- И ты запомнила, какая она из себя?
- Запомнила.
- И заметила, где она на толчке стоит?
- Заметила. В том ряду, где женщины стоят, которые торгуют с рук.
- Ну, хорошо же.
- А что?
- Ничего. Вот кто нам вред производит! "Никкель", "никкель". А он -
на раз! Оттого она дешево и отдает свои зажигалки, что они фальшивые!
И, едва проводив на другой день Марью на базар, Афанасий задал Даниле
урок, а сам надел картуз и взволнованно заспешил из дому. Он шел прямо
на толчок.
Летний солнечный день слепил его, обилие чистого воздуха опьяняло
его, шум и движение улицы увеличивали его душевный хаос; он ничего из
окружающего не понимал, не замечал, только ускорял шаги, полный такого
странного чувства, как будто бежал вперед с исключительной целью поско-
рее ринуться в какую-то пропасть.
- Где здесь женщина, которая никкелированные зажигалки почти что за-
даром отдает? - задыхаясь от волнения, спросил он на толчке у женщин,
продающих зажигалки.
- Вон там, вон там! - радостно зашевелились те, повернулись все в од-
ну сторону и указали Афанасию рукой. - С краю! С того краю!
Афанасий увидел перед собой длинный ряд продавщиц зажигалок, стену
женщин, очень похожих друг на друга, одинаковых своей страшной изможден-
ностью, худых, костлявых, с огрубелыми от солнца и ветров лицами, с ко-
фейной кожей щек, шеи и рук, сухих как мумии. Они жадными и вместе смер-
тельно-испуганными глазами смотрели в упор на него, остановится ли он
перед ними и купит ли у них зажигалки.
- Это у вас никкелированные? - испытывая в груди удушье, спросил он у
самой крайней из них.
- Да, у меня, - обрадовалась та и заметалась в страхе, как бы не
упустить покупателя. - Только у одной у меня и есть, - дрожащим голосом
говорила она, прыгающими руками протягивая к Афанасию коробку со сверка-
ющими зажигалками. - Вам много надо? Десяток? Дюжину?
- А посеребреных нету? - с трудом произнес Афанасий.
И прежде чем женщина успела ответить ему, он собрал все свои силы и
кулаком правой руки ударил снизу под дно коробки. Зажигалки взлетели
вверх, выше голов толпы, высыпались там из коробки, заблистали в лучах
солнца серебряным фейерверком и, одна там, другая здесь, посыпались на
землю. В народе произошло смятение. Снующие в тесноте большими стаями
мальчишки-воришки моментально порасхватали с земли зажигалки и разлете-
лись в стороны. Афанасий тоже исчез, незамеченный в поднявшейся сумато-
хе, едва успев крикнуть, одновременно с ударом по коробке:
- Не обманывай народ!
- Держите его! - кричала, плача, обезумевшая женщина и безрезультатно
кидалась в тесноте то в одну сторону, то вдруг в противоположную. - Дер-
жите его! Ой, Боже мой, Боже мой! Муж с сыновьями теперь убьют меня за
это! Им эти зажигалки с кровью выходят! Люди добрые, лучше убейте меня
сейчас тут на месте! Все равно я уже больше не жительница на этом свете!
Ой-ей-ей...
И потом еще долго было видно, как то в одном месте толчка, то в дру-
гом взлетали над уровнем голов толпы ее развевающиеся, стремительно не-
сущиеся волосы.
- Кто она такая, эта женщина?
- Ее обокрали, кошелек вытащили из кармана, а она сошла с ума. Она
уже больше полдня тут бегает. "Держите его" и "держите его". А кого дер-
жать - неизвестно. Глядите: аж вон где голова ее выскочила, аж вон где!
А теперь уже вон где: уже в другом месте! Забегает себя насмерть.
- Конечно, забегает.
X.
Воскресный день. На базарной площади, кольцом окруженной в несколько
рядов торговыми палатками, с утра толчется в страшной тесноте народ. Это
толчок.
С горы, откуда шел Афанасий, толчок представлялся ему в виде громад-
ного черного, плоского, расплывчатого живого чудовища, протянувшего во
все переулки свои противные длинные щупальцы. Щупальцы все время шевели-
лись, втягивались в туловище чудовища и вытягивались из него. И Афанасий
почувствовал, что это чудовище пожирает его труд, его силы и однажды
сожрет его самого. Толчок ни на секунду не успокаивается, все время че-
шуйчато переливается светлыми кружочками человеческих лиц, черными -
картузов. Базарные будки, одиноко попавшие в это огромное, черное чело-
веческое месиво, кажутся маленькими, хрупкими, похожими на голубятни.
Вот-вот неугомонно шевелящаяся толпа поднимет их вместе с находящимися в
них товарами и купцами и, как наводнение щепочку, опрокинет и отнесет
прочь с площади или просто разотрет в порошок. И в такой толчее, в такой
давке люди ухитрялись продавать, покупать, рассматривать, оценивать ве-
щи, спорить, доказывать, убеждать! Тут так называемая торговля с рук, а
у краев толчка, где толпа пореже, идет торговля с земли. В бесконечный
ряд, касаясь друг к другу, тянутся там лежащие прямо на земле подстилки
продавцов с наваленными на них товарами. Тут все: посуда, книги, ржавые
гвозди, нестиранное, только что снятое с тела мужское и дамское белье,
кондитерское пирожное с кремом, пара подслеповатых щенят редкой породы,
беспроигрышная лотерея, табурет хиромантки, читающей по рукам прошедшее,
настоящее и будущее человека, слепец, вертящий за ручку бандуру, как ко-
фейную мельницу.
- Дорогие братья и сестры! Помогите, сколько милость ваша, слепому!
Помогите темному! - выкрикивал он в промежутках между своей музыкой и
гнусавым пением.
Толчок многоного шаркает сапогами по земле; тысячами глоток гудит...
И откуда ни зайди, впечатление одно и то же.
Перед одной женщиной, сидящей на низенькой скамеечке, разложены на
мешке, на земле, новенькие, сверкающие медью зажигалки. Зажигалки неваж-
ные, сделанные грубо, всюду белеет на швах олово, ролик выпирается
как-то далеко от всех остальных частей.
Афанасий тихонько подходит к этой женщине, поворачивается к ее товару
спиной, словно вовсе не интересуется ею и не замечает ее, а сам насторо-
живается, стоит, ждет, слушает в ее сторону.
Народу проходит мимо несчастной женщины много, тысячи, но зажигалок
никто не спрашивает. Что это значит? Неужели уже каждый купил для себя?
- Почем? - ленясь наклониться к земле, показывает носком сапога на
зажигалки плотный, бородатый мужик в просторном картузе на уши.
- Вы сперва посмотрите какой товар, - вкрадчиво и вместе перепуганно
заговорила женщина, привстала и угодливо засуетилась перед покупателем.
- Смотрите.
Черное лицо ее побелело; руки задрожали, она взяла одну зажигалку,
потом другую, потом третью, чтобы выбить перед покупателем огонь. Она
рвала и большой палец и всю ладонь о зубчики колесика, но ни одна зажи-
галка огня не давала.
Афанасий обрадовался. Это не его работа!
- Ветер, - сконфуженно сказала женщина и положила последнюю испробо-
ванную зажигалку обратно на мешок.
Мужик насмешливо крякнул и с самодовольным видом пошел дальше.
- Мыла почем? - спрашивал он уже рядом. - Не та мыла, не та, не зеле-
ная, а эта, красная! Почем?
А у женщины, казалось, так и осталось в ушах его самодовольное кря-
канье. Она боялась даже посмотреть ему вслед и, наклонившись к земле,
по-новому перекладывала на мешке свой товар. Афанасию вдруг сделалось
бесконечно жаль бедную женщину: Марья! его Марья! вылитая Марья!
Так вот как они продаются, зажигалки!
И в тяжелом раздумьи он поплелся по всему длинному ряду торгующих с
земли, в надежде отыскать более счастливых продавщиц зажигалок... Было
тесно, народ двигался туда и обратно, все время тасуясь, как карты. В
одном месте шедший навстречу Афанасию худой, высокий полуголый оборва-
нец, мрачный, как дьявол, ткнул ему в самый нос каким-то зажатым в руку
черным, мягким, теплым предметом, резко пахнущим птичьим пометом, и су-
рово спросил:
- Шкворца купишь?
Афанасий покривил лицо, с бранью отплюнулся, снял с нижней губы нес-
колько мокрых птичьих пушинок...
И куда он ни ходил, где ни смотрел, всюду видел одну и ту же картину:
зажигалки лежат, люди равнодушно проходят мимо. И все продавщицы зажига-
лок какими-то неуловимыми черточками похожи на его Марью.
Вдруг он наткнулся на перегородившую ему путь живую стену людей, на
плотный, крутой, на вид как бы даже скрипящий человеческий водоворот:
одни люди всеми силами, с мучительными гримасами, продирались к центру
твердого людского клубка, другие с точно такими же невероятными усилия-
ми, но уже с детски-счастливыми лицами выдирались из клубка обратно.
Первые держали выше головы приготовленные деньги, вторые - покупки.
Из глубины водоворота весело вырывались, повторяемые без конца, вык-
рики двух человек: взрослого и мальчишки.
- Спички! Спички! - как трезвон двух колоколов, толстого и тонкого,
кричали продавцы. - Советские спички!
У Афанасия от неожиданности перехватило дыхание, он открыл рот и зад-
рал голову, так что палкообразная бородка его протянулась почти парал-
лельно земле. Что он слышит?
- Спички! Спички! - задорно тренькали два прежних голоса, уже охрип-
шие, оглохшие, но все еще веселые и смеющиеся. - Советские спички!
Афанасий опустил голову и вздохнул. Теперь ему все ясно. Теперь он
понимает, почему на всем базаре зажигалки лежат без движения. В продаже
появились спички! А он даже забыл об их существовании, о возможности их
появления. Вот что значит годами не выходить из дому...
XI.
- Радость! - рано, как никогда, вернулась однажды Марья с базара,
растерянная, веселая, одичалая, с танцующим веком косого глаза. - Сегод-
ня у нас большая радость!
Она села на стул, поставила около своих ног кошелку, на этот раз че-
рез край набитую всевозможной провизией, из середины которой торчал мок-
рый, синевато-серебряный двурогий хвост громадной свежей рыбины.
И Афанасий и Данила оставили работу и, нацелясь глазами в рыбий
хвост, направились к Марье.
- Продала? - еще издали тыкал в нее вопросом заволновавшийся Афана-
сий. - Продала? Все продала?
Данила, присев на корточки, ощупывал в кошелке рыбину, не икряная ли.
Если икряная, икра пойдет ему, на поддержку таланта...
- Значит, продала, если говорю, что сегодня у нас радость, - говорила
Марья и снимала с себя пласт за пластом старое тряпье. - И как продала!
Сколько запросила - за столько и отдала. Сегодня зажигалки шли, как су-
масшедшие. Было бы у меня еще сто штук, и те продала бы. "Дай" и "дай".
С руками рвут. Но это не все: сейчас к нам должен притти оптовый заказ-
чик, наверное приезжий: одежа на нем не очень хорошая, но сам видать де-
нежный. Все рукой за карман трогает.
- Заказчик! - засуетился и засиял Афанасий. - А у нас нет запаса го-
товых зажигалок. Я говорил, что надо было давно начать работать зажигал-
ки в прок! Вот если бы Данька был человеком и согласился работать по
праздникам! Но нашему "Второму Репкину" по праздникам нельзя. По празд-
никам ему надо садиться на лисапед и ехать в Борисоглебский монастырь
древнюю колокольню рисовать, чтоб ее бурей завалило.
- Отец, не ругай веру! - остановила его жена. - Ты старый человек.
- Я не веру, я колокольню.
- Отец, про праздники забудь, - задирающе заметил в то же время Дани-
ла.
- Знаю, - с горечью отозвался отец, и нижняя челюсть его задрожала. -
Знаю, что у меня нет сына! Но я помощника себе найду! Чужого найду! Та-
кой случай! Оптовый заказчик! И разве это последний? Маша, а ты верный
дала ему адрес?
- Конечно, верный, сейчас подойдет.
- А то, может, выйти на улицу и покараулить его? Дань!
- Ну, вот еще, буду я его караулить!
- Сам придет, - успокаивала Афанасия Марья. - И это на цену повлиять
может, если его караулить. Скажет: значит нужда продать, если за покупа-
телем так гоняются.
- Вот видишь, Маша, - проговорил воспрянувший духом Афанасий. - А ты
говоришь "спички". Я плюю на те спички!
- Отец, - пробасил Данила от своего стола: - Не торопитесь плевать.
Тогда Афанасий с тем же уверенным лицом поворотился к нему.
