как будто стоял. А, главное, бродил по бурным, грозовитым местам, как
охмелелый, и пил в кедровнике каждый вечер - не отрываясь - из свежего
берестового жбана оглушающую брагу.
"... Пей, сынок, пей"...
Вечером, когда все стихает, на опушку кедровника (там, где начинаются
таловые и смородиновые кусты и - среди них - высокие травы с крупными
белыми и фиолетовыми цветами-початками) - приходила Варя. В первый раз
после покосного пришла она бледная с тенью в подглазицах и боязливой
тревогой в глазах, вымытых пугливыми девичьими думами:
"Улестил, может, токо. Пришел вот, как бурый, разгреб лапой и мед по-
ел. А теперь, поди, смеется: эка - дура девка... Ребятам, может, хваста-
ет - вот де я каков, и Варвара не устояла".
И шла она по тропе, не озираясь, будто за делом каким, сдвинув брови.
И увидев его сбоку у кедровины - похолодела, и ноги к земле пристыли...
А он вышел и головой к груди ее, как в смородиновый куст, припал и в
самую гущу зарослей повел.
- Люба ли я тебе взаправду? Али так токо путаешься?
Откинулся Иванов:
- Варенька! Как скажу? Вросла ты в мое сердце цепкими корнями. Ношу я
тебя в нем день и ночь, а ты туманишь меня запахом вешним, черемухо-
вым... Качаюсь я, как пьяный хожу. Крепче вина ты: от одной думы о тебе
голова кружится.
- Хвастаешь ты, Федя. Ну, чо я! Девка простая, необразованная...
- Ах, Варя. Духом бы тебя единым выпить всю!.. И то уж допился я. Все
вот мне чудится: тайга - не тайга уж, а хозяйка, старая, добрая и запас-
ливая... Для нас с тобой добрая. А ты будто дочь ее и всеми дарами ода-
рена и цветами засыпана...
- Ну уж ты... говоришь, как книжку читашь. Слушать тебя, што в ба-
гульнике лежать...
А Иванов целовал ее в глубокие глаза, как росную траву, и зарумянен-
ные щеки ее, и ноги, окропленные росой, и губы - трепещущие, волглые и
горячие...
- Феденька, мучишь ты меня... не могу я...
- Как чаша ты - налитая до краев. И плещешь словом каждым и вздохом
через край. Зарыться в тебя, как в кусты, в траву, которая - растет как
- слышно! Силой от тебя пахнет и чистотой, какая была допрежь еще и
только в тайге осталась.
Таяла она, как мед, от его речей и вся отворялась:
- Люби меня, ненаглядный... цалуй меня...
"...Настали времена, и сроки исполнились. Пирую я свадьбы-детей. Лю-
битесь, ребятушки, так, чтобы земля стонала, и вспыхивали цветы. Так,
чтобы слово ласковое смолой янтарной прожигало землю. Так, чтобы яростна
ваша радость была, как огонь в горну, а студеное горе - колодезной во-
дой, - в них закаливается ратное сердце. Пусть ударяются губы о губы
так, чтобы кровь звонко брызгала в них: крепко взрастает все, политое
кровью. Крепко цепляйтесь за землю и пойте песни весени, приходящей каж-
дый год"...
Ночи были сумеречно-светлые.
Однажды, - когда он расстался с девушкой и подождал, пока стукнет за
ней калитка, и потом шел по задам, - три тени, прытких, отделились от
прясла и преградили ему дорогу.
Шел Иванов, неся в себе переливающуюся радость свиданья и победный
крик соленых на губах поцелуев.
В одной фигуре он признал Семена с толстой палкой-корняком, а в двух
других - некрутье. Подходя, он видел, как блестели глаза и подергивалось
лицо у Семена...
- Ну, што, сволочь. Девок наших портить зачал?
- Вы, ребята, я вижу не с добром, - пробормотал Иванов, ища вокруг
чего для обороны.
- Бей его!.. мать-перемать... - взвизгнул Семен, и тяжелая суковатая
палка зашибла со-скользом руку Иванову.
А тайга загоготала:
"... Эгей...го-о!.."
- А-а... - как от ожога скривился Иванов. - Так вы вот как?
"...Так вот... так вот..." - торжествующе зашелестели заросли.
"...Эгей... го-о!" - выкатилось обратно из-за Баксы.
Кинулся Иванов на Семена - там уж налетают остальные двое. Нет в ру-
ках ничего у Иванова.
Горячее что-то потекло по лбу...
Если чего-то не сделает - скоро он свалится.
Бросился в глаза кустик березовый - так в аршин, - схватился обеими
руками за него. Рванул. Взлетела кверху березка совсем с накоренной зем-
лей, осыпалась.
А Семен озлился пуще. Сызнова со свистом взнеслась палка, но опус-
титься не успела: поднырнул Иванов и тушей тяжкой насел, подмял Семена и
сразмаху ткнул кулаком в зубы.
Палка-корняк, шишковатая, уже в руках у техника. Вскочил, размахивает
и сам наступает. Звизданул новобранца по башке - завизжал тот.
Не выдержали оба и побежали.
Вынул кисет Иванов и погрозил в спины:
- Я вас, сволочи, перестреляю вдругорядь... псы!
"...Вдругорядь - цыть!" - перешли враз на сторону техника кусты.
Левую руку и лоб здорово саднило, а спина ныла в нескольких местах
(помолотили ее!), но внутри Иванова гремел веселый смех и ликованье.
А палку взял с собой - память.
На утро по деревне все разузнали. Семка и двое призванных исчезли из
поселка, разъяснив домашним, что техник мстить будет. Они уйдут на вре-
мя. Куда - их дело.
- Варьку Королеву с техником застали.
Однако, когда о ночном происшествии спросили техника Иванова и о том,
почему у него покарябаны лоб и рука - он со смехом рассказал:
- Вышел ночью до-ветру и спросонья с крыльца свалился. Руку ссадил и
лбом кокнулся.
Никто этой басне не поверил, но желанье скрыть историю молчаливо
одобрили.
Днем к дяде Михайлу, где жил техник Иванов, зашла Варя. Оглядывается,
взволнованная. Заделье нашла:
- К хресному на выселок собралась. Дочери, поди, есь чо передать,
Прасковья Егоровна.
А сама выискивает глазами. Кого?
Слышала, как в летняке*1 зашагал и вышел на крыльцо, а потом проплыл
под окнами в улицу Иванов с повязанной головой.
А Прасковья Егоровна зашептала:
- Ну, девка, цапаться из-за тя зачали. Лешая.
- Срам-от какой, тетенька, Прасковья Егоровна. Шибко повредили техни-
ка-то?
- Нну-у. Чо ему сделатся, медведю? Царапины на ем. А Семену-то, ска-
зывают, он полрта вынес.
- И чо этто пристал ко мне Семен этот? Проклятый! Шишига бы его в
тайге-то задрала.
- А промежду вами ничо эдакова не было с эттим-то?
Варя до слез скраснела и - пробормотав:
- Штой-то вы, тетенька... - поспешила распрощаться.
- Скажи Степаниде-то: холсты-те, мол, готовы. Пущай придет, возьмет!
- крикнула хозяйка уж вслед Варваре.
В кедровнике на тропе встретил ее Иванов. Он обошел кругом избы, пе-
ребросился через прясла и задами вышел.
- Феденька! Что они, зимогоры, с тобой сделали?
- Да ничего, Варюшка. Ей-ей, ничего: оцарапали только свистуны...
- Тяжко мне будет жить на деревне... - вздохнула, отворачиваясь, Ва-
ря. - Прославят меня теперь.
- Да - ну их к чорту. Пусть славят. В город я тебя увезу. Люба моя...
Варенька... жена моя...
- Не про то я. И не надо мне эттого. Бросишь, ай еще чего - затяже-
лею, - сама и взрощу, и выкормлю. Смотри-ка, руки-то какие. Как корни -
во все вцепятся. Ну, только любил бы ты меня. Ласки охота мне. Не на из-
девки, дескать, я себя бросила. А взял потому, что мила была...
_______________
*1 Летняк - пристройка к избе, неотапливаемая.
7.
Тоя кипела изнутри. Но пуще всего проглядывала наивная хозяйственная
дума.
- Э-эх! До страды бы управиться с эттим.
А Петров день - вот он.
Накануне - воскресенье было - все затихло, о пакете только каком-то
(который вершник, промчавшийся ночью, завез) дядя Михайло шопотом два
слова технику обронил. На вопрос о содержании пакета отрезал:
- Большевицкой, должно.
Повстанческий или от властей - не мог допытаться Иванов. Михайло сам
больше ничего не знал.
Мирно по виду полегла спать Тоя, понижая голоса до молитвенных шопот-
ков в углах, как в ночь, окрыляемую вспышками дальних молний. Игр воск-
ресных никаких не было. Варя до заката ушла к крестному в заболотье, и
техник, провожавший ее за Баксу, рано лег спать, осиянный и пропитанный
весь долгим расставаньем в лесу...
Спал он крепко и комаров, набившихся в летняк и жучивших его, не слы-
шал...
Вдруг - надоедливо засвиристел в его ушах встревоженный шопот. Отдых
был короток - тело не верило, что надо вставать... С усильем открыл гла-
за Иванов...
Прасковья Егоровна трясла за плечо и шипела:
- Федор Палыч... А, Федор Палыч. Беда у нас... эти... отряды наеха-
ли... с орудьями...
Вскочил Иванов, в низиках подбежал к окошку.
В предутреннем холодном и молочном тумане мельтешили люди. Больше
всего скакали вершники, иногда с болтавшимся за плечами ружьем.
- Чо буот-то... чо буот? - боязливо вытягивала в трубку рот растеряв-
шаяся Прасковья Егоровна. - Михайло-то на двор убег глядеть. О-ох! сок-
рушат нашу деревнюшку.
Иванов - не решая, что будет делать дальше - начал все-таки оде-
ваться. Потом позапрятал в разные щели и под отъехавшую половицу бинокли
и планы местности.
Вышел в хозяйскую половину.
- Всее, как есь, деревню запрудили. Несметно мужиков-то... и Семка с
ими - охала баба.
Последние слова как дернули Иванова и заставили его подтянуться.
Мысль лихорадочно заработала, и по коже и кнутри побежали острые колюч-
ки, предвещавшие близкую опасность.
- Ты вот что, Прасковья Егоровна: чаем меня напой-ка пока.
- Давно готов самовар-от. И сала принесу - пожуешь маленько. Хто е
знат. Как дале-то. Чо буот, чо буот?
И Иванов - как перед дорогой - основательно набузонился.
Солнце с красными веками и глазами выползло из-за согр. Заскрипело
крыльцо. Властно зашаркали ноги.
- Идут...
И вместе с дядей Михайлом вошел человек с винтовкой. Кинул Иванову:
- Собирайся. В штаб тебя требуют.
По улице - человек с сотню, а то и больше - на конях. Кто с дробови-
ком, кто с топором, кто с вилами, у коих выломаны крайние зубья. Редкие
с винтовками и шашками. Летают и орут:
- Долой камунистов!
- Да здрастват Совецка власть!
В окошках - выпученные глаза и серые лица баб и сплюснутые стеклами
носы ребятишек.
А в штабе сидят два брата кожзаводчика из села в 60-ти верстах от Тои
- в рубахах, но важные и один в пиджаке - писарь, должно быть. Штаб в
дому у Рублева. И Семен тут же подсевает. А губы у него в болячках, и
немного присвистывает.
На столе - мясо жареное кусками в тарелках и самосядка мутная в гра-
фине и по столу в лужицах.
Штабные впились в вошедшего.
- Вот. Привел, - сказал мужик с винтовкой и опустился на скамью у
двери. - Ну-ко... закурить дай-ка.
- Как фамилия? - спросил в пиджаке и, подумав, добавил. - Ваша?
- Иванов.
- Откуда? Какое в Томске настроение масс? Что вы тут делаете? А изыс-
кания-то эти кому пользу дадут? Коммунистам?
- Населению, конечно, вообще. Какая бы власть ни была. Просушатся бо-
лота - удобная земля получится.
- Коммунист?.. Вы-то партийный?
- Нет.
- Как же начальством служите?
- Как специалист.
- Врет он, господа-товарищи, - вмешался Семен. - Он тут всех заверял:
восстание, грит, от кулаков токо может поттить. Не вступайте, грит.
- Тэ-эк. Постой-ка... Жалашь нам послужить? - подвинулся к технику
кожзаводчик Гаврила Сапожков. - Нам, то-ись народу. В армею нашу
встать?
- Народу я и так служу... А в армию вашу пойти не могу.
- Почему этта? Ну?
- Не могу, граждане, народ обманывать.
- Омманывать?! - удивился смелости техника Гаврила. - Стало мы,
по-твоему, народ омманывам? А-а?
- Да вот вы, к примеру, за Советскую власть идете и против коммунис-
тов. Несуразно...
- Э-э... сволочь, - оборвал Сапожков. - Ты, я вижу, в одну дудку с
имя дудишь.
Он зарычал было и сжал кулаки, но Иванов слишком прямо и светло смот-
рел ему в глаза.
- Уведите в сарай эттого... к протчим...
Повел Иванова тот же с винтовкой, и Семен за ними вышел. А в сенцах
развернулся и с размаху по скуле и глазу хватил техника. Глаз мигом по-
багровел и запух.
