще по-настоящему устроиться, как вдруг меня осенила
идея, заставившая меня подскочить, как будто я лег на раскаленное железо. Но
если бы я лег на железо, то подскочил бы от боли, а тут причиной была новая
радостная надежда. Ведь этим ножом я могу проделать отверстие в бочке и
добраться до воды! Мысль эта показалась мне выполнимой: я не сомневался, что
смогу ее осуществить. Добраться до содержимого бочки представлялось мне
настолько верным делом, что мое отчаяние мгновенно сменилось надеждой.
Я торопливо пошарил кругом и взял нож. Я не успел как следует
рассмотреть его на набережной, когда получил его от друга-матроса. Теперь я
изучал нож тщательно, конечно на ощупь, и постарался, насколько мог,
определить его прочность и годность для моего замысла.
Это был большой складной карманный нож с ручкой из оленьего рога, с
одним-единственным лезвием. Такие ножи матросы носят обычно на шее на
шнурке, продетом через специальную дырочку в черенке. Лезвие было прямое, с
заостренным концом и по форме напоминало бритву. Как и у бритвы, тупая
сторона лезвия была на ощупь очень широкая и прочная, и это было как нельзя
кстати -- ведь мне нужен был исключительно крепкий клинок, чтобы провертеть
дыру в дубовой клепке.
Инструмент, который я держал в руках, как раз подходил для моей цели --
он мог послужить не хуже любого долота. Ручка и лезвие были одинаковой
длины, а в раскрытом виде нож имел в длину около десяти дюймов.
Я нарочно так подробно описываю этот нож. Он заслужил даже большего
своими превосходными качествами, ибо только благодаря ему я сейчас жив и
могу рассказать о том, какую неоценимую услугу он мне оказал.
Итак, я открыл нож, ощупал лезвие, стараясь с ним освоиться, потом еще
несколько раз открыл и закрыл нож, испытывая упругость пружины, и наконец
приступил к работе над твердым дубом.
Вас удивляет, что я так медлил? По-вашему, если я так страдал от жажды,
мне следовало поскорее пробуравить бочку и напиться воды. Правда, искушение
было велико, но меня никогда нельзя было назвать безрассудным мальчиком, и
сейчас, более чем когда бы то ни было, я чувствовал необходимость соблюдать
осторожность. Меня подстерегала смерть -- ужасная смерть от жажды, если я не
доберусь до содержимого бочки. Если с ножом что-нибудь случится -- сломается
лезвие или притупится острый конец,-- я наверняка умру. Поэтому-то я
предварительно изучил свое орудие и убедился в его прочности. Но если бы в
эту минуту я подумал о том, что меня ждет дальше, я, может быть, действовал
бы с меньшей осмотрительностью. Ведь если даже я обеспечу себя водой, что
станет потом? Я спасусь от жажды. Но голод? Как утолить его? Вода -- это не
пища. Где взять еду?
Странно сказать, но в то время я не думал о еде. Нестерпимая жажда
заставила меня забыть обо всем остальном. Ближайшая опасность -- опасность
умереть от недостатка воды -- вытеснила из моей головы мысли о том, что
будет дальше. Меня не страшила возможность умереть от голода.
Я выбрал на бочке место, где клепка была слегка повреждена,-- немного
пониже середины. Я рассудил, что бочка может быть наполнена только до
половины. Необходимо было проделать дыру ниже поверхности воды, потому что в
противном случае мне пришлось бы сверлить другую дыру.
Я принялся за работу и через небольшой промежуток времени убедился, что
мне удалось углубиться в толстую клепку. Нож вел себя великолепно, и прочный
дуб уступал еще более прочной стали прекрасного клинка. Кусочек за кусочком,
волокно за волокном дерево отступало перед острым наконечником; стружки я
пальцами вынимал из дырки и отбрасывал в сторону, чтобы дать простор клинку.
Я работал больше часа -- конечно, в темноте. Я так освоился с темнотой,
что у меня исчезло ощущение беспомощности, которое обычно возникает, когда
человек погружается в темноту внезапно. У меня, как у слепых, обострилось
осязание. Я не страдал от отсутствия света, я даже не замечал его
отсутствия, как будто свет был и не очень нужен при такой работе.
Я действовал не так быстро, как плотники с их долотами или бондари со
сверлами, но я знал, что подвигаюсь вперед. Углубление становилось все
больше и больше. Клепка не могла быть толще дюйма, значит, я скоро ее
продырявлю.
Я бы мог сделать это проворнее, если бы меньше думал о последствиях, но
я боялся слишком надавливать на лезвие, помня старую поговорку: "Тише едешь
-- дальше будешь", и старался осторожно обращаться с драгоценным
инструментом.
Прошло больше часа, когда по глубине проделанного отверстия я
определил, что работа подходит к концу.
У меня дрожали руки, сердце стучало в груди. Я очень сильно волновался.
В голову приходили тревожные мысли, меня томило ужасное сомнение: вода ли
это? Я уже и раньше сомневался, но не так сильно, как сейчас, почти перед
самым концом работы.
Господи, а что, если это не вода? Вдруг в бочке ром, или бренди[32],
или даже вино! Я знал, что все эти напитки не помогут утолить палящую жажду.
Это возможно на мгновение, только на мгновение, а потом жажда разгорится еще
сильнее. О, если там какой-нибудь спиртной напиток -- я пропал! Тогда прощай
последняя надежда, мне остается умереть, как часто умирают люди,-- в чаду
опьянения!
Я был настолько близок к внутренней поверхности клепки, что влага уже
просачивалась через дерево в тех местах, где его просверливало острие ножа.
Я медлил сделать последнее усилие -- я боялся результатов. Но я колебался
недолго, меня подгоняли мучения жажды. Я надавил, и последние волокна
уступили. В то же мгновение из бочки брызнула холодная упругая струя. Она
обожгла руку, в которой я сжимал нож, и сразу наполнила мой рукав. В
следующую минуту я приник губами к отверстию и стал с наслаждением глотать
-- не спиртной напиток, не вино... нет, воду, холодную, вкусную, как влага
родника!
-==Глава XXV. ВТУЛКА==-
О, как я пил эту чудесную воду! Мне казалось, что я никогда не напьюсь.
Но наконец я напился досыта, жажда прошла.
Это произошло не сразу -- первые жадные глотки не утолили жажды --
вернее, утолили только на время. Мне хотелось еще и еще, и я снова ловил
губами бьющую из отверстия струю. И так я пил и пил, пока желание глотать
воду не исчезло, и я забыл о приступах жажды, словно ее вовсе и не было.
Даже самое яркое воображение не способно представить мучения жажды!
Нужно испытать их самому, чтобы судить о них. Вы можете судить о жестокости
этих страданий по тому, что люди, которых мучит жажда, ничем не брезгают,
чтобы утолить ее. И все же, как только страдание окончилось, оно исчезает,
как сон. Жажда -- наиболее легко исцелимое страдание.
Итак, жажда прошла, я подбодрился, но обычная предусмотрительность меня
не покинула. Перестав пить, я заткнул дырку указательным пальцем. Инстинкт
подсказывал мне, что нельзя бессмысленно тратить драгоценную влагу, и я ему
повиновался. Но скоро мой палец устал играть роль втулки, и я стал
разыскивать что-нибудь другое. Я обшарил все кругом, но не мог раздобыть
ничего подходящего, действуя только правой рукой,-- левой я зажимал
