- Подлец буду, если приду! Сам я больше заработаю!
- Попробуй! Заработай! Посмотрим, как ты заработаешь! Это тебе не
студия: розочки в вазочках, будь они прокляты, рисовать! "Вто-о-рой
Реп-кин"! Разве я знал, что у меня, у рабочего, выйдет такой сын?
"Ху-у-дож-ник", чтоб тебе добра не было и тем, кто тебя научает этому!
Данила бросил работу, с ушибленным видом сощурился на отца.
- Кого ты ругаешь? - тонким певучим голоском прокричал он. - За что
ты ругаешь? - взял он голосом еще тоньше. - Ты знаешь, кого, каких хоро-
ших людей, ты ругаешь?
- В-вы!!! - надрывно взвыла всей грудью с постели за запертой дверью
Марья. - Оп-пять!!! Я только что заснула! И так каждый день, каждый
день, с тех пор, как стали работать эти проклятые зажигалки! Еще ни разу
не становились на работу без бою, ни разу! Как собаки, как собаки! Лают-
ся и лаются! Лаются и лаются, чтоб ваши глотки повысохли от этого лаю!
- Без скандала не могут! - жалобно завторила матери ее взрослая дочь
Груня, спавшая там же, за дверью. - День спину гнешь над швейной маши-
ной, стараешься как можно больше выгнать красноармейского белья, пока
глаза и пальцы не затупеют, и ночью только бы отдохнуть, только бы пос-
пать, а тут они со своими проклятыми зажигалками тарарам поднимают!
- А ты бы меньше вечерами по люзионам моталась, - съязвила въедливым
голосом мать. - Вчера опять во втором часу ночи откуда-то заявилась!
- Как это так "откуда-то"! - страшно вскипела дочь. - Разве я у вас
какая-нибудь такая! Чего же вы меня обзываете! Чего же вы меня страмоти-
те! Какое вы имеете право меня обзывать! Какое вы имеете право меня
страмотить! Что я - уличная?!
- Кто тебя обзывает? Никто тебя не обзывает! Ма-ла-холь-ная!
- Вы! Вы меня обзываете! Вы!
Груня дико взвизгнула и заплакала.
Мать сбавила тон.
- Ну, скажи: как я тебя обозвала? Я тебя никак не обозвала, я только
сказала, что ты взяла моду поздно ночью возвращаться из люзиона.
- Мама! - вдруг перестав плакать, вся всполошилась и закричала невме-
няемым криком Груня. - Знайте! Если б не те иллюзионы, я б давно на дне
речки была! И я ведь без денег, я задаром, я по знакомству с иллюзионс-
ким механиком в иллюзион хожу, я не расходуюсь, не проживаюсь, чего же
вам от меня надо? Что же вы думаете, что я каторжная у вас и должна при-
кованная к швейной машине сидеть и ничего не видеть кроме?!
- А я что вижу хорошего? - раздался нахальный, наскакивающий голос
Марьи. - Скажи: что я вижу хорошего? Ты хоть ночами, в постели, после
люзиона, как свинья, шоколад гложешь! Тебя хоть два раза ночью на извоз-
чике из люзиона к дому подвозили! А я и этого не вижу! Теперь скажи: тот
шоколад тебе тоже "задаром", "по знакомству" дают? И те два раза ночью
подвозили на извозчике тоже "задаром"?
- Мама! - рыдала дочь.
- А ты думала, я этого ничего не знаю! - добивала ее мать.
Бранились одновременно: в одной комнате мать с дочерью, в другой отец
с сыном. И с наибольшим отчаяньем в одной комнате и в другой выкрикива-
лись слова: "Проклятые зажигалки"! "Проклятые зажигалки"!
III.
Работать зажигалки Данила умел хорошо, не хуже отца. Но у него, наде-
ленного другими, более могущественными талантами, не было абсолютно ни-
какого желания расходовать себя на такое ничтожное дело. Все равно, ка-
кого бы высокого совершенства он ни достиг в роли рабочего-металлиста,
никто и никогда не узнает о нем. Проживет, точно не жил! А искусством,
живописью, он скоро всю Россию заставит увидеть себя. Его увидят! Его
заметят! И скольких людей своими работами он отвратит от ложного пути!
Скольким людям он своим чудодейственным даром осветит дорогу! Новой ос-
вежающей волной пройдет эта его внутренняя сила над изнывающим в духоте
миром...
И Данила, наводя лоск на медные трубки, все время думал о другом, о
своем, о великих своих достижениях в живописи. И заманчивые дали, подоб-
ные сказочным снам, одна за другой раскрывались перед ним.
Он - знаменитый, прославленный художник. Он, во всем новом, светлом,
чесучевом, в лаковых ботиночках, в широкополой художнической шляпе-пана-
ме с ярко-малиновой ленточкой, проездом из столицы в столицу, в своем
родном городке идет на бульваре по дорожке, посыпанной свежим желтым пе-
сочком. Как хорошо кругом! Прекрасная погода, яркое солнце, благоухание
цветов, пение птиц, земной рай! Перед этим несколько дней под-ряд лили
дожди, и теперь люди с особенной жадностью, с особенными выражениями лиц
высыпали на воздух, точно на всенародный языческий праздник. Люди без
конца кружились по всем аллеям цветущего бульвара, соперничая в этом со
столь же нарядными яркими бабочками, во множестве порхающими над садовы-
ми насаждениями. Люди улыбались одному и тому же, млели от одного и того
же, жмурились одному и тому же: солнцу!
У всех одно солнце, а у него, у Данилы, два. Ему светят и его греют и
дают ему жизнь, двойную жизнь, сразу два солнца, и еще неизвестно, какое
из них могущественнее, крупнее, то ли, что вне его, или то, что внутри
него! Второе, внутреннее солнце, конечно, это - его художественный та-
лант. Он признан. И встречные горожане, люди только с одним далеким
солнцем, его земляки, сразу узнают в нем новое, восходящее над Россией
светило. Наконец-то! Пора! Давно все ждали именно такого самородного
светоча. Отныне их никому не ведомый городок будет прославлен в веках, и
они, соучастники этой вечной славы, скромные рядовые жители города, ос-
танавливаются при встрече с ним, стоят среди бульвара, как каменные
столбы, мгновенно позабыв о всех своих личных грошовых делах, полные од-
ного, общего мистического смятения. Такова сила воздействия настоящего
художественного таланта! А рабочие-металлисты с завода, на котором Дани-
ла, его отец, дед и прадед проработали всю свою жизнь, эти рабочие еще
раньше других узнают в гуляющей по бульвару знаменитости бывшего рабоче-
го-металлиста, своего сотоварища и друга, одно время мученика и безумца,
когда он, как и они, работал с отцом для рынка зажигалки. Они теперь ро-
беют перед ним, перед его удачей, перед его чистым платьем, жмутся и,
уменьшившись в росте, торопятся своротить в боковую аллею, чтобы не быть
узнанными им и чтобы наблюдать и ходить за ним издали. Чудаки! Зачем
это? Разве он не прежде всего для них? Их он помнит прежде всего. И он
должен быть им еще ближе, чем был раньше! Для них-то он и вознесся...
... Но вот к нему, с подкупающей ясностью в лице, подплывает грациоз-
ными па какого-то скромного танца незнакомая девушка. Вот оно - воплоще-
ние завершенной красоты, рычаг, которому дано двигать миром! Девушка еще
не произносит ни слова, но уже покоряет его, как художника, своими лини-
ями, формами, красками, гармонией тела и духа. Как все в ней просто и
как в то же время прекрасно! Больше всего его поражают ее краски. Бывает
такое, сделанное со вкусом, узорчатое вышивание по ткани цветными шелка-
ми, работа всего в две-три краски, а сколько в ней заложено чувства под-
линной красоты! На девушку, как на то вышиванье, он смотрит и глаз отор-
вать от нее не может. Янтарного цвета волосы; бледно-розовое, как ле-
пестки шиповника, лицо; кофейные ободки теней во впадинах глаз; губы,
красные, тона спелой красной смородины... Шляпка, туфельки, костюм, -
весь ее наряд казался неотделимым от нее самой, как неотделимы перья у
птицы. И умело подобранные цветные лоскуты, ленты, банты, тоже всего в
две-три краски, только дополняли пленительность картины. Жажду жизни,
веру в возможность на земле полного счастья пробуждал в нем весь ее
вид... Но, конечно, главным центром в ней, главной влияющей силой были
ее глаза, в которых, казалось, зеленое море в переменчивую погоду отра-
жало синее небо, игра двух стихий, слияние двух бездн. Девушка с косми-
ческими, сине-зелено-голубыми глазами спрашивает его: может ли он напи-
сать с нее портрет и что это будет стоить? Своим голосом она проводит по
его сердцу, как смычком по натянутым струнам, и в его груди звучит оча-
ровательная музыка. Он удивляется, он притворяется удивленным: разве де-
вушка знает, кто он? Девушка улыбается ему, и уже по-новому сталкиваются
в ее глазах две манящие бездны. Она говорит: конечно, конечно, она зна-
ет, кто он; его весь город знает и скоро вся Россия узнает; он - "Второй
Репин". О, какая умненькая девушка! На редкость умненькая! Какие произ-
носит умные слова! Да, именно так: его скоро вся Россия узнает и не
только одна Россия. И ему хочется, чтобы девушка без конца повторяла те
умные слова, чтобы она кричала ему их в уши, иначе в нем могут заро-
диться сомнения, что он ослышался, не так понял ее...
Данила с радостью соглашается писать с неизвестной портрет. Только
дело вот в чем: с нее он ничего не возьмет за свою работу. Девушка опять
по-новому отражает в своих глазах две бездны и как бы окутывает их чер-
ной грозовой мглой: почему же художник оказывает ей такое
"снис-хож-де-ние"? Художник вдохновляется, прижимает руку к груди, почти
поет: нет, это не снисхождение, это поклонение, поклонение художника
чистой красоте! Девушка машет руками, смеется, смешивает в своих глазах
две стихии, пронизывает их третьей - солнцем: ха-ха-ха, "красоте"! Ху-
дожник по-прежнему певуче и клятвенно и нежно, нежнее прежнего, повторя-
ет: да, да, красоте! Он прибавляет: она прелестна, она совершенство, она
как раз та самая девушка, портрет с которой принесет ему всероссийскую
славу! И вот, в ответ на эти его слова, из бездонной пучины неба и моря
тихой меланхолической музыкой выплывают ее слова: а художник в этом уве-
рен, художник уверен, что она - именно та, художник не ошибается? Тут
художник уже рвет последние связывающие его путы, освобождается от мате-
рии и весь обращается только в музыку, только в звук. Он становится в
позу и уже по-настоящему поет, по-нотному, как тогда в студии по классу
сольного пения, как Собинов, как в опере: нет, нет, пусть девушка не
сомневается, он не ошибся, он себя знает очень, очень хорошо, он уже
долго, как художник, не имеет душевного покоя, все видит в грезах именно
такой образ, именно такую для себя модель. Тут опера обрывается, и они
условливаются, художник и модель, о дне первой своей встречи у него в
мастерской. Дни бегут. Он пишет с нее портрет. Он напишет с нее портрет,
а дальше, а потом?.. И у него зреет в душе новая, вернее первая, глубо-
кая драма: он чувствует, что если по окончании портрета они расстанутся,
то он обратится в ничто. Вся его сила в ней. Она - источник для его
вдохновения. Не будет ее - не будет его работ. Он должен жениться на
ней. Но он - бывший рабочий металлист, его отец тоже рабочий-металлист и
дед и, вероятно, прадед тоже... Она же сама изысканность, сама утончен
кровная по телу и по духу аристократка, при старом режиме несомненно
бывшая графиней или княжной, в худшем случае баронессой. И он сам это
очень хорошо сознает, что, пока у него такая маленькая слава, он недос-
тоин быть ее мужем. Ему нужна слава большая. Ему еще много надо рабо-
тать, много достичь в своем искусстве, и если впоследствии, когда он
прогремит на всю Россию, она согласится стать его женой, счастливее их
пары не отыщется в целом мире. Он никогда не снимет ее со своих бога-
тырских рук, от которых едва не пострадал сам Поддубный; посадит ее к
себе на ладонь, как изящненькую, красивенькую, всю в ярких крапинках,
крылатенькую букашку, как божию коровку, и будет любоваться ею, перелив-
чатой игрой ее двух-трех красок, всегда-всегда, всю жизнь, потому что
Репин был прав, когда, кажется, сказал, что главное в жизни - краски!
- Ого, как ты медленно зачищаешь медь! - раздалось в этот момент над
ухом Данилы возмущенное удивление отца. - Об чем же думаешь, когда рабо-
