- Комедиантка!
Этот голос и явный укор в нем почему-то не возмущают. Но я мучительно
вздрагиваю от строгого, возражающего заведывающей голоса Маруси:
- Так не притворяются.
Весь день не смела поднять головы, а домой шла с чувством, что в душе
ничего не осталось.
Только - голод, голод и голод...
27 июня.
Хлебные перебои.
Нашей жалкой нормы не выдают четвертый день.
28 июня.
И сегодня папа хлеба не принес.
29 июня.
И сегодня нет. А папа свои полфунта получает.
30 июня.
Хлеба не выдают седьмой день. Каждый день похлебка, похлебка и то,
что украдем от папы. Он регулярно получает свои бронированные полфунта,
а мы? а мы?..
Сегодня едва дотащилась со службы от трамвайной остановки и сразу
легла на кровать. Внутри огромная, серая пустота. Но где-то глубоко в
этой пустоте теплится смутная надежда, что сегодня-то, сегодня он прине-
сет за все дни.
Звонок.
Встаю, шатаясь. Неужели не принес? Неужели не принес? И вдруг цепенею
от страшного, пронзительного голоса мамы, полного невыразимой голодной
муки:
- Опять не принес. Что за анафемская у вас лавка! Скоро с голоду все
подохнем!
И глухо слышен папин голос, злой, раздраженный, мучительный:
- Что ты кричишь? Разве я виноват? Я сам голодный. Только на полфунте
сижу...
И сразу в страшном голосе мамы безграничная мука и отчаяние сменяются
звериной злобой.
- У тебя хоть полфунта есть! Полфунта, полфунта, полфунта, а у нас и
того нет!
Я слышу, как она с злобной отчетливостью бросает по слогам это "пол-
фунта". Меня вдруг тоже захлестывает слепая, не рассуждающая злоба. По-
являюсь неожиданно в дверях и бешено кричу в жалкое, растерянное лицо
папы:
- Полфунта, полфунта, полфунта!.. Вам хорошо говорить! Лишних полфун-
та есть! Мы седьмой день ничего, ничего, ничего...
Я словно хочу выместить на нем всю накопившуюся голодную злобу. Слова
так и сочатся жестокостью. Чувствую, какой страшной ненавистью горят
глаза. А мама вдруг подхватывает еще с большим безумием:
- Полфунта, полфунта!.. Хорошо говорить!.. Мы седьмой день ничего,
ничего, ничего...
У мамы такое страшное лицо и такие безумные глаза, что я, на миг пой-
мав их, оцепенела. Что же это? Нехорошо, нехорошо. Ему же негде взять.
Но это голос рассудка, а не сердца. Нисколько, нисколько не жаль его!
А он стоит перед нами и смотрит, как затравленный зверь. Тусклая мука
светится в впалых глазах. Конвульсии искажают серое, исхудалое лицо. Вот
мелькнули в глазах какие-то гневные, острые искры и опять погасли. И
опять в них только мука и страдание.
Озирается. Обводит, как загнанное животное, мучительным взглядом жену
и дочь и, вдруг как-то странно махнув рукой, садится на стул, и опускает
на руки голову...
Тоже озираясь на него, мама идет на кухню, чтобы принести несчастную
похлебку.
Как я ненавижу, как ненавижу его за эти полфунта!
1 июля.
А папа хлеба не принес и сегодня. Опять повторилась вчерашняя сцена.
2 июля.
Хлеба нет и сегодня.
3 июля.
Тоже нет.
4 июля.
Сегодня папа сказал, что хлеб будет завтра. Свои бронированные пол-
фунта он получает каждый день. Часть с'едает еще в заводе, а остаток
приносит домой.
Но ни с кем не делится, а с'едает за похлебкой.
5 июля.
Неправда... Сегодня тоже хлеба не принес.
Мы уже не набросились на него с яростным исступлением, а только молча
спросила глазами. Так же молча он ответил тусклым, страдальческим взгля-
дом: "нет". И что-то вроде благодарности мелькнуло у него в этом взгля-
де, за то, что мы не мучим его. Он не знает, что у нас нет сил для это-
го.
Сели хлебать все ту же несчастную похлебку. Как всегда, папа вынимает
из кармана маленький кусочек хлебца. Это остаток от несчастного полфун-
та. Удивляюсь, как он может терпеть и не с'есть сразу. Вот эгоист-то!
Даже для себя эгоист.
И без того маленький кусочек тщательно режет на еще меньшие части.
Потом каждую часть густо посыпает солью. Так солоно он никогда не ел
раньше. Чтобы побольше выпить кипятку. Тогда в желудке будет полно.
Нарезал, посолил и разложил перед собою. А Боря не может удержаться и
скользит по кусочкам голодными глазами.
Милый, мужественный мальчик! Он еще находит силы отвернуться. Как же!
Это ведь папины полфунта. Просить бесполезно. Но он не может удержать
слез. Медленно они точатся из глаз.
И вдруг папа молча кладет один кусочек перед Борей.
Положил и избегает смотреть на Борю и на нас. Опустил глаза на ос-
тальные кусочки и тщательно уминает пальцем на них соль. Потом усиленно
жует хлеб. Но как странно вздрагивают и топорщатся усы на нижней губе!
Господи, какие они стали редкие!.. Мокрые, слиплись. И совсем мало во-
лос. А губы совсем бескровные и лицо бледное, сухое, и все в морщинах. А
на висках-то, на висках-то! Где же папины волосы? А руки? - страшно
взглянуть... А глаза?.. Господи, Господи, бедный папа...
Милый папа, как его жаль. Он Боре дал кусочек хлеба. Ведь он же доб-
рый. Только у него нет.
А Боря, избегая смотреть на кусочек, взял его и бессильно замигал
полными слез глазами. Мама говорит дрожащим голосом:
- Ну, ну, не плачь, папа ведь дал...
Все молчим. От нас тянется к папе что-то невидимое и хорошее.
6 июля.
Митя и Тонька ни разу еще не бывали у нас на новой квартире.
Если встречу Митю в почтамте, он смотрит на меня, как на пустое мес-
то. Никогда не подойдет поздороваться первым. Никогда не поинтересуется
узнать, как мы страдаем и мучимся. А я знаю, что сами они живут хорошо.
Почти каждый день едят мясо. Обидно и горько такое отношение. Пусть бы
не помогали, но разве капельку участия нельзя уделить?
Но еще больнее встречаться с Тонькой. Эта - совсем чужая. И притом
она - дрянной, злой человек. Великолепно знает, как мы голодаем, а
встретится, сейчас же начинает рассказывать, как хорошо они живут сами.
Пересчитывает за целую неделю каждое блюдо за обедами. Хвалится новыми
платьями, ботинками и спрашивает меня, когда мне сделают ботинки, а то у
меня совсем разлезаются.
Поднимается нестерпимое желание избить ее до полусмерти. Ударить пря-
мо в ее вытянутый длинный нос и в наглые глаза. Но молчу, стиснув зубы.
А иногда на ее вопрос, как мы живем, отвечаю с веселым видом:
- Ничего. Ваня посылку прислал.
И бывают же такие люди!
9 июля.
Появилось странное ощущение физической легкости.
Чаще всего бывает по утрам. Когда оно не сопровождается головокруже-
нием, то делается почти приятно. Совсем не надо усилий, чтобы двигать
ногами. Иду по мостовой и не замечаю, что наступаю на неровные камни.
Как будто ступаю по пуху или прямо по воздуху. И грудь тогда расширяет-
ся, и сердце чувствуется огромное, огромное, но легкое, как воздушный
шар.
И приятнее всего то, что я могу вызывать это, когда захочу. Стоит
только закрыть глаза и три-четыре раза глубоко вздохнуть, легкость тот-
час же появится. Тогда нельзя уже думать ни о чем.
Но иногда оно сопровождается головокружением и приходится сразу са-
диться. Раз я попробовала лечь в кровать, но кровать как-будто поплыла,
и появилась тошнота.
11 июля.
Все чаще к нам заходит Александр. Робкий, худой, бледный и глаза
страшные, голодные. Голодный приходит к голодному, чтобы поесть.
И мама никогда не оттолкнет его, всегда посадит обедать. Но только
одна мама. Папа косится и смотрит хмуро на то, как Александр ест похлеб-
ку. А Александр бесконечно рад и похлебке.
Но я стала еще хуже, еще черствее папы. Прекрасно вижу, отчего хму-
рится папа и ненавижу его за это. Он... он готов уморить родного сына.
Эгоист, эгоист, а еще отец!..
И все же сама с Александром поступаю так же, если еще не хуже. И
как-то в одно время и жаль его, и вспыхивает бешеная ненависть за то,
что приходит и отнимает от меня лишний глоток несчастной похлебки. Я не
смею поднять на Александра глаз и держу их опущенными в тарелку, но все
время ворчу так, чтобы он слышал:
- Господи, вот бывают люди какие! И так есть нечего, а тут еще...
Не смею договорить, потому что знаю, как больно Александру. Пусть он
делает вид, что не смотрит на меня, не слышит, не понимает. Но я
чувствую, как он сгорает от боли, стыда и обиды. Даже ложка пляшет в ру-
ке. Но голод сильнее. Он ест торопливо, испуганный и жалкий.
За последнее время Александр повадился ходить чуть ли не каждый день.
Видно, что он заживо умирает от голода. Я понимаю это, но не могу пере-
ломить себя и... не стала с ним здороваться. Отношусь к нему все хуже и
хуже.
Вчера он пришел робкий и жалкий, как всегда. Сделал убогую попытку
протянуть мне руку. Я прошла мимо, как будто не заметила.
А сегодня... сегодня скажу ему открыто, что так дольше продолжаться
не может. Стыдно с его стороны об'едать и без того голодных. Мы сами
умираем медленной смертью.
И он пришел.
Не смея поднять глаз, прошла мимо него на кухню, где была мама и воз-
мущенно закричала:
Неужели, неужели опять пришел?
Мама, конечно, всегда чувствует наше недовольство Александром и стра-
дает и за нас, и за Александра. Я и папа хмуримся и ворчим, а она вино-
вато молчит и не смеет вступится. Но сейчас она решается возразить и все
с таким же виноватым лицом:
- Ну, не кричи ты, Господи. Ну, куда же ему итти?
- Нет, нет, нет, это невозможно. Он так будет ходить каждый день.
- Да замолчала бы ты, ради Бога.
- Не хочу молчать, не хочу, если люди не понимают!
Александр неожиданно появился в дверях. С каким невыразимым страдани-
ем в тупом лице глядит он на меня! Как ножом полоснуло по сердцу.
Не сказала больше ни слова и прошла в столовую.
Александр все же сел обедать.
13 июля.
Сегодня проснулась и вдруг перед глазами замелькали красные, синие,
зеленые пятна.
Испуганно закричала:
- Ой, мамочка, у меня глаза испортились... синее, зеленое... крас-
ное...
Закрыла глаза, и опять - пятна. Вновь открыла - пятна стали бледнее.
А мама успокаивает:
- Ну, дурочка, это оттого, что в канцелярии при огне занимаешься.
Верно: пятна скоро исчезли, но в этот день я испытывала такое сильное
головокружение, как никогда.
15 июля.
Получила жалованье.
Обыкновенно в день получки является в почтамт и даже прямо к нам в
канцелярию несметное количество лепешниц и пирожниц. Они знают, что все
мы не особенно сыты и каждая при получке купит лепешку-другую, а то и
пирожное. Но я никогда не покупала. Не покупаю и сегодня.
- Фейка, а ты что не покупаешь?
Но как же я куплю? Ведь я украду от мамы и Бори. Они ведь тоже голод-
ные. А есть хочется мучительно. Ишь, буржуйки, пришли сюда с пирожными.
Только мучат.
Страшно боюсь, чтобы меня не выдало лицо:
- О нет, я принципиально не покупаю лепешек от уличных торговок.
- Почему же?
- Знаете, очень негигиенично. Бог знает, в каких руках они перебыва-
ли.
Я строю презрительную гримасу. И это мне удается легко. Только грима-
са несколько иная, - гримаса голода... Ничего... у нас в канцелярии не
разберут, может быть, за исключением Маруси. Но она деликатна.
Домой нужно итти все-таки мимо целого строя пирожниц и лепешниц. Ле-
пешки толстые, вкусные. Я больше не могу, не могу. Как хочется есть! А
что, если я куплю одну? Только одну: дома не узнают. Скажу, что высчита-
ли в союз. Только одну, одну. Вот эту толстую...
Пройду шаг - остановлюсь. В глаза бросится особенно толстая и выгод-
ная лепешка. Рука лихорадочно задрожит и потянется в карман за деньгами.
Во рту отделяются слюни. Но насильно отрываю себя. Ведь мама, Боря го-
лодные... С усилием делаю шаг вперед. Но еще лепешница, и опять особенно
толстая и выгодная лепешка. Еще выгоднее той. Как хочется есть!
