- Папочка, а в столовой женщины и барышни бывают?
- Экая дурочка. Там целые семьи обедают. Чего же ты беспокоишься?
Вышли на улицу. День ясный, солнечный. Идут рабочие и красноармейцы с
флагами и поют "Интернационал". И оттого, что поют, день кажется еще яс-
нее и солнце еще горячее. Лица у всех такие радостные, сильные. Даже па-
па выгнул вперед свою впалую, сухую грудь. Идет по тротуару и напевает
под свой широкий нос "Интернационал". И вдруг я замечаю, что сама подпе-
ваю. Словно никто из нас никогда и не голодает.
После обеда папа спрашивает меня совсем ласково:
- Ну, как - сыта?
- О, папочка, сыта совсем.
Его глаза улыбаются и все еще напевают "Интернационал".
- Тут недалеко есть чайная... Пойдем-ка чайку попьем...
- Ой, папочка, да что вы? В чайную-то! Да там одни мужики.
Он с ласковой досадой возражает:
- Экая ты какая. Чего же тут особенного? В столовую же ходила?
- Нет, нет, папочка, я не пойду.
- Ну, как хочешь. Не с'ели бы тебя там.
Папа поежил острыми, худыми плечами и вытащил из кармана две конфек-
ты. Говорит с виноватым видом:
- Это вот тебе, а это мне. Вчера получил по карточкам.
Сунул поспешно в руки конфекту и говорит:
- Иди... куда? Домой теперь?
- Нет, папочка, я к подруге.
- С Богом. Да приходи не позже девяти.
Ах, папочка, папочка! Наверное, купил конфекту, а говорит - "по кар-
точкам".
Защемило тоскливо в сердце. Точно кто пальцем больно ткнул его. Голод
испортил моего папу, голод...
3 мая.
Рада я или не рада?
Вчера Митюнчик пришел поздно вечером. Я уже улеглась спать. Слышу,
стучит через стенку:
- Феюша, завтра на службу собирайся... в почтамт, на пятую экспеди-
цию... к Александру Андреичу...
И какая я смешная. Сразу подумала, что у меня еще нет прически, а
только две косички. Очень на девчонку похожа. Смеяться будут. Наверное,
на службе все - взрослые.
А потом заколотилось сердце от других мыслей. Вспомнился Николай Пав-
лович. Если служить, значит, буду учиться. Раз сама буду деньги зараба-
тывать, значит, папа ничего не может сказать. Потом отчего-то стало
грустно. Немного поплакала. Потом опять думала о своих двух косичках.
Решила, что не буду уступать никому, хоть я и девчонка. Не спала почти
всю ночь.
Утром вошел Митя. Подозрительно и торжественно оглядел с головы до
ног. И вдруг говорит:
- Да убери ты хоть косички-то. Александр Андреич посолиднее просил.
И нарочно сказал таким тоном, чтобы сделать мне больно. Обиделась и
покраснела, но промолчала.
А на улице он опять обидным тоном читал наставления:
- ...лишнего не болтай, но будь поразвязней, посолидней. Покажи, что
ты - уж барышня...
А я сейчас же и показала ему:
От здания почтамта протянута через улицу арка. Окна большие, неуютные
такие. И часы висят огромные. Взглянула на арку и почему-то обомлела.
- Митя, Митя, скажи: я не в этом балконе буду служить?
Митя даже плюнул.
- Чего ты мелешь? Это арка, а вовсе не балкон. Соединяет хозяйствен-
ный отдел и канцелярию.
Я и сама спохватилась, что спросила неладно, да делать нечего. Молчу
и краснею, а в душе смешно, что Митя так рассердился. Неужели он в самом
деле подумал, что я такая глупая?..
Вошла в здание, и весь смех пропал. Я всегда робею там, где много лю-
дей. А огромный почтамт битком набит. Все бегают, суетятся и оглуши-
тельно жужжат. У Мити масса знакомых... На каждом шагу с ним здоровают-
ся. Если идет барышня, она поздоровается с Митей, а сама искоса смотрит
на меня. Мите стыдно, что он идет с такой девчонкой, и все бежит быст-
рее. Еще рассуждает о женской самостоятельности... А сам-то? Стыдится
идти с девчонкой.
Бегу за ним, чтобы не отстать. По дороге толкнула красную толстую ба-
рышню и успела только покраснеть, а не извиниться. Фу, какая я неуклю-
жая... Отскочила в сторону от толстой барышни и налетела на мужчину с
усами... Не успела оглянуться, а Митя уж привел меня в какую-то комнату.
До потолка навалены посылки, а за столом сидит Тонька...
- Тонечка, посмотри за ней.
И Митя убежал.
Тонька прежде всего посмотрела, как я одета, а потом мне в лицо. И
насмешливо спросила:
- Ты уж не нюни ли собираешься распустить?
- Ой, нет, Тонечка... что ты?
- Смотри, сейчас придет Александр Андреич. Читать наставления будет.
Ужасно боюсь всяких наставлений. Господи, а вдруг не пойму!.. Не при-
мет еще.
- Тонечка, а что он будет читать?
- Проповедь... Нужно быть хорошим работником, служить старательно...
Ну, вообще, как начальник...
- А мне что отвечать?
- А ты, дура, подойди и скажи: "постараюсь". Ну, увидишь сама.
Только сказала, а с Митей входит высокий мужчина, с бородой и важный
такой. Сердце так и рассыпалось на кусочки. Господи, это, наверное,
Александр Андреич! Митя велел быть развязной... Слышу голос, как из ту-
мана:
- Вот моя сестра.
Чувствую, что Александр Андреич смотрит на меня, и волосы от стыда
шевелятся. Совсем забыла, что нужно сделать. А тут еще противная Тонька
над ухом шепчет:
- Да подойди, дура...
Шагнула вперед и так тонко пискнула, что услыхала свой голос и пок-
раснела еще больше:
- Здравствуйте.
А Александр Андреич захватил мою руку и жмет очень энергично, как и
следует мужчине.
- ...Ну вот будете полезной единицей в нашем громадном организме...
полезные работники нужны...
Александр Андреич ушел. Тонька сразу наскочила бойкой курицей:
- И еще такую дуру прямо в канцелярию назначили. И чего ты нюни рас-
пустила? Стыдилась бы... Большая уж.
Пришли с Митей в канцелярию. Слава Богу, за столом все барышни и
только один мужчина. И тут Митю все знают... Кричат из всех углов:
- А, Дмитрий Александрович...
- Здравствуйте, Дмитрий Александрович...
А Митя - свинья свиньей. Привел меня на середину комнаты и сказал:
- Вот моя сестра. Всего хорошего... некогда...
Чуть-чуть не убежала за ним. Растерялась и гляжу на всех.
Подходит хорошенькая, тоненькая блондинка. Волосы золотистые, пушис-
тые и вьются. Глаза большие и черные, а лицо бледное. Вся как будто при-
торная...
- Ну, вот, золотце мое, будете у нас служить. Я сейчас покажу работу.
Посадила меня за стол рядом с какой-то черной барышней. Черная барыш-
ня сердечно смотрит на меня, а все другие - с недобрым любопытством. Од-
на, с толстыми губами и надменным смуглым лицом, даже сделала мне грима-
су... Вот дрянь-то. Я тоже ей сделала.
Блондинка что-то об'ясняет. Она не знает, что у меня тоскливо ноет
сердце. Господи, ни одного дружеского лица! Только черная барышня. Обид-
но как. И зачем служить, когда я хочу учиться? Теперь надо сюда ходить
каждый, каждый день. И, может быть, всю жизнь, до самой смерти...
- Вы меня слушаете?
Поднимаю голову и вижу золотистые пушистые волосы.
- Да, да.
- Вот видите эти полки. На них все лежат книги, по которым будете на-
водить справки.
Посмотрела на эти полки, а они идут до самого потолка. Господи, как
же я буду лазить туда?..
- А книги самим доставать надо?
- Нет, нет, золотце мое, у нас есть мальчик.
В двенадцать часов все побежали в столовую. Столовая здесь же в поч-
тамте. Я не обедаю, потому что нет еще карточки. Чтобы получить ее, надо
итти к какому-то уполномоченному нашей экспедиции. Там приложат штемпель
и выдадут карточку. Папа велел в первый же день получить карточку. А как
я пойду? Ужасно боюсь всяких уполномоченных.
Черная барышня не пошла в столовую. Достала из стола хлеб и ест. Гос-
поди, да он еще с маслом... Сразу заныло в желудке. Ведь я сегодня с'ела
только маленький кусочек хлебца. Заболела голова. Не думаю ни о Алек-
сандре Андреиче, ни о золотистых волосах. Не выходит из головы кусок
хлеба, густо намазанный маслом, в руках у черной барышни. Как она аппе-
титно ест. Господи, не смотреть бы хоть. Еще подумает, что я голодная.
Ах, на глазах слезы проступили... Пойду в уборную. Не могу смотреть, как
она ест. Надо итти к уполномоченному и - не могу...
4 мая.
Вчера так и не могла решиться получить карточки. Сегодня тоже не мог-
ла.
А, между тем, вчера вечером, не успела я притти со службы, папа спра-
шивает:
- Карточку получила?
И смотрит на меня так, как будто свалил с своих плеч тысячу пудов. А
у меня закипает жгучая ненависть к его серым тусклым глазам, к худому,
изможденному лицу.
- Нет.
- Почему?
- Я забыла.
- Ты забыла? А есть ты не забываешь? У меня весь хлеб для тебя вышел.
Сам голодный...
У меня даже зубы заскрипели от злости. Услышала этот скрип, и вдруг
стало жаль себя... И это отец? Готов уморить родную дочь? Господи, да
что же это такое? Ничего не понимаю. Какой скупой. Какой жадный. Ненави-
жу, ненавижу, ненавижу...
Это было вчера.
А сегодня утром встала и не нашла на столе обычного ломтика. Он... он
не оставил.
Окаменела перед столом. Здесь, здесь должен лежать мой хлеб. А его
нет.
Слезы закапали на стол. Комната поплыла, как в тумане. Схватила шляп-
ку и побежала на службу.
На улицах много чужой радости, майского солнца, голубого высокого не-
ба, тепла. Весенний ветерок налетел на лицо, и от этого под глазами по-
чувствовались невысохшие слезы. Все куда-то бегут, торопятся с бодрыми,
радостными лицами. И никто на меня не смотрит. Я смотрю на всех, а на
меня - никто... Господи, хоть поскорей бы мама приезжала... И куда все
бегут? Сытые они, что ли?
Прибежала за час до начала занятий. Никого еще нет. Почтамт огромный
и тихий. Никто в нем не жужжит. С балкона второго этажа он совсем, как
пустыня. Белый, каменными плитками, пол блестит. Ровный и гладкий, он
как-будто раздвинулся, оттого, что никто не бегает по нему.
И сжалось сердце от пустоты, тишины и огромности. Прислонилась к ко-
лонке и заплакала.
Вдруг вся насторожилась. Сзади чьи-то шаги. Ах, это идет одинокая ба-
рышня, одинокими в тишине шагами. Ни за что не буду здороваться пер-
вая...
Первой поздоровалась черная барышня. Встала рядом и молча смотрит
вниз. Подбородком мягким, не энергичным, оперлась на ладонь. Стоим и обе
молчим.
Девять часов. Почтамт открыли для публики. За дверями, должно быть,
ожидала целая толпа. Сверху видно, как ворвались и рассыпались по белому
полу, как жуки черные. Даже слезы высохли. Зажужжали, заговорили, зато-
пали. В каком-то окошечке застучали штемпелем. А на сердце стало еще тя-
желее.
Что это? Черная барышня что-то говорит...
- Вы, кажется, не расписываетесь в журнале?
- Ах, да... Нет... А разве надо?
- Да, нужно. Он внизу у экспедитора. Высчитают из жалованья.
Вот тебе и раз. А я и не знаю, где он находится. Митя мне ничего не
сказал.
Черная барышня угадала мои затруднения. Деликатно предлагает прово-
дить и показать. Какая она симпатичная и хорошая.
По дороге разговорились. Ее зовут Марусей. Вместе вернулись в канце-
лярию и принялись за работу.
В двенадцать часов в канцелярию прибегает мальчишка и во все горло
орет:
- Горох и чечевица... горох и чечевица...
Не понимаю, что это значит, но сразу почувствовала, что я голодна.
Ведь утром ничего не ела. Маруся смотрит с улыбкой и поясняет:
- Это в столовой у нас. Обед такой сегодня.
Верно, обед. Как вчера, все сразу побежали в столовую. Маруся опять
достает хлеб с маслом. Совсем неожиданно спрашивает:
- Фея Александровна, а вы почему не кушаете?
Маруся спросила и вдруг смутилась. Мои щеки тоже заливает горячая
краска. Даже кончики ушей щекочет.
- Я сегодня забыла завтрак...
Маруся держит в каждой руке по куску и не смеет поднять глаз.
- Может быть... может быть, могу предложить вам кусочек? У меня два.
- Ой, нет, что вы? Я совсем сыта.
- Ну, правда, возьмите кусочек, Фея Александровна.
- Нет, нет, спасибо. Я... я не могу взять.
А в горле зазвенели слезы. Сидим обе красные и не глядим друг на дру-
