го...
Отпросилась от службы и поскорее домой.
Еще только вхожу во двор, а кричу уже в отворенное окно:
- Борь, Борь, иди встречать! Посылка!
Не успела раздеться, а Боря, сразу порозовевший, взрезает холст и
бормочет под нос:
- Ой, Фея, Фея, как хочется поскорее!
В посылке три хлебца. Один совсем маленький, другой - побольше, а
третий - еще больше. Лукаво смотрю на Бориса и говорю:
- Это мама нарочно так сделала. Самый большой - папе, поменьше - мне,
а самый маленький - тебе.
А он еще лукавее возражает:
- Нет, Фея, это просто так испеклось.
Разрезали самый маленький хлебец на три ровных части и с'ели. Папина
часть осталась и смотрит на меня, а я на нее.
Искоса взглядываю на Борю, а он уже приготовился и сразу поймал мой
взор. Он смущенный, и я смущенная.
Нерешительно говорю ему:
- Давай.
Но глазами говорю в то же время:
- Не надо, не надо! Нечестно.
Он, конечно, понимает безмолвную просьбу, но есть так хочется, и по-
том... Потом, у папы лишние полфунта.
- Я не знаю. Как хочешь... Давай...
Но я уже справилась с собою. Весело и громко отвечаю:
- Не стоит! Рассердится. А потом... потом он ведь тоже голодный.
8 августа.
На сегодня от вчерашней посылки не осталось и кусочка. Но сегодня
опять повезло.
Хлеба по карточкам не давали почти с половины июля. Все нет, нет и
нет. А сегодня папа получил сразу за все дни.
Входит с большим мешком за плечами и весь сияет:
- Радуйтесь, радуйтесь, ребятки, хлеба несу за все дни. Ох, устал да-
же тащивши...
И Боря и я кричим в один голос:
- Сколько, сколько?
- 18 фунтов на всех.
- А нам-то, нам-то сколько?
- Вам 8 фунтов и мне 10.
Вот счастье-то ему - 10 фунтов одному, а нам на двоих 8, и лишние
полфунта у него...
Но живо собираю обед. Села и заулыбалась. В руках нож, а на столе пе-
редо мной - целый хлебище. И у папы в руках нож. Тоже перед ним хлебище,
и папа улыбается ему. Взглянула на Бориса и тот улыбается, потирает руч-
ки и бормочет:
- Поедим хлебца-то сейчас, поедим!
И вдруг замечаю, что в папином хлебище что-то маловато для 10 фунтов.
С наслаждением режу свой хлеб и спрашиваю папу:
- Папочка, что-то у вас больно мало? Тут нет десяти фунтов.
Он говорит с улыбкой, совсем как у Бори:
- Да я, дурень этакий, получил хлеб и крепился, крепился, а потом и
с'ел фунта с два еще на заводе.
У Бориса тоже вырывается с визгом:
- Ох, и мы сейчас поедим, поедим!..
Папа отрезал себе такой толстый кусок, что я даже залюбовалась. Прямо
приятно сделалось, когда вспомнила, какие тоненькие ломтики он отрезал
раньше. Господи, если бы всегда так!.. Папа бы не был тогда эгоистом.
Хорошо бы было как!
А он жует свой толстый кусок беззубым ртом и говорит с ласковой улыб-
кой:
- Вот что, ребятки...
Мы оба перебиваем:
- А что, что такое, папочка?
- Да вот что. Вы уж сегодня не жалейте, до сыта ешьте. А завтра-то уж
распределяйте. К утру кусочек, и к вечеру кусочек. Вот как я.
- Ммда, ммда, ммда...
За несчастной похлебкой с'ели с Борисом фунта по два хлеба. После
обеда папа на радостях посылает в чайную. Против обыкновения нужно взять
по две порции чаю и по две конфетки... Ведь хлеба много, и можно много
пить чаю...
За чаем измерила глазами папин кусок и свой. Наш уже совсем ма-
ленький. Ласкаю его глазами, и хочется еще есть.
С уверенным видом говорю Борису:
- Ну, как, больше не хочешь? Я думаю, на завтра оставим? Да, Боря?
Но Боря говорит:
- Нет, Феечка, еще по маленькому, маленькому кусочку. Мы вкусную
тюрьку устроим в стакане. В тюрьке-то меньше хлеба пойдет. Верно, давай,
Фея!..
А Фее только того и надо.
- Ну, ладно, что уж с тобой делать; давай, давай...
Режу хлеб. Фу, фу, хотела отрезать по маленькому, а вышло опять по
толстому, толстому куску! И всего-то у нас осталось фунта три. Жаль-то
как!
Верчу с сожалением свой кусок в руке, а Борису говорю небрежно:
- Ну, уж если есть, так есть, а жалеть нечего. Правда, Борис?
- Ммда, ммда, Фея, правда...
Папа тщательно завернул свой хлеб в бумагу. Встал и говорит:
- Слава тебе, Господи, сытехонек сегодня.
А следом встаем и мы. Показываю Борису на свой живот и говорю с улыб-
кой во все лицо:
- Борь, у тебя тут полно? Сыт, наверное?..
- Ой, Феечка, сыт... А знаешь, нижняя-то корочка вкусная. Смотри, ка-
кая поджаристая.
- Ах ты, плут, этакий! Ну, ладно, давай нижнюю корочку, а теперь
все-таки уберем, а то все с'едим.
- Да, да, Феечка, надо убрать.
Папа отяжелел совсем. Не раздеваясь, не сняв даже сапог, лежит на
кровати, курит трубку и читает газету. Нет-нет, и взглянет на нас поверх
очков, и улыбнется ласково. Мы с Борисом забились в уголок. Без умолку
трещим о маме и смеемся от сытости. Через полчаса, час вдруг чувствую,
что опять голодна, страшно голодна. Сказать об этом Борису? - нехорошо.
Папа завтра даст нотацию. "Вот, - скажет, - большая, не могла удер-
жаться. Хоть бы Борис, - ему простительно"...
Решила, что Борису не скажу и не буду есть хлеба, а только пойду
взгляну на кусок в шкафу.
Встала. Нарочно зевнула и иду. А Борис сразу:
- Ты куда?
- Сиди здесь, я сейчас приду.
Смотрит лукаво, улыбается и говорит:
- Ишь, какая, и я пойду.
- Ах, ты дрянь мальчишка! Не проведешь. Ну, ладно, пойдем. Еще по ку-
сочку.
Отрезала и говорю:
- Борь, а Борь, ну и дураки мы с тобою! Весь хлеб с'едим.
- Ой, нет, Феечка, я думаю, что мы очень умные.
И еще лукавее поглядывает на меня.
- Ах, ты, поросенок этакий! Пойдем скорее спать, а-то все с'едим.
- Пойдем, Феечка.
Борька захватил хлеб зубами и странно-лихорадочно заторопился. Разде-
вается, а хлеб все не выпускает из зубов. Спрашиваю его с удивлением:
- Ты чего так торопишься?
- А знаешь, Феюшенька, я буду в постели лежать и есть хлеб. Правда,
ведь хорошо? Лежишь и ешь, а он тебе прямо в горло идет.
Оба забрались под одеяло. Лежим и шепчемся. Хлеб откусываем маленьки-
ми кусочками. И вдруг замечаю, что Борис спит, а в руке у него недоеден-
ный кусочек.
Доела и его кусочек. Уже стала засыпать, когда в другом углу заворо-
чался, закряхтел папа. Приоткрыла засыпающий глаз, а папа, в одном
белье, пробирается куда-то бесшумно... Господи, да куда же это он? Стало
страшно.
И вдруг через открытую дверь вижу, что в столовой он направляется
прямо к шкафу. Босые ноги шлепают. Ага! Скрипнула дверь шкафа... Ах, в
тишине зазвенел уроненный нож. И за звоном в тишине раздалось:
- Ах, вроть твои на ноги! Дурень я этакий.
Успокоенная, юркнула под одеяло и рассмеялась без злорадства... Ага,
и ты не выдержал! А еще нотации читал... Ах, папка, папка!
И в первый раз за все время видела сны. И утром даже могла их вспом-
нить совершенно отчетливо.
9 августа.
Утром радостно рассказываю сны Борису.
- Представь, Боренька, давно уже не видела снов, а сегодня приснились
сразу два Сережи: наш Сережа и Сергей Френев. Как ты думаешь, что это
значит?
Боря улыбается по вчерашнему и говорит:
- Наверное, папа опять 18 фунтов хлеба принесет.
А потом подумал полминутки и добавил серьезно:
- Погоди, это я нарочно. Наверное, письмо будет от мамы или нашего
Сережи, только не от твоего Сережки...
Я возмущена до глубины души, хотя и понимаю, что он шутит:
- Как ты смеешь так говорить? Он вовсе не Сережка, а Сережа... Сере-
женька Френев. Он... он будет командовать в Красной армии...
Я чуть не сказала, что он будет генералом, да вспомнила, что у нас
теперь нет генералов.
Борис и ухом не ведет. Подмигивает мне глазом и говорит примиряюще:
- Ну, ладно, пусть он там будет, а только, знаешь, давай сделаем
тюрьку.
Сделали тюрьку и за тюрькой доели весь вчерашний хлеб. Проглотила
последний кусок и вдруг сделалось страшно:
- Боренька, милый, как будем завтра-то?
Боря тоже сидит грустный.
- Понимаешь, Фея, мне не верится, что у нас был вчера хлеб, и что мы
сейчас ели. Правда, не верится.
Сегодня у меня свободный день. На службу итти не надо. После самой
тюрьки лежу на кровати. Боря сидит на балконе и греется на солнышке.
Вдруг он вбегает радостный и торжествующий. Размахивает письмом.
- Ну, что я тебе не говорил разве? Смотри, письмо. И от нашего Сережи
оно, а не от твоего Сережки. Смотри, смотри, на, читай скорей!
Выхватила письмо и в один миг распечатала. Да, от Сережи... Пробегаю
глазами первые строчки, а Борис тянет за рукав:
- Читай, читай вслух.
- Да, да, слушай. Сережа в Чернигове...
Еще пробегу несколько строчек, и потом говорю:
- Недавно был в командировке в Москве...
И вдруг я замолчала совсем.
- Фея, Фея, Феечка, чего ты молчишь?
- По-до-жди, Бо-рень-ка.
Господи, что это он пишет? Пишет, что в Москве заходил к Френеву. Пе-
ред Френевым лежало нераспечатанное письмо Катюши. Да, да, я знаю эту
Катюшу! Это Катюша Ильина. Дальше, дальше... Письмо читали вместе, а Ка-
тюша пишет Френеву: "Сережа, я хочу, чтобы вы приехали в Петроград. Слы-
шите: я хочу этого. А хотите вы меня целовать? Хотите? Признайтесь ско-
рее"... Господи, что же это такое?
Слышу, что Боря теребит меня за рукав, а у меня в глазах потемнело, и
в сердце тонко колет. Бессильно опустилась на стул и сложила руки на ко-
ленях. Пальцы судорожно держат недочитанное письмо. Глаза попали на ко-
сые часы на стене. Который же час? который час? Ничего не понимаю...
Господи, Господи, что же это?
И вдруг опять сердце словно дернули за ниточку. Больно, больно. Так и
стрельнуло. Сразу покатились слезы. Забилась на стуле, как раненая. По-
том опять услышала, что Боря тормошит за рукав.
- Фея, Феечка, что такое? Скажи. Фея, Феечка!
- Боря, Боренька! Сергей обманул меня! За что же, за что? Как обидно!
Говорил, что вечно будет любить меня! Даже поцеловал в Вологде. И вот, и
вот...
- Феечка, это неправда. Не может быть.
Это говорит Боря, но я прислушиваюсь к собственному сердцу, - правда
это или неправда? Правда, правда. Он не любит меня. Он любит Катюшу.
И вдруг вскочила, оттолкнула Борю и забегала по комнате.
- А если так... Пусть, пусть! Я сама первая скажу: кончено между на-
ми, все кончено. Он думает, что я буду унижаться. Просить его любви. Ни-
когда, никогда!.. Пусть не думает. Сама первая напишу. Брошу ему в лицо.
Теперь вижу: половина четвертого на часах. Не надо, не надо, не надо...
А за мной бегает Боря и сквозь слезы твердит:
- Фея, Феечка, не надо, пройдет, пройдет...
- Нет, Боря, не пройдет, никогда не пройдет... За что, за что? Как
ему не стыдно? Лгал. Обманывал. Господи, как обидно!
Неожиданно, как громадная туча, налетела новая мысль и заслонила все
другое. Подбежала к зеркалу и жадно стала вглядываться в свое лицо.
- Да, да, я понимаю теперь. Я почти девочка. Катюша лучше меня. А она
не виновата, он только виноват. Да, он виноват. Низко, низко с его сто-
роны! Ну, ладно, пусть!.. Ах, Сергей, Сергей, зачем было лгать? зачем
обманывать? Если у меня еще две косички, так по-твоему можно обманывать
меня. Нет, нет, я покажу тебе. Со мной нельзя играть. Я понимаю твою иг-
ру. И нечестно это, нечестно, низко. Ты увидишь, что я не девочка. Пусть
косички! Надо было сказать сразу, что нравилась Катюша, а не я... Да,
да, да.
Вечером, когда все уснули, несколько раз принималась за письмо, но от
слез не могла писать. Слезы застилали глаза и падали прямо на буквы.
Пусть! Я его не люблю больше. Я навсегда вычеркнула его из своего серд-
ца. Завтра ему напишу.
Не могла уснуть всю ночь. То плачу, то бормочу:
- Не люблю, не люблю, не люблю.
А все-таки, кажется, я его люблю.
10 августа.
Проснулась, а внутри уже готовы слова:
- Не люблю, не люблю, не люблю.
