- А семь штук, значит, все-таки продала?
- Продать-то продала, но по какой цене продала, вот вопрос! - выше
закинула она в ужасе лицо.
Афанасий как стоял, так и наклонился всем туловищем вперед, точно со-
бираясь падать на Марью плашмя.
- Ус-ту-пи-ла?! - истерически взвыл он при этом с плачущей гримасой.
- Тьфу на твою голову! - сплюнул он ей в ноги. - Я так и знал, что она
уступит, задаром товар отдаст! На какого же чорта мы тогда с Данькой
трудимся, режемся, убиваемся, лучше нам сразу головой об стенку!
Марья, точно фокусница, в секунду распоясала на себе веревку, выско-
чила из заскорузлого пальто, как из скорлупы, и маленькая, легкая, нео-
бычайно живая, подлетела к самому лицу Афанасия, замахала перед его оч-
ками и так и этак руками и неприятно крикливо заголосила:
- А ты, очкастый чорт, когда даешь продавать зажигалки, то смотри,
какие даешь! Один человек хотел все забрать и еще заказать для отправки
в деревню и цену подходящую давал, да у зажигалок ролики не крутились,
ни у одной, ни у одной, хоть плачь!
- Как не крутились! - поднял плечи Афанасий, растопырил руки, насупил
брови.
- А так не крутились! - победоносно подпрыгнула перед его носом
Марья, стала в позу и подбоченилась.
- Это ты, сатана, не досмотрел за роликами! - оборотил тогда свое
разгневанное лицо Афанасий на сына. - Помнишь, я тебе говорил, когда
клепали оси: "Данька, расходи ролики, чтобы крутились! Данька, расходи
ролики, чтобы хорошенько крутились!". А ты, как позаклепывал оси, так и
бросил их без внимания! Вот что значит довериться дураку! Все самому на-
до делать, все, все на свете!
- Они крутились, - глухо произнес Данила, навалясь боком на станок и
взволнованно пощипывая крупной рукой рыжеватый пушок на широком подбо-
родке.
- Крутились? - бешено вскричал Афанасий и, как от удара, закрыл глаза
и застонал в сторону: - и он еще говорит, что они крутились! О, счастье
твое, что нет у меня сейчас другого помощника, другого хорошего токаря,
а то бы я тебе показал, как они крутились! Ты бы у меня сейчас сам зак-
рутился здесь, как волчок! Две зажигалки украл, три испортил, и так поч-
ти что каждый день! Вот что значит у человека собачья душа: ему не об
деле думать, ему газончики на бульварчиках рисовать, отца, мать убивать!
Ууу!
И отец с судорожным ржаньем заиграл перед самым лицом сына крепко
сжатым кулаком, как играют перед лицом ребенка куклой. Он осторожно ка-
сался краем кулака то кончика его носа, то бровей, то губ, очевидно бо-
рясь с желанием ударить его как следует по лицу...
Данила при каждом таком касании кулака незаметно отводил лицо чуточку
влево, вправо, назад, весь находясь в ожидании удара отца и уже ни на
секунду не спуская глаз с его руки.
- Отец! - стоя на месте и не шевеля ни единым мускулом, только сощу-
рясь, предостерегающе повторял он все нетерпеливее и нетерпеливее: -
отец!
Марья моментально врезалась между ними клином и расталкивала их, как
неживых, в стороны.
- Афоня, не бей! - умоляюще произносила она и, как языком колокола,
ударяла их, то одного, то другого, бедрами: - Даня, не бей!
Предвидя недоброе, из другой комнаты прибежала бледная, со слезами на
глазах, Груня. Вцепившись в мужчин, обе женщины кое-как растащили их в
разные стороны.
- Расходитьсь! - кричали они на мужчин, толкая их и задыхаясь. - Рас-
ходитьсь!
Мужчины, точно одеревенелые, почти не сопротивлялись усилиям женщин,
и те сдвигали их с мест, как тяжелую, приросшую к полу, мебель.
И долго потом сидели отец и сын на табуретах в разных углах комнаты,
утомленные, неподвижные, сонные, с беспрестанной судорожной зевотой.
- А ну-ка покажи, какие зажигалки остались, - наконец, обратился Афа-
насий к Марье, не глядя на нее, протянув к ней руку.
Марья ошалело метнулась в один угол комнаты, в другой, а сама испу-
ганно припоминала, куда дела мешечек с зажигалками, потом опростала ко-
шелку с продуктами, вынула оттуда сумочку, затянутую шнурком, распустила
шнурок и подала остатки зажигалок супругу.
- А залапала как! - воскликнул Афанасий, доставая из мешечка одну за
другой три зажигалки. - Придется снова глянец наводить! Наверное на ба-
заре всем детям играться давала! Это же не игрушки, это вещи, это товар,
который на рынке идет наравне с другим товаром! И его нельзя каждо-
му-всякому в руки давать!
- А не давамши, не продашь! - стояла и неподвижно смотрела огромным
косым глазом на зажигалки Марья. - Если бы на толчке были люди, а то
ведь там черти! - возбуждалась она при воспоминании о толчке, и костля-
вое лицо ее бледнело и делалось все более худым и страшным. - Другой му-
жик, чтоб ему околеть, подойдет, спросит - почем, возьмет зажигалку,
вертит ее в руках, взвешивает, как золотую вещь, отворачивает и завора-
чивает все винтики, вытрусит на ладонь пружинку, посмотрит, сколько ка-
мушка в трубку всунуто, много ли фитилька вдето, зажгет, погасит, еще
зажгет, еще погасит, как все равно балуется. Смотришь и думаешь, ну,
этот возьмет! И не одну возьмет, а все возьмет, в отправку, в деревню! А
он, чтоб ему не своей смертью издохнуть, сует обратно мне в руку зажи-
галку и, даже не сказамши свою цену, потянет вот так носом, как будто
ему собственный дом терять, и почти что бегом убегает. И я уже знаю, что
это значит, когда человек носом так тянет: это значит, что человеку де-
нег жаль. И такого уже ничем не остановишь, никакой ценой не вернешь.
Ему хоть из пушки в спину стреляй, он ни за что не обернется, а еще
больше наддает ходу! Вроде рад, что спасся.
- Это не покупатель, - пренебрежительно машет рукой Афанасий и кривит
лицо. - Это не покупатель, и такому давать вещь в руки нельзя!
- А разве у человека на лобу написано, покупатель он или нет? Даешь в
надежде! Думаешь об пользе!
- Все ж таки покупателя сразу видать! Ну, а почем ты те семь штук от-
дала?
И Афанасий, как бы заранее готовый к самой ужасной правде, силился
сделать лицо равнодушным.
Марья не верила спокойствию Афанасия, и ее косой глаз, ощупывая мужа,
вздрагивал в глазной впадине.
- Вот почем продала. - И она назвала цифру.
- Как?! - наморщился Афанасий, точно обжегся.
- Так, - безучастно ответила Марья. - А если бы не продала, вы бы
завтра не емши сидели!
- Не надо было торопиться уступать покупателю! Надо было ждать. И он
надбавил бы!
- А ты думаешь, я, как пришла, так и уступила? Что же я - дурочка или
первый раз продаю зажигалки? И что же я тогда цельный день делала на ба-
заре, если сразу продала? Чай внакладку пила? Я полдня никому не уступа-
ла, билась за цену, как сумасшедшая, а потом вижу, что уже после обеда,
что народ расходится и что собирается дождь и поднимается ветер, буря и
базарный мусор выше крыш гонит, тогда я, как сумасшедшая, бросилась по
всему базару тех покупателей искать, которые вначале давали сходную це-
ну. Тут дождь, тут буря, тут бумажки летят выше крыш, а тут я одна бегаю
по базару, как сумасшедшая, со своими зажигалками!
- Дождя, положим, не было, - вяло проговорил Афанасий, потом быстро
встал и приказал неприятно рычащим голосом: - обедать давай! Ррр...
Марья бросилась в кухню.
VI.
Афанасий и Данила сгребали с большого рабочего стола в одну сторону
коробочки со всевозможными медными винтиками, трубками, стальными пру-
жинками, колесиками. Груня расставляла на этом столе четыре обеденных
прибора.
Данила, укараулив удобный момент, снял со стены с гвоздя разлива-
тельную ложку и бросил ее под стол в ящик с медными стружками.
- Где разливалка? - спрашивала Марья, поставив на середину стола ог-
ромный чугунный котел с постными щами. - Никто не видал разливалки? -
удивленно смотрела она на пустой гвоздь на стене и искала глазами по
сторонам.
Все молчали, и Марья пошла искать по всем полкам, в посудном шкафу, в
кухне, возле плиты...
Данила тоже встал и, наклонившись к полу, стал заглядывать под стол.
- Может сорвалась с гвоздя и завалилась под стол, - сказал он. - Так
и есть, - достал он оттуда разливательную ложку и стряхнул с нее медную
стружку.
Вытерев затем разливательную ложку о штаны, он быстро запустил ее в
глубокий котел и осторожно, чтобы не взболтать отстоявшуюся гущу, повел
ею по самому дну котла. Зачерпнув таким образом со дна гущу, синеватую
кислую капусту и желтое разваренное пшено, он так же осторожно направил
ложку к своей тарелке. У него талант, который впоследствии озолотит всю
семью, поэтому он должен сейчас лучше других питаться.
Все с болью на лицах следили за ним.
- Ты что же это делаешь, сатана? - крепко схватил его Афанасий за ру-
ку с разливательной ложкой. - Всю гущу забрал! А другим что? Выложь пше-
но сейчас обратно!
Данила промолчал, только покраснел и попытался ложку с пшеном донести
до своей тарелки. Афанасий оттягивал пшено обратно к котлу, и между сы-
ном и отцом завязалась над столом отчаянная борьба.
- Брось! - кричал отец.
- Нет, ты брось! - отвечал сын.
Сын, конечно, вышел бы из борьбы победителем, если бы в помощь отцу
тотчас же не вступилась Марья. Она, хищно выкатив в сторону косой глаз и
стиснув зубы, щипала ногтями кисть руки сына, в которой была ложка с
пшеном.
- Грунька! - закричала она. - А ты чего не помогаешь? Помогай!
Сын в это время взял и перевернул ложку вверх дном, и вся гуща выва-
лилась прямо на стол.
- Это самое лучшее, - сказал отец.
Сын бросил опорожненную ложку, и борьба прекратилась.
Несколько мгновений все сидели и осматривали на себе следы борьбы.
Афанасий расправлял вывихнутый палец правой руки, Марья откусывала над-
ломанные ногти, Данила высасывал ртом кровь из руки, в нескольких местах
поколупанной матерью...
- Он и ложку нарочно спрятал! - пропыхтел запыхавшийся Афанасий. - Я
тебя когда-нибудь убью, сволочь такую! - посмотрел он несвоими глазами
на сына, бледный, дрожащий, обессиленный от борьбы.
- Ладно, - загудел вызывающе и насмешливо Данила.
- Довольно! - прикрикнула на них на обоих мать. - Будет! Щи стынут!
Ешьте!
- Хотя бы обедали, как люди, - уныло пожелала Груня, молодая, безжиз-
ненная, как старуха, с полуспущенными на глаза верхними веками, с отви-
сающими дрябло щеками.
Афанасий отстранил локтями всех от опрокинутой на стол гущи, взял
сперва ложку, а потом широкий нож и начал собирать пшено со стола в свою
тарелку. Если судить справедливо, то он больше всех в доме имеет прав на
это пшено: он раньше всех встает, больше всех работает...
- Что же это будет? - сдавленно спрашивал Данила и провожал глазами
пшено на ноже отца. - Один будет поедать все пшено, а другие будут хле-
бать из котла пустую воду?
- А ты?! - обе враз попрекнули его мать и сестра. - А ты?! Тебе мож-
но?
- Делите на троих, - указал отец на оставшуюся на столе часть пшена,
бросил широкий нож, подлил себе из котла жижи, спрятал в карман очки и
стал есть.
Мать схватила нож и зацарапала им по столу, сгребая все крупинки пше-
на в одну кучу. Если бы по совести делить, то главную часть этого пшена
надо было бы дать ей: она продает зажигалки, она достает деньги. Не про-
дай она вчера зажигалки, сегодня не было бы ни этого обеда, ни этой гу-
щи...
Ели молча, жадно, жевали громко, как лошади. Иногда кто-нибудь хотел
дать отзыв о качестве капусты, пшена или черного хлеба, но, пробормотав
несколько слов, обычно умолкал, устремляя все свое внимание снова в та-
релку.
Жижи в котле было много, и ее брали без счета, кто сколько хотел.
- Хлеб ешьте только со щами, - скользнула глазами по всем приборам
Марья. - А так-то его, конечно, не хватит, сколько ни возьми.
- Я его почти вовсе не беру, - тоскливо произнесла Груня.
- Я не тебе, - проговорила Марья и закричала в другую сторону: - Да-
