сменяли; вечер мерк, ранний, - по улице шныряли солдаты деловито, - в
сенях шушукались: солдат отсчитывал 25 копеек, молодуха равнодушно шла с
ним в закуту: там парнишка выплескивал всю свою тяготу, муку любовную:
по оставленной Парашке, Машухе; шел назад сытый, пустой - через месяц
врач в белом халате осматривал, хмурился, назначал в госпиталь.
Полки откатывались, редели, таяли; из далекой Сибири гнали пополне-
ние: пополнение, мелкорослое, ехало в товарных вагонах, топило печурки,
бегало на станциях за кипятком, училось, гналось в бой: в бою сразу те-
рялось, лезло кучами, гибло по-овечьи. В Петербурге, в министерстве,
звякали шпорами, докладывали, заседали, приказывали, подчинялись; воен-
ный министр, коротко-остриженный, листал бумаги пухлой рукой, ставил по-
метки, - ад'ютант, наклонившись сзади, бумаги подкладывал. Министр при-
казывал: наладить сообщение, отправить довольствие, - все шло не туда,
опаздывало, не годилось. Евреев вешали: за все - за измену, за снаряды,
за кутерьму. Старика-еврея сняли с мельницы: отряд проходил, мельница
махала крыльями - по отряду стреляли; на третий день старика нашли: у
старика убили двух сыновей, - дикий, шалый шел за солдатами; его вывели
за околицу, солдат полез на корявую ветлу, веревку долго прилаживал. Ев-
рей стоял покорный, понурый; глазки его вдруг заблистали, губы зашепта-
ли: старый Адонаи встал за ветлою, простил, принял блудного столетнего
сына. Солдат накинул петлю, подставил пенек, - потом пенек пнул, старик
повис, дернулся, изо рта его полезла пена.
Министр после докладов отдыхал, жена наливала чай: в дубовой столо-
вой. Министр после отдыха собирал бумаги в портфель, просматривал - пе-
ред докладом. Зеленая машина у входа сдержанно клохотала, покатилась по
вечереющему Петербургу. Фонари зажигались гнойно-зеленовато; улицы еще
сизели; шоффер вез уверенно: перед докладом - к Фаддею Иванычу. Фаддей
Иваныч жил в особнячке, на Васильевском; у особнячка, невзрачного, дере-
вянного, стояла карета. Министр поднялся, робея, всегда уверенный: плот-
ный, в мундире, с синим широким затылком. В столовой пахло цветами, гиа-
цинты отцветали, ржавели; апельсины рыжели в вазе. Сестрица Симушка, ве-
ликопостная, смиренно поклонилась. Фаддей Иваныч шел из кабинета: в шел-
ковой рубахе перепоясанной, в лаковых сапогах. Дама в черном прос-
кользнула, прошуршала, пахнула духами. Министр за Фаддеем Иванычем про-
шел в кабинет: в кабинете иконы, старинные, закопченные под светом вос-
ковым, алым лампад, смуглели: на столе стоял портрет в бархатной раме:
сероглазый, обожаемый, с пробором, смотрел ласково. Фаддей Иваныч сел в
кресло, в кресло усадил: глаза у него были раскосые, хитрые, бороденка
клинушком. Министр просил наставления, вынул бумаги, показывал. - Фаддей
Иваныч смотрел одним глазом, губами жевал: говорил странно, решительно:
как быть. Как говорил - так все поворачивалось: день, судьба, история,
Россия. Министр уезжал успокоенный, - записочку с каракулями держал на
сердце, в бумажнике крокодиловом. Ехали дальше: над рекой туман мреял;
машина в сырь, тьму гудела медленно, похоронно; дворцы вставали ровными
рядами окон, часовые стыли; по красным дорожкам министр подымался бес-
шумно; паркеты, мрамор, золото рам блистали.
В госпитале ночью раненые сошлись: трое присели на кровать к выздо-
равливающему - фейерверкеру Федюку. Федюк лежал серьезный, бородатый,
смиренноглазый: ночью в палате говорили об измене. Измена была всюду -
раненые шептали, крестились, поминали Расею. Расея раскидывалась: полями
предмартовскими, в снегу, путями дольними - в Сибирь, в Азию, в степи,
проселками; черными деревнями: в деревнях тоже шептались - про измену.
Русь ночная лежала во тьме, зарницы полыхали, поезда шли, везли: скот,
людей, сено, орудия. Раненые в лазаретах бредили, стонали, умирали. Ар-
тиллерия била - по 13-му стрелковому день и всю ночь - на утро началось
наступление. Неприятельские цепи раскидывались, пока били по цепям, ко-
лонна обходила далеко: к вечеру означился прорыв. Связь между частями
утратилась. Части отступали назад, без дороги. Из штаба 13-му предписано
было ночью оставить позиции, отступить. Ночью без огней полк вылез из
окопов, свернулся, начал отступление; шли всю ночь, ракеты лопались, ар-
тиллерия бухала: прикрывала отступление. К утру вышли к болоту, обозы
увязли. Пока бились с обозами, слева, из-за леска, по обозам стала бить
артиллерия: полк обошли, отступление отрезали. На военном совете поста-
новили: пробиваться на соединение. Полк голодный, бессонный, стал проби-
ваться в обход, расстроился, сбился, увяз, разбрелся по лесам, топям,
болотам. Через пять дней пристали к разным частям солдаты безумные, се-
ролицые, мокрые. Их накормили, одели, дали выспаться. Отступление про-
должалось.
В пользу жертв войны, в белом зале, был чай, танго. С'езжались к пя-
ти: Крушинский, Мэри, адвокат. Белели: накрахмаленные скатерти на столи-
ках, вырезы фраков, в красный ковер пушистый нога вникала вкрадчиво;
плечи розовели матовостью жемчужной. Лакеи на подносиках разносили: ко-
фе, печенья. Дух Англии витал, делал руку в сияющей манжете суше: при-
выкшей к теннису, к спорту, - руку расслабленную, с ногтями миндалевид-
ными. Танго начиналось: юноша, напудренный, с синими тенями в впадинах,
женщина в платье открытом, льющемся шелком, шифоном, - приникая, сближа-
ясь, замирая, цепенея, сковываясь судорогой; наклонялся губами над ртом,
звал, мучил, близился, уклонялся. Так, цепенея, прошли по сцене, - нако-
нец, запрокинул ее на руку, замершую, обессилевшую. Мужчины зааплодиро-
вали, женщины щурились, смотрели в лорнеты, - легкий запах духов, таба-
ка, пудры плыл. Зоя выступала, читала Бальмонта, сжимала худые руки, с
голосом звенящим, впадиной ключицы, глазами прекрасными. Чай был удачен,
- для жертв войны очищалось: на махорку, портянки, бумагу.
Адвокат после чая звал в ночное кафе: в кафе выступали поэты. Ехали
на извозчиках сквозь Москву капельную, мартовскую. В высоких пролетках
было непривычно свежо, в тумане светились желтые, ярые аптечные шары.
Снег лежал бурый, кучами, прохожие в лужи проваливались, - в кафе поэтов
было дымно. Публика сидела, дожидалась скандала, - на желтых стенах,
пестро размалеванных, блестел пот. Поэты в голубых, оранжевых кофтах
прогуливались, как борцы в антракте. В оранжевой кофте вылез, наконец,
на эстраду, прорычал, обругал публику; публика аплодировала довольно.
Поэт продолжал рычать, ругал, потрясал кулаком; девушка сероглазая, уже
с карминной верхнею губкой, глядела на него восхищенно, комкала платок.
Нина у входа шепнула Мэри, чтобы задержалась, уедут вместе: повезла к
себе. Квартиру пустую, роскошную, холостую, открыла английским ключом. В
маленькой гостиной - принесла коньяк, фрукты, поставила на пол, села с
Мэри на медвежью шкуру. Отпили коньяку, Нина, в губах держа красную ви-
ноградину, потянулась с ней к Мэри, вдруг опрокинула ее на спину, стис-
нула, припала к губам, размыкала их, жалила, рвала с нее платье; к голой
припала груди.
Светло-зеленое, лягушечье, лилось, лилось, смывало визитки, сермяги,
заливало землю. М-сье Жозефа удалось устроить - хоть тоже в светло-зеле-
ном, но бегал с саквояжиком причесывать - числился санитаром при лазаре-
те. Санитаром при лазарете устроили Жоржа Радунского. Адвокат тоже мили-
таризовался: вдвоем купили завод, где тоже для войны носились привода,
колеса вертелись, станки обтачивали ручки костылей, палки для носилок.
Рабочим об'явили - считаются военными, работать ночью и днем: иначе в
окопы. Заводы гудели, сало стекало в жолоба, светленькие пульки падали
под стекло, отвешивались, прыгали в желобки. Адвокат приезжал утром, на
фуражке его был красный крестик. С красными крестиками, со шпорами ходи-
ли Медынцев, Знаменский, Кнорре - ездили на фронт в поездах, заведывали
банями, летучками. Летучки стояли в фольварках - все было хозяйственно:
денщики, повара, кони. Помещики управляли, ездили с докладами, катались
верхом, играли в преферанс - были осени прозрачные, в перелесках буко-
вых; зимы теплые - под треск печурок; впереди на взгорье лежали окопы:
заброшенные, с водою; тяжелое чрево висело над леском, в корзиночке си-
дел человечек, наблюдал.
С фронта приезжали в Москву: на неделю - пожить, встряхнуться, ще-
гольнуть выправкой, обветренным лицом. В клубе, между столиков с ужинаю-
щими, между розовых лысин, розовых плеч, проходили щеголевато. Медынцев,
Знаменский вместе с Мэри, Виргинией Кнорре, полнобедрой, бездетной; из
клуба ехали: везла Мэри. На извозчиках спускались бульварами: бульвары
подсыхали: в сухих ветках, под ветром мартовским. На Трубной, голой,
блистающей, свернули в переулок, ехали мимо лавок татарских; у ворот,
кисло пахнущих, вылезли, пробирались по грязи, по черной лестнице со
спичками взбирались долго: на четвертом этаже отворил китаец, Мэри узнал
- впустил. В конце коридора, в большой комнате, на полу, на грязных тю-
фяках, лежали, улыбались блаженно, томились, втягивали серый дым опия:
Крушинский, другие - знакомые по вернисажам, ресторанам, премьерам.
Комета всплыла без четверти час ночи, марта 27-го: жемчужно-алая, об-
висшая хвостом, стала: над окопами, полями. Солдаты вылезли, глядели,
крестились. Комета стояла до утра, пока ободняло; в сиреневом тумане та-
яла, меркла, исчезла. Ко дворцу депутаты спешили: подходили с портфеля-
ми; под'езжали на извозчиках. В кулуарах, залах двухсветных совещались,
гудели, постановляли требовать, - автомобиль министра, зелено-серый,
сворачивал от Аничкова моста: в портфеле министра лежала бумага - депу-
таты распускались, во дворце будет летний ремонт, реставрация.
В новой премьере Зоя Ярцева играла, о ней снова писали, - бледная от
весны, мучительно-близкая, отчужденная, изменчивая, актера Русланова
терзала, приближала, отталкивала: ночи безумия, страсти сменялись днями
враждебными, отчужденными. Русланов терзался, сгорал, ревновал. На пятой
неделе поста он шел с ней вдоль по Пречистенскому; деревья набухали поч-
ками; лед прошел. Измученный, неверящий, он смотрел сбоку на легкий про-
филь, улыбку, к кому-то обращенную: любовь, ненависть, ревность вскипали
в нем. У Храма Спасителя, возле каменной набережной, спросил ее, кого
она любит. Зоя, усмехаясь, ответила - не его, кого - не знает сама. Он
схватил ее в два прыжка, ударил ножом в бок: Зоя рванулась, крикнула,
опустилась, крикнула, что любит другого. Минуту он стоял, смотрел вслед,
затем нагнал ее в два прыжка, ударил ножом в бок: Зоя рванулась, кракну-
ла, опустилась. Встав на колени, он целовал ей руки, мертвеющее лицо,
молил о прощении, - бок ее теплел, намокал. Через день в часовне она ле-
жала - белая, с точеным носом, все узнавшая; из газет пришли фотографы,
шипели магнием, щелкали затворами. В газетах писалось об убийстве сенса-
ционном.
Рязанские, самарские сидели в окопах, забытые, голодные; министра
сменили, ездил к Фаддею Иванычу другой - среброволосый, статный, с носом
орлиным; Фаддей Иваныч на бумагах выводил каракули, - над Петербургом,
Невой, белыми ночами, дворцами, стражей, министрами, депутатами - стоял
конь, поднявшийся на дыбы - медный, с всадником медным, дородным, Россию
на финских берегах утвердившим. Казак вихрастый, с папиросных коробок
глядел, тоже Россию утверждал. К лету в штабах готовились: развертывали
дивизии, гнали поезда - зеленые колонны проходили, залезали в землю.
Дождя не было, лето было сушливым - кровь колосьев не выгоняла.
III.
В улицах мартовских, чернее черни, на машине черной, летящей, адвокат
летел в ночь: управлять. Адвокаты управляли, совещались, выпускали возз-
вания. Из черной земли, разверзшейся от буханья пушек, неправды, обид,
