них штанах, жандарм с седыми подусниками прогуливался по вокзалу.
Деревни лежали в снегах, поезда проходили мимо: горбатые крыши, овины
в снегу, журавли колодцев, торчащие в небо. Мужики у волостного толпи-
лись, стояли розвальни: вызывали судиться, отчитываться, собирать недо-
имки. Государь, с пробором, в гусарском ментике красном, смотрел со сте-
ны: мужики снимали шапки, крестились, чесали лохматые головы, тяжелые от
забот; жеребята жались к шершавым матерям бездумно. Мужики от заботы шли
в винную лавку - сиделец давал сдачу грошики; назад ехали с песнями,
розвальни раскатывало. На постоялом, у целовальника требовали еще пуза-
тый зеленый стаканчик; в лесах подвывали волки; на небе была комета,
павлиний хвост свешивая: обещали глад, мор, засушье. Комета плыла мед-
ленно, серебряной кистью расписывая небо. В деревнях появились кликуши,
пришел поп-растрига Григорий, предвещал муки адовые, бабам брюхатым быть
жабами, лягушками; мужикам - итти на войну. Мужики шли в винную лавку
запивать комету, предсказ.
В Москве иней падал алмазно, дрожал над Тверскими, Ямскими, Всехс-
вятским. По Тверским вдоль звякали глухари, тройки везли к оранжево-зо-
лотистому Яру: в расписных санях сидели Зоя Ярцева, прелестная, темног-
лазая, адвокат, актер Васин, приват-доцент Якорев. Зоя куталась в мех,
следы грима еще были у глаз, подведенных, затаенно-цыганских. Адвокат, в
распахнутых боборах, под которыми белоснежная фрачная грудь сияла, нак-
лонялся, говорил на ушко, глаза Зои становились темнее, туманнее. Васин,
простачек, хохлился - в Праге выпили, настраивался выпить еще; Якорев
говорил, спорил сам с собой, вытягивал руку патетически; выбритый, с се-
ро-желтыми волосами, гладко притертыми от пробора, с личиком скопческим
в продольных морщинках. Премьера, где Зоя выступала, имела успех: автора
вызывали, вызывали Зою; с автором за руку она выходила кланяться. Автора
повезли ужинать в клуб: в старомодной визиточке, опьяненный, волшебный
глядел сквозь чудесный туман, - все были ласковые, близкие, добрые. По-
дали шампанское, с соседних столиков оглядывались - жизнь восходила чу-
десно, умопомрачительно, обещала радость, славу, богатство. В третьем
часу с женой под руку возвращался пешком по черным улицам московским;
снег выпал, белел; деревья над Пречистенским, над укутанным в снег Гого-
лем, нависли коридором белым, кружевным; от Храма Спасителя вскоре пах-
нуло широким ветром, простором: весна шла. С женой под руку, в старой
шубке, милой, знакомой, - вышли к реке. Замоскворечье лежало во мгле
тончайшей; зубчатая стена, башни терялись; дворцы императорские стояли
темные, великолепные. Ветер над рекой проносился. Так стояли, прижав-
шись, как в дальние годы, когда впервые сблизились милые уста, покорные.
В театре огни уже потушили, было черно, зияла сцена. Журналист в редак-
ции, грудью на столе, писал рецензию: в пьесе не было действия, плохо
очерчены основные фигуры; Зоя Ярцева тона не нашла.
В Праге, уже персиковой от приспущенных штор, в кабинете все еще бан-
кет продолжался: знаменитого французского поэта, вислоусого, чествовали;
кстати говорили о великом содружестве России и Франции. Поэт чокался ма-
кал усы, держался за печень, смотрел осовело, поправлял брюки сползав-
шие. Журналист с карандашиком пристроился сзади, просил высказать свое
мнение о великой русской литературе; другой, с другого бока сладкоголосо
допрашивал: возможна ли европейская война. Война была возможна, русская
литература была великой. По лестнице вестибюля, по красной дорожке,
спускались медленно; цвели гиацинты в горшках, мохнатые гортензии; из-
возчики у под'езда приплясывали, лошади под попонами, с курчавыми от
инея мордами, ожидали. Развозили вскоре - в снег, тьму - парочек, скуча-
ющих и влюбленных. У Яра был номер программы 15-й, предпоследний: негри-
тята выстукивали чечотку, отщелкивая подошвами. Столики белели, шампанс-
кое зацветало золотыми цепочками.
Зоя Ярцева, адвокат ужинали за сдвинутыми столиками в компании: Мэри
Рундальцева, выкрасившая волосы в рыжий цвет, разведенная жена адвоката,
кокаинистка, картежница; миллионер Крушинский, с бородой ассирийской,
под третьей опекой, с автомобилем оранжевым, виллой с плафонами, распи-
санными знаменитыми. Адвокат говорил тост: за женщин, за искусство,
пластрон фрачной рубахи его выгибался; египетские папиросы обрастали пу-
шистым пеплом. Струны лились мучительно. Некая мечтательность, хмель
проплывали.
В черной открытой машине ехали дальше: в Стрельну. Иней вспыхивал,
елки под снегом стояли рождественские. Крушинский, выставив бороду, гля-
дел туманно, не отрываясь, в черные порочные глаза; рука его коснулась
мягкого колена: нога не дрогнула, Мэри глядела мимо, улыбаясь тайно. Зоя
подставляла ветру худое напудренное лицо, больные глаза прекрасные, вяло
обведенные, распахнула шубку, жемчуг на шее матово дымился. В Стрельне
сразу пахнуло сырым теплом, хрустящим запахом жаркого; черные поддевки
суетились, меха, бобры, соболя спадали на их руки. Зеркало погружало в
ртутную глубь: плечи женщин, открытые, фраки, ногу в шелковом чулке, в
лаковой туфельке. Вниз сходили медленно: к гротам. Розовый студент в зе-
леном тугом сюртуке посмотрел, пригубил из стаканчика. Парочки сидели в
гротах, красное, зеленое, желтое - вспыхивало в рюмках, бокалах, стака-
нах. Румынка, в пестром платке, глядела вниз, со складкой на белой сли-
вочной шее. Под пальмами пили кофе, кофейник плевался под стеклянною
крышкою; разминали на небе терпкий маслянистый ликер.
Адвокат утром выступал защитником в нашумевшем процессе: дело об от-
равлении знаменитой королевы бриллиантов, - королева бриллиантов ката-
лась на скетинге, познакомилась, влюбилась: недавний учитель, с перхот-
ным пробором, разодравшим липкие желтые волосы, отравил ее. На скетинге
катались по-прежнему: колесики шуршали ровно, асфальтовый лед серел,
старичок выделывал па. Мэри из Стрельны звала дальше: возбужденные лике-
ром, с бьющимися сердцами от черного кофе ехали сквозь жемчужную ночь
дальше. В ночном трактире играли два гармониста; Стеша, некрасивая, с
глазами прекрасными, выступала, подбоченясь. Рассвет в колючем инее мут-
нел, возвращались назад в город: курчавые тройки, любовь цыганская. В
городе люд уже спешил; пахло хлебом; адвокат заезжал домой умыться, пе-
ременить сорочку - перед выступлением. Присяжные в буфете суда пили чай;
подсудимого везли в суд: рыжебровый, веснущатый, он глядел на все равно-
душно - от кокаина отвыкал, томился. В последнем слове заявил вдруг, что
королева бриллиантов была больна, его заразила - в суде всполошились,
дело подлежало доследованию. Город уже служил, торговал; на ипподроме
проезжали беговых лошадей, спицы американок сияли; в утренних кафе по-
тертые молодые люди черкали беговую афишу пометками.
В деревнях трубы дымились, мужики ехали в лес, в суд. По Кронверкско-
му в черной карете проезжал великий князь: часовые у дворца каменели.
Знаменитый мистер Крукс давал матч бокса: в мутной зале, со стеклянным
потолком, запрыгал, замахал кожаными кулаками; противник тоже запрыгал,
норовил ткнуть под ложечку; наконец, изловчился, ткнул; мистер Крукс
упал, лежал восемь секунд - на восьмой вскочил, снова запрыгал, ударил
противника в ухо: противник упал, лежал 13 секунд - мистер Крукс был по-
бедителем.
II.
Адвокат, Мэри с курорта едва выбрались; вещи их швыряли; на вокзале
сидели на вещах; с мерным топотом, под трубы, маршем торжественным ряды
проходили, каски прокалывали небо. Двуглавый орел простер крылья: под
крыльями собирались в поход, трубили, плакали, уходили. Артиллерия гро-
мыхала. Громом грознейшим раскатывались барабаны: сухим треском тревоги.
На седьмой день, изнуренных, наконец, привез товарный в Москву.
В Москве площадь была забита подводами - лошадей метили, вымеряли,
забирали; офицерам давали дорогу. Адвокат ехал на извозчике - навстречу
проходили ряды со штыками; вечером, под вспыхивающей рекламой, читали
последние телеграммы: русские войска двигались, враг бежал. Черная толпа
по Тверской ползла взад-вперед; вывески вспыхивали, офицеров качали; в
клубе обнимались, жали руки - за сдвинутым длинным столом, с остатками
осетрины, салата - говорили речи. Под председательством генерала на
экстренном закрытом совещании промышленники поклялись: все отдать на за-
щиту страны - перевести фабрики, заводы на военную ногу, - требовали:
заказов, авансов, ссуд. Фабрики задымились, окутанные дымом чернейшим, -
лягушечья ткань полилась, свинцовые брелочки, латунные пуговки, костыли
прочнейшие - заколотилось, растянулось в машинах, аккуратно складыва-
лось. Из деревень самарских, симбирских, рязанских, тамбовских - гнали,
бабы выли, - мужики шли серьезные, трезвые: грузились. Лето было сушли-
вое; поезда длиннейшие увозили: от полей родных, деревень, пахоты. Ар-
тиллерия уже стучала, распахивала новую пахоту. В казармах лежали впо-
валку, в дыму махорочном: утром выстраивали, гнали за город; за городом
бегали, ложились, окапывались, стреляли. Зарево над землей далеко полы-
хало - шли болотами, по шоссе, - обозы растягивались; на обочинах приса-
живались, разматывали онучи, примачивали стертые ноги.
Поезд серый, санитарный, шел ровно; в поезде Мэри, в косыночке, еха-
ла, распоряжалась, обедала с врачами, сестрами в вагоне-столовой. Уже
много погнали тамбовских, рязанских, симбирских - привозили их серые по-
езда назад: в белых чалмах, в марле, с культяпками, на костылях; грузили
в вагоны трамваев, студенты суетились. Корявые, больные, перевязанные
сидели у окон, смотрели: город сизел, мужчины с женщинами в мехах проез-
жали в санях, окна магазинов светились; из трамваев перетаскивали в ла-
зареты: в лазаретах лежали, писали письма, глазели в окна; нарядные дамы
в косыночках сострадали, писали письма на родину. Спустя месяц - блед-
ные, небритые - выползали, ковыляли с костылями, мешали проходящим.
Другие шли на смену, лежали в окопах, свертывали собачьи ножки, стре-
ляли, лезли на горы в снегах, втаскивали орудия на себе; сырые облака
вздувались из расселин влажными брюхами, серый мышастый неприятель отс-
тупал, виднелся в долинах - уползал змеями обозов, бросал раненых; плен-
ных гнали толпами. Рязанские, тамбовские шли дальше: по горам, долам, в
снегу - завоевывать, побеждать.
Санитарный поезд пришел на станцию, стал, поднял флаг. На фронте было
тихо, пока постреливали; мимо проходили, проходили поезда: в поездах пе-
ли песни, топили печурки, топали лошади, стояли на платформах укутанные
орудия. Санитарный заскучал - наступления не предвиделось, неприятель
отсиживался, занимался своими делами. В санитарный приехали к обеду из
штаба дивизии; повара пылали, в печах трещало, хрустящая индейка была
коричневая, с корочкой; из аптеки по рецепту для медицинских нужд выдали
спирт, коньяк - для выздоравливающих. Обедали в вагоне-столовой, Мэри в
косыночке распоряжалась. Дивизионные - все бравые, отличные щеголи выпи-
ли: за победу, за Россию, за женщин. Индейку подавали на подносе широ-
ченном; лежала коричневая, уверенная, в бумажных манжетках.
После обеда вышли пройтись. Небо синело, снежок поблескивал; вдруг
сзади бухнуло, в небе распух белый дымок - серебряно-белая пичуга, еле
видимая, пролетала; бухнуло спереди, сбоку - дымки размазались: в белых
дымках серебряно-белая скользнула, сзади вдруг завизжало, стало визжать
противно, смертно - земля раскололась, задымилась. Дивизионные бежали к
блиндажам; в блиндажах, сырых, могильных, сидели, выжидали, сразу стало
душно; земля еще раскололась, потом стало тихо; пичуга улетела. Небо бы-
ло синее, снег бел; из дыма выносили: обрывки шинели, развороченное чре-
во, из которого синие внутренности лезли. Дивизионные обещали наказать
