бенно хорошо!
Вечерами он поздно засиживался в студии местного союза художников. С
некоторых пор он очень усердно занимался там живописью. Он был необыкно-
венный человек. Кроме нечеловеческой силы, кроме железного здоровья,
природа дала ему еще много и других талантов, в которых он долгое время
никак не мог разобраться. Казалось, стоило этому чудо-богатырю встрях-
нуться, как с него посыплются на землю таланты. Даниле это было даже са-
мому смешно, ему невольно припоминалась соблазнявшая его в детстве вы-
веска одной кондитерской, изображавшая опрокинутый рог изобилия, из ши-
рокого раструба которого без конца сыпались разноцветные пирожные, вот-
рушки с изюмом, крендели. Точно так же глаза его разбегались и теперь,
при обнаружении у себя всевозможных талантов, и он не знал, за какой из
них ухватиться: все были соблазнительно-хороши. И с самоуверенностью мо-
лодости набрасываясь то на одну бесплатную студию при наробразе, то на
другую, он за четыре года советской власти чуть-чуть не сделался сперва
знаменитым оперным певцом, таким, как Собинов, потом известным писате-
лем, таким, как Максим Горький, чемпионом мира по поднятию тяжестей и
борьбе, как Поддубный, политическим оратором, драматическим актером... В
самое последнее время одна отзывчивая дама, художница, совершенно слу-
чайно открыла в нем новое дарование, подлинный талант к живописи и при-
том такой, какие родятся по одному в столетие. Чтобы не ошибиться, она
водила его показывать от одного специалиста к другому, как больного тя-
желой болезнью водят от доктора к доктору, и Данила видел, какое он про-
изводил на всех впечатление своими набросками карандашом с натуры. И он
тогда же раз-на-всегда решил, что все предыдущие его увлечения и успехи
были ошибками, поисками себя, и что настоящее его призвание именно тут и
только тут, - в живописи. И на улице, на которой он родился, вырос и
жил, теперь его иначе не называли, как "Второй Репин", как раньше титу-
ловали "Второй Максим Горький", "Второй Собинов", "Второй Поддубный"...
Отец постоял над Данилой, посмотрел на его исполинскую фигуру, не
умещавшуюся на постели, на красную, полную, лоснящуюся физиономию, уто-
павшую в подушке, на жирную шею, собравшуюся на затылке складками, вслу-
шался в его шумное, здоровое, беспечное, жадное до жизни дыхание, очень
родственное тому пению петухов, - и чувство зависти к сыну зашевелилось
в нем.
- Вот что значит не иметь ничего в голове!.. - подумал он, с желчной
улыбкой на искривленных губах. - Ну, разве это человек?.. Разве он ког-
да-нибудь думает об зажигалках?..
Он запустил под туловище сына сразу с обеих сторон руки и так защеко-
тал его под бока, с такими гримасами, точно старался ухватить на дне ре-
ки рака, яростно оборонявшегося в илистой норе под корягой.
- Ну!.. - кряхтел он при этом ему в грудь. - "Второй Репкин"!.. Поды-
майсь!.. А-а, ты не встанешь?.. Говори: не встанешь?..
Данила вертелся на жесткой постели, как червяк на гладком камне,
тщетно ища носом, куда бы зарыться. Но ни глазных век, ни рта он не раз-
жимал, очевидно, продолжая крепко спать.
- Нет, врешь, собачья душа! - пропыхтел окончательно взбешенный Афа-
насий. - Спать больше я тебе все равно не дам!
Он обхватил сына, прижался одной щекой к его груди, отодрал его туло-
вище от постели, приподнял его всего на воздух и, как большую куклу,
усадил на край кровати.
Данила, сильно сутулясь, в буром от грязи белье сидел со свешенными в
пол громадными босыми ногами и, чуточку раскрыв глазные веки, долго и
безучастно смотрел на отца.
- Ммуу... - наконец, недовольно промычал он и судорожно зевнул, на
момент превратив все свое лицо в один громадный темный кругло разверстый
рот, окаймленный изнутри кольцом белых зубов. - Еще совсем темно, -
простонал он и туго, как бык, перевел тяжелые глаза на черный квадрат
окна, потом опустил голову и со сладострастным выражением лица начал
расчесывать в кровь правой рукой левую ногу у щиколотки. -
Хрусс-хрусс-хрусс... - безжалостно скреб он ногтями кожу ноги, сладко
зажмурив глаза. - Хрусс-хрусс-хрусс...
- Заспался, вот и показывается, что темно, - подбадривал его отец. -
А так-то оно не темно: самая зорька.
И, поглядывая за сыном, чтобы тот снова не растянулся на постели, он
пошел к станку.
- Да... как же... "показывается"... "зорька"... - как ребенок, кап-
ризно огрызался низким ворчливым баском сын, а сам с возрастающим упое-
нием скоблил и скоблил ногу: - Хрусс-хрусс-хрусс... Где она твоя
"зорька"?.. Теперь самое спать!..
- Тебе бы все спать!.. - попрекал его отец, откладывая для него на
отдельный стол работу. - А как же я?.. Я еще меньше твоего сплю!.. Ты
знаешь, когда я сегодня встал?..
- Знаю, знаю... Хрусс-хрусс... Ты кажется скоро вовсе не будешь ло-
житься спать... Хрусс-хрусс... Но ты-то другое дело... Хрусс-хрусс...
Ты-то сам виноват... Хрусс-хрусс...
- Как это "сам"?!
- А так сам... Не связывался бы с этими проклятыми зажигалками!.. Я
давно говорю: давай, поступим обратно на завод... Там теперь и ставки
больше и пайки выдают аккуратней...
- Знаем! - раздраженно бросил Афанасий, работая. - Слыхали! Пока вы-
рабатывают новые ставки, цены на хлеб опять подскакивают вдвое! Тоже и
пайки: пока их получишь, сапоги обобьешь, за ними ходивши! А допросы! А
анкеты! А подписки, отписки, записки, расписки! Нет, на зажигалках рабо-
тать все-таки лучше, самостоятельней, вроде как сам себе хозяин! И под-
нажиться опять же можно, если!
- Да... Хе-хе-хе... "Нажились" мы много... Хрусс-хрусс-хрусс...
- Ну! - вдруг злобно закричал на сына издали отец и уставился в него
поверх очков остановившимися глазами. - Чего же ты сидишь, босые ноги
скубешь? Вставай, время идет, не ждет, работать надо! А скубсти ноги бу-
дешь потом!
- Ладно, - пробормотал небрежно Данила, перестал чесать изрытую в
кровь ногу, пошарил гигантской ладонью под кроватью и выволок оттуда бо-
тинки.
- Да, "самостоятельней", "сам себе хозяин", чорт возьми! - криво ус-
мехался он в пол и натаскивал на свои нечеловечески-широкие ступни еще
более широкие американские боты, тяжелые и твердые, как чугунные утюги.
- Хорошая, чорт побери, наша "самостоятельность"! Хорошие мы "хозяе-
ва"! - зашнуровывал он толстым электрическим проводом свои боты с таким
видом, точно запрягал пару ломовых лошадей. - При лампе начинаем рабо-
тать, при лампе кончаем и на обед имеем не больше, как полчаса! А на за-
вод ходили по гудку, когда уже развиднялось, и, как бы то ни было, рабо-
тали там не только казенную работу, но и свою, - взять те же зажигалки,
- и материалом свободно пользовались, и инструментом, и всем, и шабашили
в 4 часа, когда солнце стояло еще высоко... На заводе я сроду не знал,
что такое работа при лампе.
- Мало ли чего, - тряхнул полуседой головой Афанасий. - Ты еще много
кой-чего не знаешь. - Ну, на!.. - клокочущим от раздражения голосом за-
давал он работу сыну. - Вот!.. - почти стонал он и смотрел на Данилу та-
кими глазами, точно порывался схватить его за шиворот и хорошенько поты-
кать носом в работу.
- Бери сейчас вот эти корпуса и затирай на них шабором паянные места,
чтобы нигде не было видно олова!.. Забирай!..
- И тут на твоих зажигалках, раз плюнуть, погибнуть с голода... -
продолжал твердить свое Данила, уже стоя возле постели на ногах и туго
затягивая на себе узеньким ремешком широкие холщевые рабочие штаны... -
а на заводе сроду не пропадешь: все-таки возле людей! На нашем заводе 6
тысяч человек работает!
- Хотя бы 36! - оборвал его отец. - Все равно, каждый думает только
об себе!
- Ничего подобного! - фыркал Данила над ведром, ополаскивая лицо. - И
там по крайней мере узнаешь, какие есть новости, а тут живешь у вас, как
в тюрьме!
- Тебе нужны новости? Марья каждый день приносит с базара все новос-
ти!
- То не те.
- Одинаковые!
- И на заводе...
- Довольно про завод! - взвизгнул отец. - Он все про завод, он все
про завод! - с плачущим выражением лица пожаловался отец в сторону. - Я
лучше твоего знаю завод! Я больше как 30 лет на заводе лямку тянул! А ты
меня учишь: "завод", "завод".
Закатив оба рукава рабочей блузы, Данила, с широкой грудью, с громад-
ным животом, картинный богатырь, лениво, в развалку, поплелся к токарно-
му станку.
- Что работать? - недовольно прогнусавил он, хмурый со сна.
- Вот, - указал отец на отложенные в сторону медные корпуса. - И
смотри: когда затрешь шабором паянные места, тогда зачищай наждаком
медь, сплошь, всю, чтобы она прямо горела! Дело касается рынка, и поку-
патель кидается не на механизм зажигалки, не на правильность закалки ро-
лика, а на чистоту, на блеск, на моду!
- Значит, уже будем обманывать народ? - иронически покривил губами
Данила, сгребая по столу в кучу медные корпуса.
- Зачем обманывать? - ударил молотком по медяшке Афанасий. - Это не
мы их обманываем! - и он прицелился и ударил опять. - Это они себя обма-
нывают, держат фасон!
Данила все никак не мог раскачаться, он упрямо стоял перед своим ра-
бочим столом и, угнетаемый чувством ужасной лени, злыми глазами считал
заготовленные отцом корпуса.
- Сколько сегодня будем гнать? - спросил он грубо, вызывающе, гудящим
голосом.
- 12 штук, - мягко и вкрадчиво ответил отец и с невинным лицом стара-
тельно наворачивал нарезной дощечкой резьбу на медной соломинке, через
которую в зажигалке проходит фитилек.
- Как 12??? - с истерическим завыванием вскричал невыспавшийся Данила
и упер в стол тупой, жестокий, разбойничий взгляд. - А тут у тебя 15!!!
- Да, правда, там еще три лишние есть... Для между делом...
- У-у-у! хорошее "между делом": целых три зажигалки! И тогда так бы и
говорил, что 15! А то: "12"! Обманывает! И если бы это в первый раз, а
то - всегда! Я нарочно раньше сосчитал, смотрю - 15, потом, думаю, дай
спрошу, сколько скажет, а он: "12"! Что же ты думаешь, что я слепой, не
вижу, что ли?
Афанасий швырнул инструмент, сделал обеими руками гневный жест.
- Довольно гудеть!!! Зачищай медь, сатана!!! За нас никто не будет
работать!!!
Данила умолк, подернул плечами, кособоко нагорбился над столом, взял
в одну руку цилиндрическую медяшку, в другую трехгранный шабор, начал
работать.
У него все в груди кипело от отвращения к подобной работе. И он с та-
ким остервенением хватал со стола медные трубки, так жестоко скоблил их
ребром стального шабора и с такой силой швырял их потом о стол, словно
это были его заклятые враги.
- Легче! - не раз покрикивал на него со своего места отец, следя за
ним со стороны. - Легче! Это же вещь!
Данила некоторое время работал молча.
Наконец, он не выдержал собственного молчания.
- Что это, шахта, что ли, что мы работаем при лампе?! - вдруг яростно
вобрал он голову в плечи и странно, точь-в-точь по-собачьи, оскалил из-
дали на отца зубы. - Или это, может, мы на ночной смене работаем, и с
утра тут будут работать другие?! На самом-то деле, отец! Пора нам в этом
как следует разобраться! Люди боролись за 8 часовой рабочий день, а ты
из меня по 16 часов жилы тянешь!
У ошеломленного отца нижняя челюсть задергалась, бородка завилась в
воздухе живой змейкой.
- Что-о? - в свою очередь ощерил он издали на сына полубеззубый рот и
высоко задрал хобот носа в очках, так что темные круги ноздрей встали
стоймя. - Я из тебя жилы тяну, я, да? Дурак ты, дурак! Жизнь тянет жилы
из тебя, а не я! А я - что от тебя имею?
- Да!.. Как же!.. "Жизнь"... Бежать надо из дому от такой "жизни", и
больше ничего!
И Данила злобно строганул шабором по трубке.
- И бежи! - замотал на него полуседой головой отец. - И бежи, сатана,
бежи! Только смотри, когда выголодаешься, обратно не приходи: не приму!
