га. И вдруг во рту потекли слюни. Челюсти зашевелились. Стиснула зубы,
чтобы сдержать их. И не могу, не могу...
Маруся опять говорит:
- Ну возьмите, Фея. Правда, возьмите. Я не умею просить. Возьмите,
Феечка...
Она осторожно положила передо мною один кусок. Вот милая, славная,
добрая. Ведь я никогда, никогда не сумею отплатить ей. Как же я возьму?
Слезы показались на глазах от голода и от чего-то другого.
- Спа... си... бо... Маруся...
И целый день она помогала мне в работе. Милая, добрая, славная!
5 мая.
И сегодня не могла решиться пойти к уполномоченному за карточкой. И
сегодня папа выдержал себя и не оставил мне утреннего ломтика хлеба.
Двое суток под-ряд с утра и до 7 часов вечера ничего не ела. А вечером -
гнилая свекла и картошка с селедкой. Когда-то удивлялась Александру, что
он может есть гнилую свеклу, а теперь сама ем.
Сегодня пошла на службу, и в первый раз закружилась голова. Дома сра-
зу бросилась к зеркалу и стала рассматривать лицо. Как оно осунулось и
какое стало бледное. Господи, папа меня уморит прежде, чем приедет мама.
6 мая.
Наконец, получила карточку.
Теперь каждый день имею полфунта хлеба. Выдают сразу на два дня. Се-
годня мальчик принес целый фунт. Тут же его с'ела. Стыдно было перед
другими, что с'ела хлеб целиком, но не могла пересилить себя. И все же
голодна.
Открыла случайно ящик стола и испугалась. Опять лежит кусок хлеба с
маслом. Даже в жар бросило.
- Что... что это, Маруся?
Темно-карие глаза не смотрят на меня, но по движению ресниц вижу, что
улыбаются.
- Ничего, Фея.
- Я не могу, не могу...
- Возьмите, правда, у меня есть...
Хлеб лежит в уголку ящика и белеет маслом вкусным и соблазнительным.
Смотрю то на этот хлеб, то на Марусю. Из-под густых ресниц у ней что-то
перепархивает в нижнюю часть лица. Но она не глядит на меня, чтобы еще
больше не смутить. И все-таки тяжело, обидно, горько, а беру. Ведь так
мучительно хочется есть. Какая она славная, хорошая. Пожалуй, каждый
день будет подкладывать хлеб...
В душе решила, что буду брать только по четным дням.
Папа с каждым днем становится все черствее. Для него огромное нес-
частье, что запас селедок и свеклы окончательно испортился. Даже он при-
нужден был выбросить. Никогда не пошлет меня в лавку купить чего-нибудь.
Всегда покупает сам. Принесет и запрет. Он, кажется, и никому на всем
свете не доверяет теперь. Как-то будет жить с ним мама, когда приедет?
Ходит мрачный, замкнутый, суровый, как-будто еще больше похудел и высох.
Страшно с ним оставаться в комнате по вечерам.
На службу я ухожу всегда без чаю и без хлеба. Но один день, когда в
почтамте получаю хлеб, голодаю не очень, другой - очень.
Скорей бы приезжала мама.
8 мая.
Николай Павлович тоже служит в почтамте. Сегодня встретилась с ним в
столовой.
На обед в этот день была голая селедка. Все, у кого есть хлеб, едят
ее в столовой же; у кого нет - берут домой.
А я, когда еще несла от окошечка, где выдают, чуть не вонзилась в нее
зубами. Тороплюсь к столу и держу ее на весу, двумя пальцами за голову.
Смотрю, как болтается хвост, а за ушами шевелится и больно от предвкуше-
ния. Хочется, хочется есть.
Добежала. Едва-едва счистила кожу и ем из середины, без ножа. Ухвати-
ла обеими руками и вдруг вздрогнула:
- Добрый день, Фея Александровна.
Ах, это Николай Павлович! Сразу покраснела до ушей. Стыдно, стыдно,
что застал в такую голодную минуту. Вот голодная-то! Без хлеба ест се-
ледку. Прямо зубами.
- Селедку кушаете? А я, знаете, домой возьму. В бумажку вот завернул.
А сестра дома приготовит.
Выпустила из рук селедку. Упала прямо на стол. Не знаю, что сказать.
- Ну, как вы живете?
Голос у него ободряющий. Еще горячее внутри от стыда. Он заметил, за-
метил, что ем без хлеба... зубами...
Говорю равнодушно:
- Ничего, благодарю вас.
- На курсы еще не записались?
- Да знаете, все некогда. Была тут в театрах раза два... На вечере у
знакомых... Весело в Петрограде после деревни. Не правда ли?
А сама искоса взглядываю на селедку... Господи, весь хвост еще цел.
Даже в середине мясо осталось. Вкусное какое! Так бы все и выглодала...
Но рука пренебрежительно оттолкнула.
- Фу, Николай Павлович, какой сегодня скверный обед. Совершенно есть
нельзя. Ужасная, знаете, столовая... А на курсы я запишусь обязательно.
Только вот не знаю, на какие.
- Я вам охотно порекомендую.
- Пожалуйста, пожалуйста, буду очень рада.
Из столовой пошли вместе. И всегда он как-то особенно горячо говорит
со мной. Почему он так близко принимает к сердцу мое образование?..
Славный он, хороший.
Внутри сплошной огонь: учиться, учиться, учиться... Сначала на курсы,
потом университет. Высшее образование. Но пришла в канцелярию, села за
стол, и нехорошо заныло сердце. Господи, не придется мне, не придется. Я
и без того за последние дни какая-то полумертвая. Апатия постоянная. До-
ма все время лежу на кровати. Не хватит сил. А впереди не видно просве-
та...
Выбежала в уборную и заплакала.
9 мая.
Пришла со службы и весь остаток дня лежала на кровати. Странно как!
Ни о чем думать не хочется. Даже воспоминания о Френеве скользят по мыс-
лям и не попадают в сердце.
10 мая.
И без того я несчастная, а тут еще свалилось несчастье.
Каким-то образом вчера от столовой карточки, вместо одного купона,
отрезали два. Сегодня, значит, без обеда. И хлеб получать только завтра.
Подхожу, как всегда в столовой, к барышне. Подала карточку.
- Вам обеда нет. Пообедали, и опять хотите... По два раза не полага-
ется.
Барышня презрительно смотрит на меня, а я испуганно на нее. Ничего не
понимаю. Господи, да она, кажется, обвиняет, что хочу украсть второй
обед! Как она смеет?.. Закричала так, что все оглянулись:
- Вы с ума сошли. Как, почему нет?
- Очень просто. Второй раз обедать не полагается. Проходите. Не за-
держивайте.
И вдруг, наверное, поняла по моему растерянному лицу, что я невинов-
на. Говорит мягче:
- У вас купона нет. Наверное, вчера отрезали два по ошибке.
Пошла. Барышня, уже с виноватостью в голосе, ворчит вслед, что она не
виновата, вчера она не дежурила. А у меня кошки скребут в душе от стра-
ха. Весь, весь день буду голодная. Никогда раньше не было такого страха
перед голодом. Он сильнее даже самого голода.
В канцелярии по обыкновению спрашивают:
- Понравился, Фея Александровна, обед?
- Фу, гадость какая. Я сегодня даже не обедала. И... и представьте
себе: вчера два купона вместо одного обрезали. Хорошо, что такой обед.
Совсем не жаль...
Домой пришла ослабевшая до того, что не могла приготовить папе кипя-
ток. Лежу на кровати и в голове пусто, хоть шаром покати. Ни одной мысли
не осталось. Даже постоянное озлобление против папы угасло. Закрою глаза
и голова тихо закружится. И как-будто устала дышать. Не шевелюсь ни од-
ним членом.
И вдруг, сама не знаю отчего, вскочила и подошла к зеркалу. Смотрю на
свое лицо страшными глазами и что-то вот-вот вспомню...
Но смотрела, смотрела, ничего не вспомнила. Опять медленно пошла к
кровати.
Пришел папа. Огляделся. На столе кипятку нет.
- Кипяток приготовила?
- Нет.
- Почему?
- Голодная я.
Сразу в лице у него перебежало тусклое раздражение.
- Все мы одинаково едим. Ведь ты обедала?
- Нет.
- Как нет?
И он внимательно смотрит на меня. Чувствую, как от неприятного взгля-
да слабо закипает ненависть. Неужели же он думает, что я вру? Господи,
вот человек-то!
- У меня два купона вчера обрезали.
Видно, что поверил мне. Но рассердился еще сильней.
- Чорт знает, что ты за разиня! Надо смотреть. Так и голову снимут -
не увидишь.
У меня нет сил возражать. Отвернулась к стене.
Слышу, как он заходил за моей спиной. Походил, походил. Остановился.
- Ах, и у меня-то хлеба нет сегодня.
Молчу.
Походил опять хлопающими, раздражительными шагами.
- А у тебя самой-то хлеба не осталось?
Сразу повернулась, как от толчка. Заговорила с быстрой ненавистью.
- И вы... вы разве не знаете? Я всегда с'едаю хлеб сразу. Чего спра-
шиваете?..
- Ну, так вот... Сиди тогда голодная.
Но тон уже не уверенный. Верно, верно! Остановился и с изменившимся,
жалким лицом говорит:
- Там у меня... фунта два муки белой. Испеки лепешек.
Не я, а как будто истомленное сердце слушает его слова. Но, вместо
благодарности, вся схвачена, почти до судорог, безумной ненавистью. Без
слова поднялась и иду на кухню. Он, как тень, следует за мною и расте-
рянно бормочет:
- ...На пасхе получил... Думал, мать приедет... Порадую белой мучкой.
Кипяток-то скипяти теперь...
И странно, - последняя фраза стукнулась в сердце, и нет в нем уже не-
нависти... Бедный, бедный папа. Ведь не с радости он таким стал. Раньше
был добрый, щедрый.
На кухне достал муку и велел замесить. Потом вдруг спохватился:
- Постой-ка, я сам, давай, а то ты всю вывалишь.
Даже смешно стало. Взглянула на его расстроенное лицо, засмеялась
добрым смехом и ушла в комнату.
А он минут через пять кричит:
- Феюшь, Феюшь, что это больно жидко у меня?
Прибежала и разразилась хохотом, каким давно не хохотала. Положил с
фунт муки, а воды налил не меньше как для трех фунтов. Сквозь смех гово-
рю:
- Вот Бог и наказал. Теперь ничего не выйдет. Надо всю высыпать.
А папа тоже со смехом:
- Вроть твои на ноги... вроть твои на ноги... на, замешивай сама...
Я уже пеку лепешки, а он ходит вокруг меня. Заглянет небрежно через
плечо на сковороду. Понюхает и опять ходит кругом.
И вдруг не вытерпел:
- Феюша, горяченьких-то поскорее... Пеки...
Встретился с моими глазами, и сразу заулыбались он и я.
- Сейчас, папочка, сейчас будут горяченькие...
Но, боже, боже... Какое у него исхудалое лицо. Я и не видела раньше.
Височные кости и скулы только, только обтянуты желтой, дряблой кожей. А
сам сутулый, длинный, тощий. Рука выходит из обшлага тонкая, тонкая. И
синие жилки бегут по бледной коже. А на тоненькой руке огромная ладонь с
исхудавшими острыми пальцами. Страшно даже... Ладонь с пальцами широкая,
как грабли, и тоже вся желтая, дряблая и сухая... Господи, а усы еще
страшнее! Редкие. Слиплись. И почему-то всегда мокрые... Как не замечала
раньше? Господи, как жаль папу... И сколько на лбу складок. Крупные, тя-
желые. Тянутся через весь лоб. И волосы на лбу просвечивают, такие ред-
кие. А какие густые были. Господи, что же это с ним? Что же? Ах, а гла-
за, глаза... Как у замученного на смерть человека.
- Ну, ну, давай горяченьких...
- Возьмите, папочка.
- По скольку штук-то вышло?
- По семь, папочка... кушайте...
Господи! Я вся дрожу от ужаса, но делаю веселое лицо. И вместо поло-
вины себе взяла только две лепешки, а ему отдала семь. И слава Богу. Не
видел, что обманула его.
13 мая.
Опять воскресенье.
Только третье воскресенье живу здесь, а кажется, прошла бесконеч-
ность, серая и нудная.
Утром проснулась и вспомнила про папу. Сразу бросилась к зеркалу и
долго смотрела на свое лицо. Совсем забыла думать о папе. Потом закружи-
лась голова, сразу обмякла от усталости и слабости в ногах и легла
опять.
Лежала весь день то с открытыми, то с закрытыми глазами. Ни о чем не
думала.
14 мая.
А как странно я веду себя на службе. Давно уже познакомилась со все-
ми, но подружилась только с Марусей.
Медленно, медленно тянется время до обеда... Скорей бы обед. Тогда
легче будет. Все-таки немного поем. И страшно боюсь, чтобы не заметил
кто, что я голодная. Шучу, смеюсь, болтаю, а сердце и желудок ноют. Со-
сет внутри. Но особенно зло вышучиваю всех, кто начинает разговор об
