за налет; перед вечером, погуляв, уехали. Мэри на ночь расплетала воло-
сы, посмотрела в зеркало близко в черные свои глаза, засмеялась: полков-
ник из дивизии был молод, смел, глядел дерзко. За окном паровозы гукали;
вдруг далеко во тьме бухнуло, прокатилось. Мэри подошла к окну, откинула
занавеску: тьма всколыхнулась, снова ухнуло, заухало, тьма полыхала; не-
бо вспыхивало розовато - все постепенно перешло в вой, стало выть в но-
чи. По коридору прошли быстро; Мэри отодвинула дверь: врач не молодой,
будил, велел готовиться - принять к утру раненых. Артиллерия била; в по-
езде готовились. Мэри перед зеркалом поправляла косыночку: вдруг по-
чувствовала, что все лишнее - и косыночка, и она сама.
К утру, по взрытой, тоскующей земле, началось наступление. Приказ из
штаба фронта был получен три дня назад; три дня тайно сменяли части, пе-
редвигали батареи, в четыре утра приказ о наступлении был оглашен. Нас-
тупление начинал 34-й стрелковый. Полк вышел из окопов, развернулся
цепью; впереди было взрытое поле, с жухлой ботвой картофельной; небо бы-
ло серое, низко. Люди не выспались, зеленые, в бурых шинелях, с инеем на
плечах, начали перебежку; окопы неприятеля шли по взгорью, ломались,
укутанные кольями, проволокой. Артиллерия по кольям била с трех ночи:
проволока перепуталась, торчала ежами вокруг волчьих ям; сбоку вдруг
противно застукало, застукало с взгорья, - мужик симбирский, большеборо-
дый, сел, схватился руками за живот, другой лег бочком, уснул под стук.
Цепи сбились, первая добежала до кольев, запуталась, рвала - по ней би-
ли; вторая набежала, полезла на первую, все перепуталось, с боков стука-
ло методически, - с ревом, воем, остатки лезли в окопы; из окопов торча-
ли серые кэпки, в ходах сообщения кипело, билось... Потом были: окопы с
банками из-под консервов, рассыпанными патронами, флягами, - молодой
офицер лежал на куче земли в подтяжках: подбородок у него был детский,
чистый. Подтяжки сняли, сняли рубаху, острым розовым соском лежал к не-
бу. В штабе писали телеграмму о победе; поручиков Воскобойникова, Ратце-
ля, Мустафа-Оглы представляли к Георгию. Покойников сносили: в глиняной
яме была вода, их складывали, вода мутилась; потом лежали плотно, довер-
ху; батюшка покадил, продребезжал простуженным голоском; яму закопали.
Раненых к поезду привезли к вечеру: раненые были покорны, серьезны,
бледны. В операционной, на белом столе, белый врач раскладывал, кипятил.
Принесли рязанского, всего в поту, в синих жилах муки на лбу; под маской
задышал часто, уснул; врач ногу развороченную, в клочьях, потрогал - из
клочьев торчали белые куски кости, - врач лохмотья срезал, резал части,
ровно, кость острой пилочкой стал пилить, перепилил, - все бросили в
таз, закидали ватой: из ваты торчали жесткие желтые пальцы в мозолях;
рязанского оставили жить, любить, трудиться. Мэри заперлась в купэ, ню-
хала нашатырь, из нашатыря, дурноты вставали: молодость, безлюдие, грех.
Поезд раненых отвез в город прифронтовый; в городе дул ветер, штабные
гуляли по главной улице взад-вперед: сивые солдаты сбегали на мостовую,
становились во фронт, бежали дальше. Офицеры приезжали с позиций: бри-
лись, заходили в кафе, знакомились с девицами. В канцеляриях стучали ма-
шинки, - в санях, с лошадками шершавыми, с санитаром в желтом кожухе на
козлах, раз'езжали по городу: с зелеными крестиками, с красными, с вен-
зелями на погонах. Уполномоченные принимали в кабинетах; казаки верхами
прогоняли через город шпиона с связанными за спиною руками - высокого,
спокойного, светлоусого. У врача был прием: опустив глаза, офицеры сиде-
ли в приемной, ждали очереди. Штабные вечером с дамами заходили в ресто-
раны, в кинематографы. Город был черен, окна занавешены; на вокзалах гу-
кали паровозы; улицы обрывались в поле: оттуда несло холодом, близким
таяньем. В кинематографе показывали драму с участием знаменитых: дочь
графа попала в руки шантажиста, любила, была обманута, брошена: было -
большое лицо дочери графа: из начерненных ресниц капнула, поползла нас-
тоящая слеза.
Командующий фронтом днем проезжал в коляске с ад'ютантом, офицеры ко-
зыряли, - 34-й пехотный, пополненный, готовили к новому наступлению: вы-
давали хорошие порции, чтобы солдаты добрели. Когда солдаты подобрели,
полк снова двинули в наступление.
Санитарный стоял на станции, дожидался; огней не было, артиллерия вы-
ла. Солдаты стояли в окопах; стреляли в тьму; под небом расцветали, ло-
пались зеленоватым, красным ракеты. К трем ночи из тьмы поползло тончай-
шее облако; линии окопов зарделись кострами, солдаты сбились, бросились
к воде, мочили маски, надевали; газ полз, полз, расползался. В деревне у
костров стояли коровы, лошади с мокрыми тряпками на мордах; солдаты под
масками задыхались, багровели, рвали на себе ворот; к пяти вторая волна
прошла. Рассветало; в воздухе пахло нежно, вишней; в окнах лежали, кор-
чились, пена лезла из губ, глаза были выпучены. Поезд принимал отравлен-
ных, грузился; на утро шел быстро, погромыхивая. Поля, поля в снегу, це-
пи обозов растягивались. Небо голубело, обещало март, близкую весну. Мэ-
ри ходила по поезду, воображала, как расскажет в Москве обо всем: о ноч-
ных боях, о войне, о крови.
В Москву приехали на пятый день, утром. Была масленица; магазины были
закрыты; проезжали голубки с колокольцами; в домах пахло блинным чадом.
Мэри с вокзала поехала домой; еще в шубке стала звонить по телефону:
Зое, Нине Рогожиной. Обе приехали через час, нарядные, московские, ожив-
ленные. У Нины в доме был лазарет, - Зоя, наконец, победила: выступала с
успехом, о ней писали. Вечером, в 7, звала к себе на блины: будут все,
рады будут увидеть, послушать о войне. Скоро обе уехали. Мэри принимала
ванну, легла в теплую воду, вытянулась, закрыв глаза; позади были -
кровь, война, смерть; здесь встретила жизнь, милая, знакомая, московс-
кая. В пять пришла маникюрша, делала ногти, водила замшевой подушечкой,
рассказывала новости, сплетни; в шесть пришел парикмахер, Жозеф: преж-
ний, печальный: забирали на военную службу, просил похлопотать. Три дамы
за него уже хлопотали - был незаменим. Мэри обещала горячо хлопотать,
спросила фамилию: М-сье Жозефа звали Петр Иваныч Огуречников - это ее
кольнуло.
В семь, на резвом извозчике, под звяканье сбруи, она ехала к Нине.
Москва была прежняя: талая, мальчишки продавали мимозы, желто-пыльные в
иодоформе. У Нины в гостиной, с бюстом коненковским, с розово-аляповаты-
ми цветами Кончаловского в смуглой раме - в креслице сидел, вытянув но-
ги, Крушинский, подтощавший: желтый автомобиль его сменялся постепенно:
сначала лихачами, потом резвыми извозчиками, потом просто ваньками - си-
вая кобыленка плелась, как попало, в низких санях сидел в мягкой мерлуш-
ковой шапке, с крашеной бородой - покровитель художников. За обедом про-
фессор-богослов поднимал тост за Россию Богородичную, - все поднялись,
чокнулись. Война затягивалась, русские войска отступали: раздетые, го-
лодные, безоружные. Профессор поливал блин закладывал сметаны, семгу -
закатывал, говорил, поднимая вилку, о Платоне Каратаеве. Нина после обе-
да повела показывать лазарет: лазарет был в зале с лепным потолком. Ра-
неные лежали, сидели в холщевых халатах, бродили с костылями; вошли всей
толпой - во фраках, в открытых платьях - запах шипра, кельк-флера прон-
зил иодоформ, - раненые поднимались, поворачивали головы с черными гла-
зами, небритыми подбородками. Кофе после осмотра пили в гостиной - адво-
кат убедительно, жестом округлым, доказывал, что проливы России необхо-
димы - рисовал в воздухе пальцем: Черное море, проливы. Кофе в чашечках
дымилось; мимозы в высоких вазах сыпали желтую пыль. Нина собрала дам
вокруг, рассказала таинственно, что в Лефортове появился ясновидящий:
предсказал всю судьбу, напомнил из прошлого даже то, что забылось. Дамы
загорелись, решили на утро поехать, - Крушинский обещал машину из Земс-
кого гаража.
На другой день, под солнцем февральским ехали: Мэри, Нина, Крушинс-
кий. Раненые из лазаретов выползали на солнце; афиши на стенах взывали о
военном займе: в Благородном собрании в пользу инвалидов, раненых -
жертв войны - было аллегри: за серебряными самоварами дамы улыбались не-
живыми прическами работы Жанов, Жозефов, Базилей, красными губами, выре-
зом с мягкой межой. Солдаты с фляжками, с сумками перегородили дорогу:
шли на вокзал с терпким духом пота, овчины, сапог. Автомобиль из Земско-
го гаража с красным крестом ехал дальше: в Лефортово. В снегу, в серебре
еще показались сады Лефорта, Военная гошпиталь с Сенекой, с чашей в руке
и змеей вокруг палки у входа: ясновидящий жил у Немецкого кладбища.
Дамы поднялись по скрипучей лесенке; в низких комнатах было жарко, в
окнах на вате лежала пестрая шерсть. Мэри в комнату соседнюю вошла пер-
вой, поклонилась. Ясновидящий предложил сесть на стул; на пустом столе
перед ним лежал костяной шарик. У ясновидящего голова была выбрита, про-
растала густым синеватым волосом; губы под черными усами были красные:
подбородок синий, глаза магнетические. Мэри села напротив - ясновидящий
взял ее за руку, стал смотреть на шарик, сосредоточился, просил задавать
вопросы. Мэри спросила, что ее ожидает. - Путешествие и неожиданная
встреча. - Чем кончится война? - Поражением. - Что ожидает Россию? -
Распад, потом соединение, снова распад и соединение, уже на всегда. Все
было необычайно, туманно-магнетические глаза блестели. Мэри, Нина возв-
ращались задумчивые, Крушинский был оживлен - ясновидящий обещал ему
скорую удачу, богатство: без денег изнывал, в Стрельне еще от одних
опечных денег до других тянул счет. В аллегри колеса вертелись, бумаж-
ки-пустышки развертывались, - певцы, блистая выгнутой грудью, пели, -
толпа двигалась, жаркая, липкая, пила, путалась в серпантине, багровела
лицами; счастливца, выигравшего корову, качали. Из аллегри везли дальше:
в кабаре, с стеклянным потолком, освещенным: внизу сидели, задирали го-
ловы - наверху танцовали в одних легких юбочках... Везли дальше, к Труб-
ной, - лихачи стояли рядками, лошади в зеленых попонах, в воротах мато-
вые двери чуть светились: тайно, призывно, томительно.
Полки: 13, 24, 7 стрелковые сползали: обмерзшие, беззащитные, разби-
тые; позади были снега, ущелья, бои. Раненых, обмороженных бросали. В
деревнях ловили евреев - в лапсердаках, бледных, голодных: обвиняли в
шпионаже; утром двое казаков верхами гнали к околице. Измена была всюду
- от измены все гибло, катилось вниз, - солдаты знали, что все от изме-
ны. Обозы полков перехватили, шли без обозов, дни были трудные: в тума-
не, в инее. Прапорщика Колпакова везли в двуколке: в животе был шрап-
нельный осколок. Прапорщика трясло, бросало - синий, закусив губы, он
стонал, кричал, затихал; на привалах рану перевязывали, липкий от пота,
он обмирал, скрипел зубами; к вечеру третьего дня, после тридцати-
верстного перехода, рана начала пухнуть; фельдшер разматывал бинт: рана
по краям была темная, черноватая; фельдшер успокоил, перевязал, отошел,
перекрестился. Черное пятно за ночь переползло с живота под сосок левой
груди, - прапорщик Колпаков трясся, мертвел, плакал. На пятый день, в
галицийской деревушке, сожженной, его хоронили; песок, глина желтели; в
досчатом гробу лежал - с синим лицом, синими губами, прилизанными височ-
ками: успокоенный. В чемодане его ехали дальше: бритва, папаха, рубаха с
меткою В, томик Блока, три письма: недописанных. Утром священник кадил:
в длинных рвах глинистых лежали с голыми пятками - сапоги снимали, русо-
волосые, белокурые: прапорщики армейские, мужики костромские, перепра-
вившиеся в иную губернию: не голодающую.
В черной избе сидел на печи дед, столетний, молодухи чернолицые пус-
кали в избу проходящих равнодушно: ночь спали, утром шли дальше, другие
