вают:
- А... Раздеришин... поручик?
- А что ему деется?.. Небось, на горе, с генералом...
- Что ж там, опасно?
- Чего опасней... небось водку пьют.
Скорей туда, на гору! Пока не увидит Валюська своими глазами, не убе-
дится... Какой длинный утрамбованный песок под ногами... И сколько сол-
дат... И все ругаются. И песок, как солдаты, - серый, темно-желтый...
Где же, господи, где же? Должно быть, там, где столбы телеграфные - - -
- - - - - - А по столбам телеграфным протянута проволока, а по прово-
локе уже неслись во все стороны слова о несчастной случайности в запас-
ной бригаде, а виновный во всем солдат-пулеметчик сидел на гауптвахте, а
на горе - правда, водку не пили, но -
- стратегически и тактически обсуждали ночную атаку с жаром и с пеной
у рта (это только так говорится ради словесной игры - никогда взаправду
не пенятся рты у спорщиков) и генерал Оптик, становясь на цыпочки, выс-
лушивал доводы за и против, и мудро, наморщив безбровые впадины глаз,
подрыгивал птичьей своей головой - направо, и налево и прямо, забыв о
том, что
солдаты - с трех утра на ногах, а отделенные, взводные, фельдфебеля и
полуротные командиры пыжатся сделать вид образцовых занятий и по всему
полю ходит, спотыкаясь и перекатываясь, как символ фронта поручика Раз-
деришина, -
- стратегическая - тактическая - нудная - серая - но единственно об-
разцовая - матерщина -
Прапорщику Арбатову нужно было сдавать дежурство, надоел узкий френч,
портупея, шашка, револьвер и жмущий правый сапог, - двадцать шесть часов
уже жмущий - и с двадцатилетней честностью, с правами знакомого с
детства - он ненавидел поручика Раздеришина. И уже ненависть, сверля
свинцовыми сверлами, свернулась в сверкавший клубок, готовый броситься и
свертеть в сторону шею, шшеею, когда генерал, прощаясь, бросил намек
Раздеришину о производстве в следующий чин. И вот, генерал поехал в ко-
ляске, а кругом облегченные шутки шопотом, еле слышным, шуршали, а на
песчаном поле расстроились и запестрели нестрогими остротами стройные
солдатские ряды -
Арбатов, сжимаясь до боли, отвел Раздеришина в сторону, стал перед
ним, глядя снизу на синий черкесский казакин, на могучие плечи с золоты-
ми полосками, на бритую белую ррожу и:
- Поручик Раздеришин, ты... ты... ты... подлиза.
Конечно, услышав в ответ:
- Прапорщик Арбатов, ввы, -
Но голубое мелькнуло меж ними видение, слилось с Раздеришиным, и
из-за голубой вуали, услышал Арбатов доброе-доброе:
- Дурак ты, Арбатка! Жить играючи не умеешь. Гляди: ведь, это - Ва-
люська.
Глянул Арбатов - и правда Валюська, родная Валюська, невеста Евгения,
а ему все равно, что сестра. А Валюська глядела, как в небо, снизу, в
глаза Раздеришину и -
- Как хорошо ты сказал ему, что игра... Только... вдруг ты со мной...
тоже... только играешь?
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Фригийский колпак.
Мой спутник Мустафа, - я зову его на французский лад Мусташем, после
благополучного окончания нашей миссии рассчитывает стать, по крайней ме-
ре, беем; кроме того, он твердо уверен, что мы ведем войну против всех
гяуров, ту самую священную войну, о которой с детства он так много слы-
шал от муллы. Вот две причины, по которым он еще не убежал от меня и из-
редка, пересиливая свою трусость, позволяет себе резать на куски мой во-
истину священный бикфорд. Режет он, заряжаю я; сто зеленых тюрбанов с
самим Мохаммедом во главе не заставят его прикоснуться к капсюлям и бан-
кам; поэтому что-то много десятков верст по солнцепеку мешок давит мои
обожженные плечи.
Сознание, что это именно он, а не кто-нибудь другой из его оборванных
односельчан, ведет газават, следуя за мифическим зеленым знаменем проро-
ка, разжигает в Мусташе какую-то смиренную, терпеливую выносливость, -
дело в том, что по природе он большой неженка. Не дальше, как сегодня
утром мы встретили пять "опрокинутых тарелок" - так зовем мы с Мусташем
эллинов за их английские противоаэропланные шлемы - и по-обыкновению
присели у края дороги, корча из себя нищих-оборванцев, от которых мы по
внешнему виду нисколько не отличаемся; и Мусташ спокойно дал проехаться
по своей спине всем пяти резиновым нагайкам, кувыркаясь в пыли и отвле-
кая внимание "тарелок" от моей особы. А меня так и подмывало швырнуть им
вслед одну из банок, тем более, что "тарелки" ели... Они ели консервы,
раскачиваясь на своих малорослых лошаденках, и на наших глазах бросили в
кустарник два порожних жестяных стакана. Мустафа пополз за ними, как ги-
ена, и долго и старательно вылизывал языком оставшийся жир, при чем мне
все время казалось, что с жестянок вместе с жиром слезает и надпись:
Corned beef Limited U. S. A. Я знал, что после такого упражнения еще
несносней будет мучить жажда - и воздержался...
С нами - только солнце, песок, борьба.
* * *
Недоконченное и неотправленное письмо:
"Слушай, Арбатов. Может быть, после этого письма, я буду в твоих гла-
зах большим негодяем, и хоть ты глуп, как подштанники на веревке, но,
помимо тебя, мне обратиться не к кому. Итак, - серьезно слушай Арбатов.
Береги Валюську. Судьба устроила так, что ты остался там, а я очутился
здесь; поэтому за нее отвечаешь ты... Так как надеюсь, что ты стал
взрослым мужчиной, перестав быть тем сосунком, которым ты был в запасном
полку - большевики всех выростили в короткое время - то - еще раз слу-
шай. Валюська моя жена. Она этим очень удивлена, что и говорить, повиди-
мому, ей еще рано было стать женщиной - но, тем не менее, это так... И
вот, - если с ней что-нибудь случится, нет той казни, которой бы я тебе
не придумал. Валюська для меня дороже жизни, что жизнь, - жизнь, в сущ-
ности, пустяки. И ты не удивляйся, что я обращаюсь именно к тебе, к те-
бе, который меня столько раз - и каждый раз безрезультатно - пытался ос-
корбить. Именно поэтому я к тебе и обращаюсь, - понимаешь? А если и не
понимаешь, то главное ты, все-таки, понял. Береги Валюську. Оберегай Ва-
люську. Охраняй Валюську. Если что случится, отомщу тебе страшно. Я умею
мстить страшно. Правда, у ней есть еще этот мешок с квелой кукурузой -
ее отец. Но он занят тем, что прячет свою кукурузу от большевиков, - ему
не до нее. И если - - - Листок пожелтел по краям.
* * *
К счастью, стали попадаться дубы и кедры, так что есть, где отдохнуть
потрескавшимся плечам. Вот, под таким кедром в три обхвата я сейчас и
пишу. В сущности, как мало знают турок европейцы, те европейцы, которых
до сих пор Мусташ зовет франками и гяурами; о греках и болгарах я не го-
ворю: по турецкой пословице, "сосед знает, сколько блох в цыновке сосе-
да"... Но французы, англичане, шведы. В их представлении турки - все еще
толпа свирепых янычар (кстати, янычары по происхождению вовсе не турки,
а европейцы, с детства воспитанные в исламе и военном режиме), янычар,
которые свирепы, однако, только во время христианских погромов, а в сво-
бодное от погромов время сидят в гаремах, курят кальян и закусывают ра-
хатом. Может быть, турки - мои друзья, и поэтому кажутся мне лучше, чем
они есть на самом деле, но насчет погромов, после смирнской резни, высо-
копросвещенным европейцам лучше помалкивать. Достаточно сказать, что эс-
тетически, согласно традициям, воспитанные эллины срезают у пленных ту-
рок живьем кожу с головы - от ушей до надбровных дуг и называют это "на-
деть фригийский колпак". В Константинополе один образованный француз до-
казывал мне серьезно, что турки не имеют права на существование, как са-
мостоятельная нация; но аргументировал не распространенным абсурдом о
"больном человеке", а тем, что турки, как полигамы, биологически осужде-
ны на вымирание. В виде литературных аргументов он выдвигал "Азиадэ" Ло-
ти и "Эндимиона" Хейденстама. Хотел бы я посмотреть, нашла ли бы Швеция
с ее Хейденстамом после тяжеловесного гнета германцев, ужасной осады
Дарданелл, мучительного и длительного голода и кровавой оккупации англи-
чан, нашла ли бы она своего Кемаля, и вместе с ним - силу, бодрость,
мощь и волю к возрождению нации.
Недалеко от моего кедра расположен живописный уголок реки с хорошим
прочным мостом, - должно быть, остатком древней мельницы. Этот мост об-
речен мной на гибель. Он из мостов, необходимых для артиллерии. Я ассиг-
новал на него две пироксилиновых шашки и аршин бикфорда. Мусташ, отрезав
бикфорд, убежал от меня за целую версту. Экий трус! Он терпеть не может,
когда я прикусываю капсюль с гремучей ртутью; но в лихорадочную дрожь
его бросает вдвигание капсюля в шашку; эти операции он предпочитает наб-
людать издалека. Шашки я уже вынул, - два куска белого мыла, весом по
фунту каждый. Они лежат перед моими глазами, и маленькая ящерица в поис-
ках солнца (должно быть, ее привлек белый цвет шашек) вползла на шашку и
боязливо наблюдает за мной. Не бойся, маленькая дочь Галатии. Это мыло
не для тебя. Это мыло вымоет с лица изможденной Турции кровь, гнет и
страдание.
* * *
Политический разговор с Мусташем:
- Когда придем в Стамбул, - говорит Мусташ торжественно, - мы освобо-
дим падишаха из-под власти гяуров.
- Падишах в Стамбуле кончился, милый Мустафа.
- Как так, эффенди?
- Ты слыхал про Кемаля?
- О! - Мусташ восхищен. - Кемаль большой и храбрый паша. Но, ведь, он
- не падишах? Падишах в Стамбуле.
- Представь себе, Мустафа, что того, который в Стамбуле, покинул Ал-
лах.
- Как же быть теперь? Без падишаха нельзя.
- Ты знаешь, откуда дует влажный ветер?
- Знаю. Он дует с моря. С гор идет сухой ветер, сухой и с песком. Он
ест глаза.
- Но тот, что дует с моря, он освежает и останавливает жажду. И вот,
там, откуда дует ветер, - там есть падишах.
- Знаю, - неожиданно и уверенно говорит Мусташ. - Его зовут Ленин.
- Ну, нет, - медленно говорю я, в глубине души удивляясь политическим
познаниям Мустафы. - Нет. Моего падишаха зовут иначе. У него голубые
глаза и волосы, как цветение пшеницы... У него голос, как у жаворонка...
- Ну, так это - женщина! Я думал эффенди расскажет мне про Ленина, -
Мусташ разочарован. А что я могу рассказать ему про Ленина?
Про своего падишаха я могу ему рассказать. Он очарователен, этот па-
дишах, и власть его никогда не умрет на земле. Он поет и порхает, и от
его пения небо делается синим, а ветер - вольным и ласковым. Он...
- Его посетил Аллах, и он велел Кемалю итти на гяуров.
Мусташ упорно и укоризненно смотрит мне в глаза. Он уверен, что я
что-то от него скрываю. Потом он вспоминает, что настало время творить
вечерний намаз, расстилает вместо коврика свой давно опустевший мешок и
становится на колени, лицом к востоку. А слева его ласкает ветер, влаж-
ный ветер моря и словно обвевает Мусташа тихими, далекими волнами неж-
ности, кротости и безгрешных, детских, шаловливых ласк, плывущими с моей
далекой родины.
* * *
Сто двадцать турецких фунтов золотом
выдаст штаб оккупационного корпуса британской королевской армии тому, кто доставит в штаб в Константинополе или греческому командованию в Смирне или французскому командованию в Адане или итальянскому командованию в Адалии, - добросовестные, точные, вполне проверенные сведения о местонахождении бандита иностранного (неанатолийского) происхождения, взорвавшего мост на р. Джуме и пытавшегося повредить большой мост через р. Мендерес.
Сухой, горный ветер бешено треплет надорванный зеленый листок...
* * *
Вот уже три дня, как мы с Мусташем засели в "бест" недалеко от не-
большой турецкой деревушки. Деревушка - вся в чинарах, тем не менее, она
обожжена жгучим анатолийским солнцем, и плоские ее белые крыши, как ис-
полинские изразцы поверженной печи великанов. Наше убежище - в остатках
средневековых развалин. Определить назначение того, чем были эти разва-
лины прежде, довольно трудно; может быть, здесь была баня для рыцарей
