*1 Голбец - подполье в избе.
Иванов - техник, сначала самоуком, а потом сторожем при училище был,
среднюю школу кончил и по землемерству пошел. С русыми волосами - здоро-
венный; глаза черные, а сам светлый. Видать - правдивый.
- Что заглядываешь-то? Настоящая, брат, Советская власть. Я, хоть
беспартийный, а насчет этого одно скажу: настоящая, крепкая, бедняцкая
власть. Это уж верно. Ну, только трудно ей сейчас приходится: шесть лет
без отдыху воевали и все кончили.
- Я тоже так мекаю. Но забывать-то не след. К смуте идет эдак-то.
Тропка, на которую выходит партия, ведет из деревни Тои в выселок За-
болотье: там у чигина*1 она переползает по жердям через Баксу и - по
пихтовнику и кедровому лесу, и трясинам - уходит к выселку. За поскоти-
ной, Тоинской, начинается кедровник - густеющие темно-серые стволы с
размашистыми сучьями и в курчавых шапках.
Иванов крутыми шагами в развалку идет впереди, с сумкой и опустив го-
лову, а думы его упорные и простые:
"Притти домой, переобуться-переодеться, портянки выполоскать от бо-
лотной ржавчины и повечерить, - квас с крошеными яйцами и молоко, - а
потом пойти посидеть с парнями на бревнах. Ах, да - чорт побери! Муки
еще надо на квашню натолочь".
(Мука казенная из учреждения - затхлая и комьями.)
Тут, сзади него в обгон, слышится топот, и мимо пробегает Семен, мо-
лодой парень, ефрейтор с германской. Хожалый парень, ширококостный, но с
нездорово-серым прыщеватым лицом.
- Ишь, ефлетур к Варьке побег...
Меж кедровыми стволами мельтешит белая крапчатая юбка навстречу. Се-
мен налетает с намерением задать "щупку", и видно - как это он растопы-
ривает руки: охватить, повалить, помять. Но женщина быстро поворачивает-
ся; рука парня, срываясь, скользит вниз и прочь, а женская - налитая,
полная, с куском холста, скоро опускается и стукает по голове Семена.
Тот, запнувшись раз-два, валится с ног. _______________
*1 Чигин - полуостров, образуемый излучиной реки.
- О-ох! сте-рва... трафить-те...
- Ловко. Вот те гирой... Го-го-го!
Женщина спугнутой перепелкой несется по траве мимо партии, а ребята
загораживают ей дорогу. Свистят:
- Лови! Держи!
- Санька - язви вас. Не замай... Вот те крест, так смажу по морде-то.
- Да ты чо, язва... мамзель ли чо ли? Поиграть с тобой нельзя?
- Знам мы ваши-то игры: лапаетесь за все, охальники... С Дунькой сво-
ей играй.
Девушка стоит крепкая (теперь видать, что девушка - цвет еще набира-
ет), платок съехал, а коса что канат просмоленный. Чалдонка - скуластая
слегка, с радостными нежными губами, а за ними целая рота зубов, бе-
лых-белых. Она и не серчает; с лукавым любопытством глядит колючими се-
рыми глазами в глаза технику и, заревея, отбивается от парней: неприс-
тойно при чужом-то.
Грудь под холщевой рубахой ходуном ходит, а затронутая в ногах трава
покачивается, мотает головками.
Смотрит Иванов, улыбается во встревоженное лицо, и оно поражает его
чистотою, таежным неведеньем греха, огненной жизнью.
- Ты, Варвара, девка хорошая, плотная, как ржаная кладь... Зря бо-
ишься только - разве сомнешь тебя!..
- Небось, сомнут: у них руки-то, что цепы. Не как у тебя, буржуя.
- Но-о. Во она как тебя, Федор Палыч... Ишь ты, змеиный род.
- А я сейчас вот дам ей попробовать своих рук...
Идет к Варваре, руки широкие протягивает, вымазанные в травной зеле-
ни, в крови и прилипших крылышках насекомых...
Но тут Семен, оправившийся и горящий отмщением, наконец, облапливает
ее сзаду, сочно чмокает в призывные губы. И вскрикивает, хватаясь руками
между ног - а девушка уж далеко. С визгом хохочет, а с нею тайга, засло-
няя мохнатыми ветвями, загораживая темными стволами.
- Ишь стерва в како место пинат. Погоди ужо...
- Варвара - девка правильная, - цедит Михайло, кряжистый, почесывая
пальцем в бороде под губой. - Назрела она, как шишка кедровая, и семе-
ниться пора, ну только отскакивают от ее.
А Иванову тепло и радостно почему-то в сердце, где стоят серые искро-
вые глаза, матовый загар щек смугляных и налитые полные руки...
В вечереющем воздухе - синем, с черной порхающей мрежью - шопотные
речи текут:
"...С самого нового году, только что сдадут холода, сила, полыхающая
полевым паром-туманом, подымается из глубин земли. Незримо расходит-
ся-растекается она и наплывает томными валами во все живое: в коренья, в
зверье, в людей - во все живое. Волки по-иному воют и визжат, нюхают
следы волчиц, скулят и распяливают пасти в неодолимой жажде. Багровые
зори сочатся ядными каплями в неутомную кровь людского молодняка. Жадным
потоком плещется кровь в тугих мускулах, жжет кожу и кости крепкие ло-
мит"...
2.
До Петрова дня настоящей работы в деревне нет. Пахота? - здесь мало
пашут: из-за гнуса пашут вночевую и ранним утром. Растет только рожь, а
из яровых - овес. Главное занятие: скот, зверь, рыба и орехи кедровые.
Но нынче и рыбу ловят только для себя на потребу - хоть ее и много. Соли
нет. Вниз по Оби ломают соль, а доставки нет - не налажена. В декабре
только заняла Советская власть эту землю - не до соли, не до мелочей
тут. Сами бы мужики съездили - милиция отбирает: спекуляция, говорит.
Так и живут, преснушки пекут, а соль - какие там пустяки у кого сох-
ранились - пуще глаза берегут. Солдатка Акулька полакомиться вздумала,
так технику Круткину Кольке - так себе: сосунку - за два фунта соли про-
далась.
И работы до Петрова, настоящей, в деревне нет.
Некоторые долбят дуб-корье для дубления кож: такое корыто и немудрая
машина долбления (журавлик, а под ним вырубленное корытце) - торчат об-
щими, чуть что не у каждого двора.
На ветру, на солнце вялится медвежатина; это с того медведя, который
чуть не задавил дядю Марковея: рогатина, видишь, соскользом пришлась, а
бурый тут и насел. Ладно еще Степан, что с ним был и на кедр сперва со
страху залез, одумался и топором зверя зарубил, а то бы задрал леший дя-
дю Марковея. Месяц он провалялся: а теперь сидит на берегу, шеей жилис-
той покручивает и невод платает, и молодуха с ним (свадьбу перед Масля-
ной только справлял - крепок старик!).
Переметы раскиданы там и сям по заводям и заливам Тои и Баксы, а в
них морды расставлены. Недавно одну морду снесло: неделю не знали где
взять, и мальчонка Решетов ногой ущупал случайно, в воде брыкаясь. Стали
тащить - тяжелая и рассыпаться начала, а в дырья лини поперли. Тридцать
фунтов вытянули, да, пожалуй, столь же - как не больше - ушло. Жирные
такие, ленивые лини. Одно слово - "лень".
Иные по болотам мох сымают, сушат, на продажу свозят или срубы новые
проконопачивают.
Теперь вот, недели две будет, техники вчетвером наехали - по осушке
болот, и каждый день человек 12 - 16 поселковых на работах. Кто с лен-
той, кто с рейками.
Бабы же с утра до ночи ковыряются, как курицы, на огородах. Ровняют,
садят, - одной воды сколько нужно из Тои перетаскать. А из мужиков, кто
дома, снасти хозяйственные заправляют, собирают-гоношат.
Но настоящей работы до Петрова нет. После уж пойдет-повалит страда:
покос, сбор орехов, уборка хлебов, сеновоз в город. До нового году, а то
и январь прихватывает.
А пока - кони бродят по поскотине, тут, в кедровом бору; коровы и ов-
цы тоже по выгону, - но днем редко: гнус заедает, кормиться не дает.
Больше в стайках стоят, поматывают головами, помахивают хвостами и бьют
себя копытами по огромному животу.
Иногда вдруг, дико храпя и вращая красными глазами, примчится лошадь
с травы к воротам - нажарили, значит. Над городом где-нибудь сейчас се-
рыми космами волочатся облака мутной пыли, а здесь в дрожаще-чистом, го-
лубом - жужжат целые тучи паутов и комаров. Немного позже народятся
слепни и песьи мухи, а еще позже - мошкара, от которой и сетка не спаса-
ет. Неприметными глазу сверлами разъедает она кожу, и прикидывается опу-
холь.
Так вот живут тут.
По праздникам, по утрам, тише еще чем в будни. Только к полудню люди
начинают вылазить из разных холодняков, темных горниц и из голбцев -
всклокоченные, жаркие, потные. Спросонок долго скребут затылок заскоруз-
лой пятерней и чешут о притолку или городьбу спину, щурясь на солнце. А
потом плетутся на полянку под три хиреющих кедра.
Тут и напротив через дорогу, где лежат бревна у школы, - клуб. Тут
все вопросы разбираются и решаются всякие дела.
- И как это тебя угораздило, Филька: таких конев стравить?
Филька - малорослый мужичонко, с реденькой бородкой и наболевшей му-
кой в слезящих глазах - притискивает оба кулака к хрипливой груди и
кряхтит, как зубами скричагает:
- Да-ить чо ты сделашь!.. Рок на мою жись, проклятый!..
Упавшей, подгнилой березой третеводни задавило у него две лошади в
плугу.
- Рок тебе. Садовая голова. Сколь годов пласташь ты это поле - ужли
не видал, не дотяпал.
- О-ох! - вздыхает Филька, тряся кудлатой головой. На щеке до уха
подсохшая царапина и черный сгусток у брови.
- Тебе бы загодя подпилить - одна польза была бы: дров до двух сажен
выгнал бы. Ы-ых вы, хозява...
- По-одпи-илить... Сам с усам - тоже не пальцем деланы. Чужу-то беду
руками разведу. И што вы, братцы мои. Иду этто я на плуг-от налегаю... а
она - хряс-сь!.. Еле сам ускочил, а коней враз завалило: тольки што
дрыгнули раз ай два... И самого-то вицей садануло.
- Эх, ты... тюря. Голову бы те отпилить - по-крайности животны-те жи-
вы были бы.
- Все равно теперь, старики, пропадать мне. Куды я с одной кобылой да
еще жеребой?..
- Да уж нонеча не укупишь конев-то.
- Ку-уды те. 20-25 пудов ржи просють за одер... а пуды-то нонеча...
- Ноне не пуды, друг, а хвунты. Хлеб-от весь выкачали в момент.
- Прошлый раз очередь отводил я: военкома Елгайского возил. Дык в во-
лости мне отрезали: тридцать хвунтов, грит, на душу.
- 30?!.
- 30. А мне чо этот хвунт-от их на день. На экой пайке посидишь, и с
бабой спать прекратишь...
В густой пластовый разговор, как под лемех корень ядреный, вплетается
высокий молодой мужик. Партийный.
- Тут и есь, што не до баб. Сколь размотали за империстическу вой-
ну-то. Все с мужика тянули. А Колчак-от сколь позабрал, пораскидал, по-
пережег, па-адлюга. А теперь Совецка влась повинна? Знамо - вам не по
нутру. Потому она всех ровнят. Чижало ей - а она ровнят.
- Ково она ровнят-то? Чо ты от мамки отвалился только што, лешман.
Ро-овнят. Тебя да меня - деревню. А город-от, брат, живе-от. Комисса-
ры-те почище урядников орудуют.
- Ну, это уж неправда, - говорит Иванов, - вам хоть по фунту на день,
а в городе и того нет: 25 фунтов - самый большой паек, ответственный, а
больше - по 10 получают. У меня знакомый - заведывающий отделом народно-
го образования, старый коммунист, на всю губернию человек, - а дома фор-
менный голод.
- Ой, чо-то сладка-складка, да жись - горька, - ввернул мужик, глад-
кий с быстрыми светлыми глазами. До трех-четырех работников раньше дер-
жал - Егор Рублев.
- А вот - верно. Да вы вот нас за начальство почитаете, - а ну-ка,
какая у нас мука-то. Задохнулась, говоришь? Порченая? Сам же приценялся
к ней: продай говорит, Федор Палыч, на мешанину скоту. А?
- Чо ты сказывашь нам, Федор Палыч. Кабы сами не спытали. Приедет ми-
лицеришка поганый, ничто ведь - тьфу! А ты ему ковригу накроши. Сам-от
на хвунту, а ему - ковригу, вишь, да мясца, да самосядочки. Так -
не-так, говорит, - живо в буржуя оборотню.
- Начальник милиции ко мне заезжал восет, - поддержал Рублева лавоч-
ник Хряпов. - В обед вокурат. Ну я ему, конешно, отвалил: садись, грю,
господин-товарищ, с нами полдничать. Однако, говорю, как на меня самого
фунт, - то хлеба, грю, взять негде. Не обессудьте уж, милай... Без хлеб-
ца. Ха! ха! ха!
- Го-го-го! - повеселели мужики.
- Дык што ты. Позеленел аж весь. Грозится теперича: я, грит, у тебя
