- Ну да. Выспаться, черти, не дают. Оптик, говорят, приехал?
- Да, наш полк идет в атаку -
- А все Раздеришин. Придумал, чорт его дери, эту комедию с фронтом,
Оптик и не дает покоя. Ведь, вы, Арбатов, кажется с детства Раздеришина
знаете? Ну, как он?
- Выскочка.
- По-моему, демона из себя строит. От окопов отбояривается. А мы
из-за него и бегай по ночам. Опять он вчера выиграл?
- Ну да, сорок пять рублей. Я не играл.
- Смотрите, смотрите, - ракета.
- Подумаешь, и вправду на фронте!
Голубая звезда торжественной маркизой в менуэте спускалась к глухой
сырой земле. Бараки кончились, прапорщики Арбатов и Махалин вступили в
полосу фронта поручика Раздеришина, за две тысячи верст от русско-гер-
манского фронта.
Должно быть, березовой почкой, должно быть, ландышем, должно быть,
весной имеет свойство пахнуть восемнадцатилетняя девушка, только Ва-
люська, садясь в поезд, заметила, что добро взял ее билет очкастый кон-
дуктор, добро улыбнулся носильщик, валивший на полку страшно тяжелый че-
модан лакированного господина, зато уж сам лакированный глянул совсем не
добро, а сладко и масляно и полузакрыл, желая приласкаться, черные, сма-
занные жиром, глаза.
- Нет уж, не приласкаешься, нет, - строго решила Валюська, - слова не
выжмешь, хоть изойди жиром.
И сказала ему глазами: прощай, до свидания, одним словом: я с вами
незнакома, между нами все кончено, адью.
Потом поезд тронулся, Валюська прилипла к окну и с упоением принялась
считать буквы и номера паровозов - так полагалось еще с третьего класса:
кто больше запомнит паровозов (можно и трамвая, только паровозы реже
встречаются, поэтому интересней), - тот паровозный царь. Да-да-да, паро-
возный царь.
И вот, не успела Валюська запомнить как следует новые, невиданные
(обыкновенно бывает по две, а тут четыре) литеры БПВГ 45, на внуши-
тельном (они назывались американские) паровозе, как почуяла чью-то щупа-
ющую руку на своем колене. Валюська турникетом перевернулась кругом, и
лак не успел даже отдернуть руку.
- Я вас не трогаю прошу меня не трогать, - быстро сказала Валюська
без точек и запятых, хотя очень хорошо знала знаки препинания и счита-
лась первой препинальницей еще с пятого класса.
- Дурак, на Евгения ни капельки не похож, - это Валюська договорила
уже про себя, рывком вылезая по пояс в окно. - И из-за него все паровозы
кончились. Лак проклятый...
Паровозы кончились, зато начались деревья, деревенские домики и сто-
рожихи с зелеными флагами, которые постоянно опаздывают к поездам и на
бегу, утираясь, доедают творожники. Валюське вспомнилась дача, дорожки,
музыка, как по вечерам становилось кого-то жалко, и как она познакоми-
лась с Евгением.
- А теперь Евгений - мой жених, - с гордостью сказала она ветру,
подставив левую щеку и ловя искры с паровоза. - Мой жених-них-них. И я
еду к жениху, к жениху-ниху-ниху.
Поезд сейчас же подладился и с готовностью стал отбарабанивать такт.
Деревья насмешливо качались, потому что Валюська такая молодая и уже не-
веста. Это от ветра. - Вели им, чтобы перестали, - приказала Валюська
ветру. Ветер послушался, и деревья перестали качаться и кончились сов-
сем. Пошли разноцветные шоколадные обертки полей, - это все мои владе-
ния, - рассказывал ветер, и когда тебе надоест музыканить с поездом, то
летим со мной, - со мной, со мной!
Валюське еще не надоело, а поезду надоело отбивать две четверти, и он
забарабанил триолями.
- Тараты-караты-куплю аппараты, и траты, и браты, и грома раскаты, -
слова подобрала Валюська, поезд согласился на тараты-караты, и в знак
согласия дал длинный свисток.
- Тюрюпю, два-два-два, - стремительно загромыхал в ответ мост, -
три-три-три, дры-дры-дры, дру-дру-дру, - и косой решеткой зазеленил в
глазах, подсверкивая рекой и узкими кусками тусклого песка. Мосту хоте-
лось - хотелось подольше, но поезду нельзя было задерживаться, поезд вез
Валюську к жениху, к жениху, тараты-караты, и баты, и маты...
- Ну, надоели караты, - сказала Валюська, и паровоз, быстро сверкнув
искрами из трубы:
- А так - хорошо? А так - хорошо? А так - хорошо? - заспрашивал все
быстрей-быстрей, почти невозможно стало выдерживать ветер, ну поезд, ну
миленький, еще скорей, ну пожалуйста, куски пара рвутся на части, лес
летит, кружится листьями в глазах, в голове, во всем теле, - ух, какая
пропасть, на дне - овечки-овечки-овечки.
- Перепрыгни, перепрыгни, перепрыгни, перепрыгни, - запредлагал по-
езд, улетая вдаль и на крыльях унося Валюську к небу, в небесную голубую
мазурку, завертел в бешеной пляске, а внизу пропасть без дна и конца,
долететь нельзя, а упасть - разорвется сердце.
И вдруг - холодные лягушки выше колена, по телу.
- Опять вы? Сколько вам говорить?! Не сметь меня трогать! Да еще под
юбку лезет! Хулиган.
- Но ведь вы же упадете, милая барышня. Или в милые глазки голубые
огонь попадет.
- Попадет не ваше дело отстаньте.
- Как так не мое дело? Я ваши милые ножки целовал.
- Ах, вы так?! - Валюськины глаза яро ходят кругом - чем бы в него
запустить? Лачище негодный... Ага! Медная дощечка на чемодане.
- Иосиф Вацлавович Подгурский корнет-а-пистон. Это вы и есть - кор-
нет-а-пистон? Хорошо же. К вам придет мой жених и... накладет вам по ро-
же. Он вам покажет а-пистон.
- Кто же такой ваш коханый и з чего он будет мене бить? И почему вы
зердитесь, милая барызня?
- Мой жених поручик Евгений Раздеришин. А ваш адрес: ага! Большая
Дворянская, номер...
И не успела договорить Валюська, как лакированный, толкаясь чемодана-
ми о сиденья, куда-то быстро-быстро из вагона.
Тогда в сердце загорячилась гордость и, расправив крылья, - ага, ис-
пугался, испугался, как только назвала Евгения! ага! - заняла всю грудь,
нет, шире, шире груди, туда, к ветру, к торжественному маршу поезда, -
ну ветер, ну миленький, пожалуйста, сделай, чтобы деревья - и деревья
стройно и послушно явились, быстро улыбаясь и стремительно выстраиваясь
устремленными ввысь рядами - честь, честь невесте поручика Евгения Раз-
деришина.
3.
Из темно-бурой массы, погромыхивая отдаленной телегой - другой -
третьей, испарялись в огрублое надбарачное небо запахи пота, серничков,
портянок, отхаркивания, матерщина, понукания и -
- Смирррна - вняйсь! снова: - смирррна - вняйсь! -
но изумительные красные, рубиновые, багровые покурочки так бы и прели
до утра, так бы и наядривали тьму, так бы и попыхивали приветами друг
другу:
- Ты здесь, Ваня?
- Я здесь, Ваня.
- Не бойся, я человек.
- И ты не бойся, чудашка, я тоже.
- Это ничего, что матерщина?
- Ничего, ничего.
- Будь покоен, Ваня.
- И ты, Ваня, милый,
- если бы не харрркнуло хррриплым аррршином, перекрыв матеррррщину:
- Спрррава по отделениям -
- арррш!
И куда-то в провал беззвездный, нерадостный, отбивая положенный топот
- закачалась нелепой машиной безмолвная бурая масса через три с полови-
ной минуты после рожка и команды:
- ввай на тревогу.
А там, впереди, задиньдонкали пушки, и за первой ракетой позыкнулись
в небо вторая и третья, четвертая, пятая, и все голубые, и снова диньдо-
ном в нагрублое надбарачное небо, - зачем напружилось хмурью и смутью,
зачем оно небо, а не крышка гигантского гроба, зачем оно может простором
дышать, а не дышит.
- Донн! - Донн! - Не засти, отойди-отойди, донн!
- Три-чтэри. - Донн, донн! - Три-чтэри.
- Перррьвая рота - а-ррруку - повзводнэээ - б-гом -
И темно-бурыми потоками, не дослушав законного ааарш! - машина неза-
конно, по-своему, не по-машинному, не по-командному, вперед, туда, где
ракеты, звякая звуками звонких котелков, ручейками, штыками, упруго
подпрыгивая пружинистыми прыжками -
загромыхала, вдруг обнаружив людей, и много-много людей, как же:
- Эй, наяривай, ребята, веселей!
- Пушки-то... работают, словно по делу...
- В игрушки играют.
- И зачем это по ночам будить, зачем по ночам будить?!.
- Ты... гляди за делом-то...
- Знай, под ноги подвертывается... по но-чам!
- Мужики, подтянись, мужики!
- Тамбовский, котелок не потеряй!
- За своим мотри. - - -
А там, впереди, словно поняли: под законом командным, под законом ма-
шинным - у тамбовского и у курского - свой закон, может, веселый, может,
печальный, а может и не веселый, и не печальный, а строгий, словом, за-
кон, а не мертвое дерево и - стаями забезмолвились в небо голубые раке-
ты, как бы приветствуя, обеспокоились пушки, перестали диньдонкать, зау-
хали:
- стойте, ух! куда вы, ух! смертью пахнет, ух! - - -
но темные, бурые клочья, не слушая, разрываясь все мельче и мельче,
не по-машинному, не по-командному, - вперед, навстречу, вот и проволока
- режь ее, рви ее, руби ее - и бесперечь зачирикали, чиркая, острые чор-
тики черной проволоки, и снова бурые клочья - вперед, навстречу - - -
зигзагному беззвучному зову взвившейся новой - зеленой - ракеты. - -
- -
И вдруг, прямо в мутные волны набухшей, прорвавшей плотину реки -
затакали, квакая, стойкими стайками, толчки пулемета, -
и, пронзительным свистом взвиваясь, как вилкой скрести не по тарелке,
нет, а по барабанной перепонке вашего, вашего уха, подчинясь зигзагному
зову зеленой ракеты - жемчужно зенькнули и зазенькали дождиком пули -
пули, пууули.
Сзади еще напирали, не по-командному, не по-машинному, развеселелые
темно-бурые клочья нелепой машины, а впереди:
- Что ж такое, братцы, брааатцы!
- В своих!
- В сва-аих!
- Псти! Пусти!
- А-а-а-а-ай!
И, оставляя свалившихся, звеня котелками, звякая ружьями и истекая
истошными криками, назад - на-зад, сплетаясь штыками, кулаками пробивая
дорогу, в стороны, в стороны, в какую-то гору спасаться, спасаться, -
что ж такоича, братцы? неш мы не люди? - кверху, в гору, задыхаясь: - не
тое... ленту... вставил, дыша в надбарачное небо не легкими - всем обе-
зумевшим телом -
- а на горе - доклад генералу Оптику:
- Ночная атака началась, ваше превосходительство.
- А-а-а, хорошо, хорошо! Кто руководит?
- Па-ручик Раздеришин, ваш превосходитство.
- А, это - тот! Молодец, молодец.
4.
С ранним трамваем уже летела Валюська через весь город, сжимая в ру-
ках падающие свертки и с презрением глядя на гимназисток с книжками. По-
ложим, папа и до сих пор дразнит Валюську жареный фыш, перевод с немец-
кого - как ему не стыдно, а еще помещик, член земской управы, - но ведь
всем понятно, что это понарошку, что Валюська кончила, кончила, кончила
гимназию и -
невеста!
Сердце, удивительно нежно томясь, замирало в груди - вот будет неожи-
данная встреча! И, когда в дверях низкого - с запахом елок - барака сол-
дат в очках без улыбки буркнул брезгливо:
- Они на фронте, -
внутри все-все вдруг провалилось в темноту, а оттуда остро сверкнуло:
- Зачем я надела голубую вуаль? -
И еще:
- Теперь его убьют, -
но солдат проник очками в пустоту:
- Да это недалеко, версты нет. Вон туда, - и Валюська, забыв расспро-
сить поподробней, скорей - вон туда, милый, милый Евгений, - а вдруг он
уже убит и на носилках навстречу несут его строгое длинное тело? Как
странно, однако же, - фронт: значит, немцы почти всю Россию завоевали?
Как же тогда - папа? И имение папино завоюют? Нет, нет! Евгений их
дальше не пустит, если только он жив. Бараки кончаются, солдаты навстре-
чу,
- с но-сил-ками!
Что это? Что это? Значит, сражение? Кого же, кого же, господи..?
Длинное, белое тело... Вот:
разговаривают; так и есть
- Кого? Кого вы несете? - и диким рыданьем сейчас -
- Солдатика убитого, барышня. А что?
- Раненые сами пошли, еще ночью; а он...
Солдата, солдата! Слава тебе, богородица-дева! В горле слова застре-
