мятых сухарей, пахнущих мышами. - Мы отказались от завода, отказались от
людей, захотели прожить сами. "Сами себе хозяева". И что же получилось?
Мы пропадаем с голода, а кругом нас, вместо помощи нам, раздается ши-
пенье: "смотрите, какие деньги огребают Афанасий с Данькой на зажигал-
ках! Смотрите, как они богатеют! Смотрите, как они копят деньги, отказы-
вают себе во всем! Смотрите, как они даже сохнут от жадности к наживе!"
- Пусть будут прокляты те люди, которые про нас так говорят! - чет-
ким, дрожащим от возмущения голосом произнес Афанасий в пространство,
как будто с тем, чтобы те люди его услышали.
И в его усталом и вместе гневном лице было что-то пророческое.
- И если бы только чужие про нас так говорили, - затараторила злым
бабьим голосом Марья, - а то и свои близкие! Своя родня нам завидует, и
все желают нам зла!
- А на заводе... - воспользовался случаем Данила.
- Стой! - резко закричал на него отец и показал ему ложкой на мас-
терскую. - Наш завод здесь! Куда же мы денем все это обзаведение? На
толчек снесем?
- А что же мы кушать будем? - истерически взвизгнул Данила и в свою
очередь поднял ложку лопастью вверх. - Ведь день ото дня мы слабеем!
- Кушать? - грозно переспросил отец, опустил лицо в стол, подумал,
потом встал и пошел во вторую комнату, принадлежавшую женщинам. - Ку-
шать? - повторил он на-ходу зло и загадочно. - Кушать? - послышался уже
из другой комнаты его голос, пропитанный как бы дьявольским смехом.
Марья вскинула громадный, белый косой глаз вверх, всем своим нутром
вслушалась в сторону своей комнаты, потом, как обожженная, вскочила с
места и с воем ринулась туда.
IX.
Из второй комнаты пробивался спиной в дверь Афанасий и тащил за со-
бой, крепко держа за концы в обеих руках, совсем новую, еще глянцевитую
скатерть, ярко-желтую, как яичный желток. В противоположный конец ска-
терти впилась всем своим существом Марья, она волочилась по земле, би-
лась, как подстреленная птица, и, что было силы, голосила. Войдя в
большую комнату, Афанасий сжал губы, рванул скатерть на себя и быстро
закружился вместе с нею на месте. Марья, приросшая к другому концу ска-
терти, поднялась на воздух и плавно полетела вокруг Афанасия, точно ка-
таясь на гигантских шагах. Утомившись, Афанасий проскрежетал зубами и с
остервенением хватил скатерть и Марью о землю. Марья брякнулась об пол,
перевернулась два-три раза, но скатерть не выпускала.
- Завтра же продашь на хлеб это дерьмо! - прокричал Афанасий, стоя
над ней и тряся другим концом скатерти.
- Нет, ни за что не продам! - еще тверже прокричала Марья и крепче
прижала к груди желтую скатерть, похожую на парчу.
- Продашь, сатана!
- Не продам, окаянный!
- Врешь, продашь!
- Убей, не продам!
- На кой же тебе эта скатерть? Она дарма лежит в сундуке, только мес-
то занимает, преет, гниет!
- Скорей ты, старый чорт, сопреешь и сгниешь, чем это добро сгниет!
Оно у меня больше чем двадцать лет лежит и все новенькое!
- Мы же сроду не накрывали ею стол и сроду не будем накрывать! Сумас-
шедшая!
- Мало ли что? А я все-таки знаю, что у меня в доме есть хорошая
вещь! Она полуатлас! Сумасшедший!
- Пусть будет трижды атлас, но питаться нам чем-нибудь надо? Ведь мы
работаем!
- Как вы работаете? Вы работаете себе в убыток! Чем такая работа,
лучше всем семейством пойти куски собирать!
- Это же хлам, барахло!
- Это хлам? Это барахло? Новая скатерочка "хлам"! Такая нарядная ска-
терочка барахло!
И Марья, лежа на полу и подложив под одну щеку скатерть, раскатилась
звонким, нахальным, вызывающим смехом.
- Значит тебе вещей жаль больше, чем людей, - тоном утверждения спро-
сил Афанасий, наклонился над женой и изо всей силы всадил ей в бок кула-
ком раз, потом еще раз, туда же в бок, между ребер.
Он бил ее, как работал; смотрел на нее в упор и ожидал, когда она вы-
пустит скатерть.
Марья от нестерпимой боли дико выкатила на мужа белок косого глаза и
после нескольких его ударов с силой бросила ему в лицо свой конец ска-
терти, а сама продолжала биться на полу и голосить.
- Убил! Убил! - кричала она. - На смерть убил!
- Отец! - опомнившись, вскочил со своего места Данила, впился двумя
руками, как клещами, в затылок отца, легко поднял его над полом, тряхнул
в воздухе и ткнул в стул. - Отец, ты в своем уме? - крепко взял он его
левой рукой за грудь у подбородка. - Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты
женщину бьешь! Ты жену свою бьешь! Ты мать мою бьешь! И ты сейчас мне
ответишь за это!
- Даня, не надо! - вцепилась в плечо брата Груня, задрожала и запла-
кала. - Даничка, миленький, дорогой, золотой, не надо бить папу, он ста-
рый!
- Да, - глухо пробормотал Афанасий и схватился руками за лицо. -
Ошибся... Ошибся... Бить ее не надо было... Никогда не бил, никогда...
Марья, увидев, что муж кается, начала голосить еще сильнее, не подни-
маясь с пола.
Оставив в покое отца, Данила с Груней подняли мать, усадили ее на
стул, успокаивали.
- Наплюнь на скатерть, - убеждал ее Данила. - Может, все придется
продать. Не будем же мы, сидя на добре, умирать голодной смертью.
- Все продавайте, все разоряйте, только скорее! - с закрытыми глазами
сидя на стуле, просила Марья.
- Мама, - вразумлял ее Данила. - Ведь вы подумайте, мы не на что-ни-
будь, а на хлеб хотим ее обменять!
- На что хотите, хоть на вино ее меняйте, - слабым голосом проговори-
ла мать. - Все равно я здесь больше не хозяйка, делайте что хотите.
- Мы потом тебе все вернем, - вставил свое слово Афанасий спокойно, -
когда зажигалкам начнется ход, мы тогда три таких скатерти тебе купим.
Мы ее продадим только на пока. Чтобы обернуться.
- Вы "купите"! - ненавистно улыбнулась Марья. - Вы много за последнее
время покупали. Я знаю: за одной моей вещью поволокете на толчок и дру-
гую. Уже узнали ход в сундук...
Оказалось, Марья была права. Вслед за скатертью, вещи одна за другой
потекли на толчок из ее заветного сундука. Продали шапочнику на подклад-
ку ее белое подвенечное платье, которое она надевала только раз в жизни,
когда рядом с молодым и бравым Афанасием стояла под венцом в церкви.
Продали ее старинный голубой корсет, который она так ни разу и не удосу-
жилась надеть: все было некогда. Снесли на толчок и маленький дамский
красный зонтик, о котором все в доме забыли и который нашли на самом дне
сундука совершенно случайно. Унесли из дому и кружевные занавески, расс-
читанные на будущую хорошую жизнь, в хорошем собственном доме, на хоро-
шем жалованьи, при хороших знакомствах. В конце концов нашли и новую,
пеструю и очень красивую клеенку для многосемейного обеденного стола,
которую Марья, с глазами хищницы, перепрятывала от мужчин с места на
место более десяти раз.
- Отыскали, проклятые! - глядела она из окна, как Афанасий ковырнул
лопатой из-под земли во дворе под стенкой длинный свиток клеенки.
- На хлеб! На материал для зажигалок! - с торжествующим лицом вносил
Афанасий со двора в комнату трубку клеенки и стряхивал с нее рукой ку-
сочки сыроватой земли. - У женщины вообще неполный ум, и она может поме-
реть на улице голодной смертью с бриллиантовым ожерельем на шее. А мы,
мужчины, могли бы на эти бриллианты целую трехтрубную фабрику зажигалок
открыть. Правда, Даня?
- Ну, нет, отец, - улыбнулся Данила. - За зажигалки спасибо. Сыт ими
по горло. "Фабрики" твоей не хочу.
- Отчего же не хочешь? Работать зажигалки целой фабрикой это не то,
что в ручную.
- Ах, оставьте, отец.
- Ой-ей-ей... - привычно убивалась в то же время Марья на своей пос-
тели, - лучше бы сразу меня убили!.. Такая красивая была клеенка!.. Си-
няя с красными олеандрами!..
- Маша, - вошел в комнату жены Афанасий и остановился перед ее пос-
телью. - Ты только скажи: касался я когда-нибудь твоего сундука, пока у
нас в доме не было такой страшной нужды?
- Что теперь об этом говорить, когда сундук уже опорожнили, - едва
успела проговорить Марья и разразилась новым приступом рыданий.
- Нет, ты скажи, я касался? - настаивал Афанасий. - А теперь, когда у
нас такая нужда в хлебе, я говорю: давайте будем обратно проживать то,
что мы когда-то нажили. На самом деле, зачем же надо было тогда тру-
диться и наживать добро? Неужели только для того, чтобы оно так и лежало
по сундукам, новое, как в магазине, до самой нашей смерти.
- Он голыми нас оставит... - плакала напротив, на своей койке, Груня,
у которой накануне отец взял и снес на толчок полушелковую цветистую
шаль, длинную-длинную, до самой земли. - Скоро не в чем будет в город
показаться-а...
- А ты не показывайся, - сказал отец и подозрительно оглядел глазами
ее фигуру. - Уже, кажется, допоказывалась...
Прошло еще несколько дней, и Афанасий стал внимательно приглядываться
к платью и обуви семьи, что на ком было лишнее, что на ком слишком но-
вое, слишком хорошее, не по трудному времени.
- Сейчас не до моды, - говорил он, снимая с семьи что-нибудь из
белья. - Ишь каких кружев на панталонах понашивали.
- Это праздничные, - плакала Марья.
- "Праздничные"! - насмешливо фыркал Афанасий и запихивал чистенькие
панталоны в грязный мешок.
Это, наконец, испугало даже Данилу, который долгое время был солида-
рен с отцом.
- Отец, - как-то раз, за обедом, сурово заявил он и достал из кармана
лист исписанной бумаги, - отец, вот тут у меня таблица, полный отчет, во
что нам самим обходится каждая зажигалка и почем мы ее продаем. Матема-
тика точная наука, она не врет. Довольно работать в темную... Смотри сю-
да, вот тут перечислено все, что мы продали из домашности на поддержание
производства зажигалок, потом подведена стоимость всего; потом вот здесь
указано, сколько нами выработано товару и сколько выручено денег за этот
товар. Выходит, что затратили мы на производство зажигалок больше, чем
выручили за них. Каждую зажигалку мы продаем на рынке на 30% дешевле,
чем она нам обходится самим. Понял: де-шев-ле. Значит, было бы выгоднее
их вовсе не делать и вообще ничего не делать, а лежать на печке и прое-
дать дом.
Афанасий с мучительной улыбкой посмотрел влево, мимо таблицы, потом
вправо, тоже мимо таблицы, потом опустил лицо, мотнул головой и сказал:
- Ты знаешь, что сделай этой таблицей. Ты ею...
Он прибавил еще два слова и неестественно рассмеялся.
- Отец, это не ответ! - закричал сын.
- Что ты меня учишь? - серьезно заговорил Афанасий. - "Таблица",
"таблица". Таблица таблицей, а жизнь жизнью. Я знаю, что в жизни ни одно
дело не идет гладко, какое ни возьми: то полоса убытка, то полоса при-
бытка. Сейчас мы попали в полосу убытка. Надо перетерпеть, переждать, и
мы выкарабкаемся.
- А мы мало терпели, ждали?
- Терпели много, осталось терпеть мало. Как-нибудь выдержим.
- Разве при такой сумасшедшей конкуренции можно выдержать! - вмеша-
лась в разговор мужчин Марья. - Сейчас, что ни день, то на базаре появ-
ляются новые продавцы зажигалок.
И она рассказала, как вчера на толчке одна женщина, тоже жена рабоче-
го металлиста, замечательно хорошие никкелированные зажигалки почти что
задаром народу отдавала.
- Ну, и, конечно, весь народ к ней: "никкель", "никкель". Я смотрю,
что это такая толпа собралась! Подхожу, а она только поспевает товар от-
пускать, деньги получать, сдачи сдавать. Ах, ты, думаю, холера. И я так
пожалела, что я не мужчина и что она в три раза здоровее меня. У ней
разбирают товар, а на меня только фырк носом: "тю, медь"!
- Тьфу на такой народ! - сплюнул силой Афанасий, потом с искаженным
злобою лицом, спросил: - И ты сама видала ту женщину?
- А как же не видала? Схватилась ругаться с ней! Она меня последними
словами, и я ее последними словами. Потом я ей пригрозила: "погоди, вот
я своему мужу скажу". А она: "и у меня муж есть".
