тельца, тельца блудному сыну, а не чаю!
- И - давно - в попах? -
- Ну, и есть же чем интересоваться с дороги - что за экстренность та-
кая! - всего два года. Не-ет, ты о себе-то, о себе-то расскажи, а-а-а,
ты сделай милость, чтоб всем шутьям взлететь на воздух, - вот не ожидал,
а? Ну, випий, випий румочку сивушки, это ж только так, для начала, а там
будеть получше, ей-богу ж, будеть получше, - да брось ты свой чемодан-
чик, - а сивушка для бодрости, потому нам еще пройтиться придеться,
здесь невдобно, места нет, там же и ночевать будешь - ты покойников не
боишься?
- Это куда? - устало спросил гость, вглядываясь в серый пузатый под-
рясник хозяина. - В мертвецкую, что ли?
- Зачем в мертвецкую? - ну, чудак какой, зачем в мертвецкую, точно и
без мертвецкой нельзя обойтиться? А ты випий - випий - випий еще сивуш-
ки, - оно правда, румочка з наперсток, ну, да ничего, не беда, и я же с
тобой одну випью.
- Почему его там - у ворот - упырем обозвали?
- Что ты - на волосы глядишь? Оно и нельзя без волос, служитель
культа называюсь, ого, не как-нибудь! Да ты чего-сь чемоданчик держишь,
брось его в угол, он же тебе мешает, а ты его держишь - выпил сивушку,
ну, идем - того места нихто не знает - даже куфарка не знает - Афимья
двер запри за нами, запри двер - только знаеть Валюська, да копач Хва-
нас...
- А - она - здесь?
- Хто? Валюська? Валюська здесь, где ж ей быть, чудак, як не здесь,
только она сейчас у клубе, до восьми в них занятия, з вин-тов-ка-мы за-
нятия, а с восьми у клубе... ну, выходи, выходи, она запреть, ты,
Афимья, як запрешь, ложись спать, баришня ключ звой имееть, ну идем,
а-а-ах, ты, сделай милость, ну и удивил...
И на серый песок дорожки неслышно и внезапно лег ровный круг электри-
ческого фонарика, а тьма свернулась и неприветливо стала кругом.
- Вот сюда, во-от сюда, на памятник не наткнись, ушибешься, ну и па-
мятники здесь, брат, на удивление, все бур-жуи строили звоим упокойни-
кам, а чем я тебе угощу сейчас, небось вас за границей таким не кормили,
стой!
- Ну, - по могылкам, як мотылек, за мной, у-у, шут, - подрясник при-
ходится подбирать, як бабе подол, вот сюда, во-от сюда, стой, стоп.
Здесь. Пришли.
И круг упал на небольшую, толсто-застекленную дверцу с крестом - вен-
цами - сиянием.
- Да вы, Андрей Алексеич... Ведь, это - могила?
- Яка могыла, яка могыла, а еще в ниверсете учывся, як хохлы гово-
рять, не могыла, а склеп, ну заходи, заходи, шоб не видели, то мой каби-
нэт, не стукнись, стой, я наперед зайду -
- и мягким пузом прижал гостя к мокроватой черной стене прохода -
- а-а-а, не бойся, ты ж солдат, от увидишь, хорошо ли будет, во-от
увидишь, оно склеп называеться, склеп сэмэйства Грохольских, сходи по
ступенькам, не оскользнись, тут не глыбко, а-а-а, еще фалить будешь,
гарно сюбэкт придумал, скажешь, во-от, сейчас осветиться, лампу зажгу, а
при буржуях лектричество було, не как-нибудь, а-а-а, то мой тайный каби-
нэт.
Вперед - вытянув руку, чтоб не удариться, шаг за шагом - за кругом
фонарика - что за ерунда? - как во сне, - снова низкая дверь, - в моги-
лу? в могилу, в могилу - свет фонарика мигнул - заколебался - пропал,
озаренный ярким светом лампы -
Комната, обитая резным коричневым деревом - мягкий диван, кресла,
стол с грязноватой скатертью, -
и торжествующее пузо в подряснике:
- От. То склеп сэмэйства Грохольских.
2.
Шоколадом - капустой - сырой паутиной - пахло чем угодно в склепе,
только не покойником. Гость осмотрелся, сел и снова на колени поставил
свой чемоданчик.
- Ну ж, чем тебя угощать - а-а-а, сделай милость, вот удивил, ей-бо-
гу, як сыну, сыну родному обрадовался, - давай, давай звой чемоданчик,
ты не бойся, я ж осторожно, вот сюда, во-от сюда, ему тут будеть покой-
но... чем тебя угощать?
Бутылками и битым стеклом был забит угол комнаты; одна за другой зас-
какали бутылки из другого угла, из-под стола, из шкафчика; за ними ко-
робка шпротов; яблоки на ущербленной тарелке; лимон с зажухлым обрезом.
- Вот и не сивушка, тепер располагайся, як дома, на диване и лягишь,
а пока - випьем. Зубровки? Малиновки? Рому?
Потолок давил - землей - камнем - надгробием; сбоку, вместо стены,
угрожала тяжелая портьера: там, конечно, покойники; да не портьера, а
деревянная резьба; или чугунная? под ногой хрустнуло: поднял - раздав-
ленный листик фарфора.
- То от венка - тут ба-гацько раньше венков було, все убрать велел
Хванасу, Хванас, это такой сюбэкт, - шоб не ботались под ногами... Да ты
шо ж не пьешь? Ты пей... от, гляди, - запас... Ну, по третьей, гоп! -
Зубровка засвербела в горле щекоткой, в глазах стало ясней, хоть и до
безумия хотелось спать, неуютное чувство близости мертвецов затуманилось
и поплыло куда-то кверху. Но - все-таки - непонятно:
- Почему его упырем зовут?
Ясно, впрочем - толстый и могилы оскверняет.
- Андрей Алексеич, а вы не вампир? -
А привыкшие к свету глаза различили напротив - доску:
Здесь похоронены:
Иван Антипьевич Грохольский, 69 лет от роду;
Супруга его Матрона Прокопиевна, 56 лет от роду;
дети их: Евстигней, 23 лет; Алексей, 23 лет;
Младенец - Прокопий, 3 лет,
и Олимпиада, 23 лет,
а также
Онуфрий Онуфриевич Дыло.
Господи, приими их дух с миром.
Почему - Дыло? Откуда - Дыло? И почему Евстигнею, Алексею, Олимпиаде,
всем по двадцать три года? Разве так бывает? Близнецы они, что ли? А
должно быть, умирали постепенно, дойдя до двадцатитрехлетнего возраста.
Но все-таки: при чем Дыло?
Тогда, словно в ответ, сквозь неутомимую трескотню из пузатого под-
рясника, доска приветливо поднялась кверху, - эх, если б не так слипа-
лись глаза, - и нарастая, вздымаясь, громоздясь один на другой, раскачи-
ваясь, смеясь, подмаргивая,
черепа, черепа, черепа, - а за ними -
сам Онуфрий Онуфриевич Дыло, выше потолка, без головы, без рук, один
подрясник - схватил потолок, да как тряха-нет, - только известка посыпа-
лась, и чего он его трясет - неизвестно - - -
- Стучат.
Гость схватился с места.
- Кто?
- Хванас, ли Валюська. Я чичас, я чичас, ты тут посиди.
И в тесный проход, в щель темную, как немыслимая вздувшаяся гробовая
мышь - и из щели:
- А шо? Кого? - и в ответ хриплое громыханье:
- Заведующий зоветь, расстрелошные попа просють.
- Я чичас, я чичас, кажи, шоб подождали.
Гость встал - и навстречу пузу:
- Я здесь сидеть один не буду.
- А-а-а, ну, погоди-погоди, вот Хванас с тобой посидит. Хванас, ты
посиди, без тебе зароют, ты тут посиди, випий вот с ими, а я чичас, я
чичас - - -
И, мотнув невидимым хвостом, исполинской мышью - в щель. А из щели -
в глине, в земле, - вывалил новый Дыло, обвязанный веретьем, с вежливым
хрипом:
- Не помешаю, господин?
- Не помешаешь, садись.
Дыло деликатно - поодаль на гробницу - откуда она явилась - каменная,
плоская, кто лежит под ней? -
- Выпей.
Рюмка метнулась в пасть - как не провалится без естатка. -
- И давно здесь Андрей Алексеич... отец Андрей свой кабинет устроил.
- Аны давно здеся пьють. С самого почитая.
- С какого почитая?
- А вот, как над ими почитай в соборе исделали, в попы обозначили.
- И хороший из него поп?
- Поп как поп. Обнакновенный. Что с попа взять? Отбил молитву - и на
бок. Это тебе не в комиссии заседать.
- В какой комиссии?
- А во всякой. В мандатной, сказать... аль в кладбищенской.
- В какой мандатной комиссии?
- Без мандата на собрание не пущають. А комиссия мандаты проверяеть.
Да неш вы, господин, не знаетя?
- Я не здешний. Ну, а на собрании что делают?
- Разное делают. Больше говорять, решають, как и что.
Гость пригнулся, так и вперился лихорадочно в красное, обветренное
лицо, так и впился в безбровую, в безресницую щетину пожилых дней.
- Ну, и что же, что решают? Например?
Собеседник погладил колено, счистил кусок глины с своего веретья, с
натугой вывалил:
- К примеру... сказать, хоша бы на кладбище новые ворота поставить,
заместо старых.
- А старые - что?
- Сгнили, подвалилися.
- Ну, ну, ну, - и поставили?
- Да неш вы не видели? Чай, в ворота проходили.
А, чепуха. Пить надо.
- Пей, как тебя... Афанасий, что ли?
- Ахванасий.
И время заскрипело молчанием, закапало - кап! кап! - капля за каплей
в углу, за надгробной доской, потекло, подпрыгивая, рюмками в горло, за-
вертелось красным, обветренным лицом Афанасия - в тихую вечность, в тем-
ноту щелевого провала.
3.
- Времени восемь, - отметила мастерская резким звуком человеческого
голоса в потрескивающем гореньи бензина, лязганьи ключей и постукиваньи
металла.
И в этот момент стало ясно, что к вечеру машина готова не будет и что
субботник придется продлить. Монтер Пузатов, как паук, присосавшийся к
искалеченному снарядам мотору, с досадой швырнул французский ключ об
пол, пошел в угол, порылся зачем-то в ящике с ломом и -
- Точно за деньги стараемся, чччорт...
- И правда, диви бы, за деньги, - сочувственно из углов мастерской.
Бесшумный начоркестра, торчавший у двери с тайной надеждой удрать и
распустить своих людей, вдруг обнаружился беспокойным ерзаньем и шмуры-
ганьем носа.
- Ну, а ты, ты чего вздыхаешь? - со злобой напустился на него Пуза-
тов. - Музыка тоже, чччорт...
Начоркестра, томясь, вытер лысину, и, оправдываясь, зашарил глазами
по чернорожим блузникам: нет, хоть измазаны копотью лица, а видно, -
брови сжаты до отказа, глаза смотрят в пол, не подыграешься, хоть коле-
сом пройдись.
Тогда Ваня Дунин не выдержал, и, бросив гайку, к нему ласково:
- Табак ваш, бумажки дашь, спички есть, - покурим?
Начоркестра с готовностью портсигаром в нос и, словно освещая фонари-
ком, заводил по всем носам.
- У меня есть, - еще ласковей сказал Ваня. - Одни крошки, зато своя -
и вежливо портсигар в сторону - не запачкать бы, и из кисета - в руку -
трясом - пыли - ее бы нюхать -
Всем полегчало от Ваниных спокойных слов, от потянувшихся новых - не
масляных, не копотных - дымков - мастерская стала словно выше - не так
болели спины. Начоркестра с шумными вздохами пыхал папиросой, беспокойно
косился на дверь - это пока курили - и не дождавшись:
- Ну, а все же таки, товарищи... какже? а? когда можно ожидать?
И испугался, должно-быть - рано, не выдержал времени.
- Иди ты... к монаху в штаны, - рявкнул Пузатов. - Когда - когда!
Свет только застишь, лысая образина... - верно, рано, теперь все дело
испорчено... - когда - когда? шляются, только свет застят... Ну, а вы
чего стали? И-и-и выпучили зенки... обрадовались, папиросами кормят...
из пульсигара - - -
Выгнулись спины, заходили гайки в ключах, затюкали молотки и резко
запахло краской. Ваня знал, что "пульсигар", это нарочно, чтоб унизить и
подчеркнул себе: правильно, не надо было брать папиросы. Прошел мимо на-
ча, подмигнул одобрительно, но не вышло: нач погас, потух, кончился и
носом зарылся в усах.
Уже четвертый час Ваня возился над втулкой - приходилось подтачивать
конус, и теперь, поднеся конус под тусклый электро-рожок, двадцатый раз
убедился, что дело дрянь, что возиться нечего и что вряд ли конус пой-
дет. Давно пора было домой - мать ждала с ужином - Ваня вспомнил о двух
воблах в кармане пальто, и решил лучше совсем не думать о доме и ужине.
Вот, работают одиннадцать человек, а двенадцатый дожидается конца их ра-
боты, чтобы встретить конец торжеством, радостной победительной музыкой,
и всех дома ждет ужин, мать, жена, сестра, а не бросают работы, не ухо-
дят. Что-то их держит. Должно быть, не приказ начальства о субботниках -
кто не хотел работать, тот и не остался, шестнадцать человек ушли в че-
тыре часа.
Нервами, истощением, копотью в легких, домашней грызней изошли эти
