отверстие и боялся сдвинуться с места, чтобы тонкая струйка не превратилась,
чего доброго, в поток.
Мне вспомнился сыр, и я достал из кармана все, что там оставалось. Но
сыр был слишком мягок для такой цели и раскрошился, когда я попробовал
заткнуть им отверстие. Его просто вырвало у меня из рук напором водяной
струи. Сухари тоже никуда не годились. Что делать?
Ответ пришел сразу: я могу заткнуть дыру куском материи от куртки.
Грубый материал будет как раз кстати.
Не теряя времени, я отрезал ножом лоскут от полы и лезвием просунул его
в дыру. Но ведь скоро он промокнет!
Это затычка временная -- я ее сделал только для того, чтобы пошарить
кругом и раздобыть что-нибудь получше.
Опять я стал раздумывать. Излишне говорить, что размышления вновь
повергли меня в отчаяние. К чему я избежал смерти от жажды? Для того, чтобы
продлить мучения? Еще несколько часов -- и я умру голодной смертью. Выхода
нет. Мой небольшой запас пищи съеден. Два сухаря и горсть крошек сыра -- вот
все, что осталось. Я смогу поесть еще раз -- это будет не очень сытная еда,
и потом... о, потом голод, страшный голод, слабость, бессилие, изнеможение
-- смерть!
Избавившись от жажды, я почувствовал, как воскресают мои прежние
страхи. Небольшой прилив бодрости был только последствием избавления от
физической муки и продолжался лишь до тех пор, пока я снова не обрел
способности спокойно мыслить. Бодрость покинула меня уже через несколько
минут, и опять вернулось опасение умереть голодной смертью. Неправильно даже
называть это опасением -- это была определенная уверенность. Пятиминутного
размышления было достаточно для того, чтобы убедиться в том, что смерть
неминуема. Это было так же ясно, как то, что пока я еще жив. Не было никакой
надежды ни выйти из этой тюрьмы, ни раздобыть пищу.
Да, я умру от голода, у меня нет иного выхода -- разве что смерть от
собственной руки. У меня были для этого средства, но, странное дело,
безумие, которое раньше толкало меня на такой поступок, теперь прошло. Я
раздумывал о смерти со спокойствием, которое меня самого удивляло.
Я мог умереть тремя доступными мне способами -- от жажды, от голода и
покончить самоубийством. Вероятно, вы удивитесь, когда узнаете, что я стал
выбирать из этих трех способов наименее мучительный.
Я действительно сосредоточил на этом все свои помыслы, как только
пришел к твердому убеждению, что мне не избежать смерти. Не удивляйтесь.
Станьте на мое место -- и вы увидите, что такие мысли были вполне
естественны.
Первый способ я сразу отбросил, ибо он был не самый легкий. Я уже его
испробовал, и для меня было очевидно, что трудно найти более мучительное
средство закончить свое существование. Я колебался между двумя остальными.
Некоторое время я спокойно взвешивал, какой из них лучше. К сожалению, я был
воспитан почти как язычник: в те времена я даже не знал, что лишить себя
жизни -- это великий грех. Меня занимало только одно: какой из двух способов
умереть окажется наименее болезненным.
Я долго сидел и хладнокровно, спокойно раздумывал обо всем этом.
Какой-то внутренний голос шептал мне, что нехорошо отказываться от
дарованной мне жизни, даже если это может избавить меня от длительных
мучений.
И я внял этому голосу. Собрав все свое мужество, я решил ждать той
минуты, когда сам собой придет конец моим несчастьям.
-==Глава XXVI. ЯЩИК С ГАЛЕТАМИ==-
Итак, я твердо решил, что не стану накладывать на себя руки. Я решил
жить столько, сколько будет возможно. Хотя двумя сухарями нельзя было
насытиться и один раз, я решил разделить их на четыре части, а промежутки
между едой увеличить, чтобы насколько возможно дольше обходиться без пищи.
Желание продлить свое существование росло во мне с той минуты, как я
избавился от мук жажды, и сейчас оно стало особенно сильно. Правда, у меня
было какое-то предчувствие, что я выживу, что я не погибну от голода, и это
предчувствие, хотя и очень слабое, возникавшее лишь время от времени, все же
поддерживало во мне искорку надежды.
Затрудняюсь объяснить, как могла возникнуть надежда при таком
безвыходном положении. Но я вспомнил, что несколько часов назад возможность
добыть воду тоже представлялась мне безнадежной, а теперь у меня было
столько воды, что я мог бы утопиться в ней. Смешно, что эта мысль пришла мне
в голову,-- утопиться!
Несколько минут назад, выбирая самый легкий способ смерти, я и об этом
подумал. Я слышал, что это самый лучший способ покончить с собой. Собственно
говоря, его я уже испробовал.
Когда Гарри Блю спас меня, я ведь утонул -- то есть уже потерял
сознание, и если бы пошел на дно, то на этом все бы и кончилось. Я уже знал,
что утонуть не так страшно, и серьезно подумывал, не броситься ли мне в
большую бочку и таким образом положить конец своим бедствиям. Это было в
минуты отчаяния, когда я всерьез думал, как бы покончить с собой поскорее,
но эти минуты проходили, и я опять чувствовал непреодолимое желание жить и
жить! У меня вдруг появилось неопределенное предчувствие, что я как-то
спасусь, что я все-таки выйду из своей страшной тюрьмы.
Я съел полсухаря и запил его водой, потому что мне опять захотелось
пить, хотя я уже больше не испытывал сильной жажды. Я заткнул дыру в бочке и
снова уселся на пол.
Мне не хотелось ничего делать. Я не надеялся, что мое положение хотя
сколько-нибудь изменится. Что оставалось предпринять? Единственной надеждой
-- если это можно назвать надеждой -- была возможность поворота судьбы,
случай. Но я не представлял себе, каким образом обернется моя судьба, что
поможет мне сохранить жизнь.
Трудно было переносить эти долгие часы мрака и тишины. Только иногда
шевелилось во мне предчувствие, о котором я говорил раньше, но все остальное
время я находился в мрачном состоянии.
Вероятно, прошло часов двенадцать, прежде чем я съел вторую порцию
сухарей. Я сопротивлялся сколько мог, но вынужден был отступить перед
голодом. Крошечный кусочек сухаря не насытил меня. Он только сделал мой
аппетит еще более острым и настойчивым. Я выпил много воды, но влага,
наполнившая желудок, не могла утолить голод.
Часов через шесть я опять поел -- еще полсухаря. Больше я не мог
терпеть, но, проглотив крошечную порцию, даже не почувствовал, что я ел. Я
был голоден, как и прежде!
Следующий перерыв занял что-то около трех часов. Мужественное решение
растянуть четыре порции на несколько дней оказалось бессмысленным. Дня не
прошло, а все сухари исчезли.
Что же дальше? Что есть? Я подумал о своих башмаках. Я читал о людях,
которые поддерживали себя тем, что жевали сапоги, пояса, гетры, сумки и
седла,-- одним словом, все, что делается из кожи. Кожа -- органическое
вещество и даже после дубления сохраняет в себе небольшое количество
питательных элементов. Поэтому я и подумал о башмаках.
Я наклонился, чтобы развязать их, но в этот момент что-то холодное
ударило меня по затылку. Это была струя воды. Тряпку вышибло из дыры -- из
бочки текла вода и лилась мне на шею. Неожиданное холодное прикосновение к
коже заставило меня подскочить в изумлении.
Конечно, я перестал удивляться, когда сообразил, в чем дело.
Я заткнул отверстие пальцем, пошарил кругом, нашел тряпку и снова
заткнул бочку.
Это повторялось не раз, и я потерял много воды зря. Тряпка промокла и
легко поддавалась напору воды. Если я засну, большая часть воды утечет. Надо
найти затычку получше.
С этой мыслью я приступил к работе. Я обыскал весь пол моей каморки в
надежде наткнуться на пучок соломы, но ничего не нашел.
С помощью ножа я попытался отщепить планку от шпангоута, но крепкий
крашеный дуб был очень тверд, и я долго не мог отделить достаточно большой
кусок дерева. Под конец я, может быть, и добился бы своего, но тут мне
пришло в голову взяться за ящик, сколоченный из обыкновенных еловых досок.
От него легче отделить щепку, чем от твердого дуба, и, кроме того, мягкое
еловое дерево гораздо больше годится для затычек, чем дуб.
Я стал ощупывать ящик в поисках места, откуда лучше отколоть щепку.
Я нашел наверху уголок, в котором боковая доска несколько выдавалась
над крышкой, всадил лезвие в щель и начал действовать, прижимая его книзу и
работая им одновременно как долотом и как клином. Через несколько секунд я
уже убедился, что боковая доска держится плохо. Вероятно, в момент погрузки
гвозди были вырваны от толчков и ударов. Во всяком случае, доска держалась
настолько слабо, что качалась у меня под пальцами.
Я вынул лезвие. Не имело смысла работать ножом, когда можно было легко
оторвать планку руками. Я подсунул нож под угол доски, ухватился за нее
рукой и дернул изо всех сил.
Она поддалась моему нажиму. Затрещали и полетели гвозди. И тут я
услышал новый звук, который заставил меня отпрянуть и прислушаться
внимательнее. Что-то твердое сыпалось из ящика и со стуком падало на пол.
Интересно было узнать, что это такое. Я наклонился, протянул руки вниз
и ухватил два каких-то кусочка одинаковой формы и твердости. И когда я
ощупал их пальцами, я не мог удержаться от радостного крика.
Я уже говорил, что осязание у меня обострилось, как у слепого, но если
бы оно и не обострилось, я и то мог бы сказать в эту минуту, что за два
круглых, плоских предмета находятся у меня в пальцах. Здесь нельзя было
ошибиться в ощущениях. Это были галеты!
-==Глава XXVII. БОЧОНОК С БРЕНДИ==-
Да, это были галеты величиной с блюдце и толщиной в полдюйма --
гладкие, круглые, темно-коричневого цвета. Я так уверенно определил цвет,
потому что знал, что это настоящие морские галеты. Их называют
"матросскими", в отличие от белых "капитанских" галет, которые, по-моему,
уступают первым по вкусу и по питательности.
До чего вкусными показались они мне! Не успел я достать их, как сразу
откусил большой кусок -- какая чудесная еда! -- и сразу уничтожил всю
галету, а за ней другую, третью, четвертую, пятую... Кажется, я съел больше,
но не считал, потому что голод не давал мне остановиться. Конечно, я запивал
их, неоднократно возвращаясь к бочке с водой.
За всю жизнь не запомню более вкусной еды, чем эти галеты с водой. Дело
было не только в удовольствии от наполнения голодного желудка -- хотя это
само по себе, как все знают, уже представляет собой удовольствие,-- не
только в приятном сознании того, что я открыл еду,-- дело было в сладостном
ощущении, что спасена жизнь, с которой за минуту до этого я готовился
расстаться. С таким количеством провизии я мог жить, несмотря на мрак
заточения, недели и месяцы, пока путешествие не закончится и трюм не
освободят от груза.
Я проверил свои запасы и еще раз убедился в том, что спасен.
Драгоценные галеты пересыпались у меня под пальцами и, ударяясь друг о
друга, постукивали, как кастаньеты.
Этот стук был для меня музыкой. Я погружал руки глубоко в ящик и с
удовольствием перебирал пальцами его богатое содержимое, как скряга,
перебирающий золотые монеты.
Казалось, я никогда не устану рыться в галетах, определять на ощупь,
насколько они толсты и велики, вынимать их из ящика и класть обратно,
перемешивать их так и этак. Я играл ими, как ребенок играет барабаном,
мячиком, волчком и цветными шариками, перекатывая их из стороны в сторону.
Много времени прошло, пока эта детская игра мне не надоела.
Наверняка я занимался этим не меньше часа, пока не улеглось волнение,
вызванное этим новым радостным открытием, и я вновь смог действовать и
