живопись, распродам краски, холсты, альбомы, все принадлежности! Я буду
работать дни и ночи, но только мы должны как-нибудь спасти нашего отца!
Как мы могли допустить это? Но кто же знал, кто знал, что так будет!
- Я знала! Я замечала! - взвывала Марья, катаясь по полу. - Я уже
давно замечала, что он ни одной ночи не спит, ни одной ночи! Лежит, ду-
мает, стонет! А дышит он ночью как! Как будто у него внутри горит! И как
раскрыт бывает рот, и какие глаза! А когда встанет и займется делом,
тогда как будто ничего...
- Теперь поздно плакать... - произнес Афанасий, сидя на стуле и хо-
лодно взглянув на жену и сына, как чужой и далекий. - Надо было раньше
хвататься за медь...
Он встал, перебросил через плечо мешок, с которым ходил за медью, су-
нул в карман отвертку, молоток, напильник, надел картуз, направился к
двери.
- Ты куда? - перегородил ему дорогу Данила и ласково обнял его за та-
лию.
- Пусти! - вырывался и неприязненно хмурился Афанасий. - Ты украл мою
медь. Я пойду, еще наберу.
Марья привстала с полу.
- Не пускай его, - тихонько проговорила она Даниле, потом обратилась
к мужу. - Афонечка, погоди, милый, не уходи, сейчас должен притти мой
брат Филипп, вместе пойдете, у него много, много меди.
- Воры! - злобно сказал Афанасий и, понуждаемый сыном, сел на стул.
Данила снял с него картуз, взял с плеча мешок, вынул из карманов
инструменты. Афанасий особенно не протестовал, он все смотрел в одну
точку и, казалось, не переставал о чем-то думать, что-то припоминать.
Очки он разбил накануне, новых ему решили не покупать, все равно ра-
зобьет, и теперь лицо его выглядело необычным, другим, более морщинистым
и помятым.
Вскоре в мастерскую прибежал Филипп, родной брат Марьи, такой же, как
и она, худой, некрасивый, быстрый, типичный рабочий-металлист, с кожей
лица, шеи и рук, как бы отсвечивающей металлической синевой. Пожилой, но
еще очень бодрый, член завкома, он тоже делал у себя дома зажигалки.
- Здравствуй, Афоня! - протянул он Афанасию свою железную ржаво-сине-
ватую руку, с деланной веселостью улыбался вокруг, а сам бледнел, волно-
вался, нервно пощипывал свои черные реденькие бачки на щеках.
Афанасий посмотрел на него и отвернул лицо в сторону, ничего не ска-
зав.
Филипп испугался еще более и еще более старался казаться развязным.
Он смело подсел вплотную к Афанасию, хлопнул себя по коленкам и пошутил,
обращаясь к больному:
- Ты что же это, старый товарищ? Никак тово... не в своем уме? Это не
хорошо!
- Я за медь деньги платил! - враждебно повел глазами в его сторону
Афанасий.
- Все плотют, - бойко затараторил Филипп. - Не только ты один пло-
тишь. Никто тебе об этом ничего не говорит, браток, что ты не плотишь.
Он как бы незаметно поднялся, стал к Афанасию спиной, состроил на ли-
це ноющую гримасу, подозвал к себе Данилу.
- Вот что, дружок, - говорил он ему вполголоса, - лети сейчас к наше-
му заводскому доктору, объясни все, в чем дело, скажи, что буйства ника-
кого нет и ни на что вообще не жалуется, только, похоже, даже своих род-
ных не признает. Живо!
Данила убежал и через час возвратился в сопровождении двух докторов,
одного заводского, другого специалиста-психиатра, случайно приглашенного
первым.
- Пока, конечно, ничего такого определенного нет, - сказали оба док-
тора после тщательного исследования Афанасия, изредка бросавшего им об-
рывки фраз про зажигалки, про медь. - Но, во всяком случае, факт его по-
мешательства на-лицо. Наблюдение за ним необходимо, одного его пока-что
не оставляйте. А там посмотрим.
- Доктор, - с клокочущими в горле слезами обратился к специалисту уже
во дворе Данила, - ну, а сознание к нему когда-нибудь вернется?
- Как сказать? Оно и будет возвращаться, и будет опять пропадать.
Картина болезни, ее ход определятся позже.
- А может, это нервное?
- И это может быть.
Доктора сели рядышком на линейку и уехали. Собравшийся возле дома
Афанасия слободской народ таращил на них глаза с завистью, как на счаст-
ливчиков: хорошо одеты, хорошо упитаны, пешком не ходят, лечат друг дру-
га бесплатно и без обмана...
И потянулись для дома Афанасия жуткие, томительные дни...
Как и предсказывал доктор, сознание иногда возвращалось к Афанасию.
Но что это было за сознание! Он опять говорил только о зажигалках, о ме-
ди, обо всем, что связано с ними, и, не жалея себя, дни и ночи проводил
у станка, работал зажигалки в запас. Но, главное, он все время что-ни-
будь при этом изобретал. Он изобретал и штамп для выделки готовых зажи-
галок, и пытался приготовить из какого-то смешанного состава камушки для
зажигалок, и приноравливал электрические батареи для серебрения зажига-
лок, доставал ванночки, растворял в воде щелочи, убивал бесполезно на
все это массу времени, переводил материал, портил инструмент. Он писал
заявление в Москву, просил выдать ему патент на монопольное производство
зажигалок, как великому самородку-изобретателю. Однажды он заставил Да-
нилу написать вывеску "Здесь делаются зажигалки" и нарисовать горящую
зажигалку с протянутой к ней папиросой.
- Что-то будет! - предсказывал он какие-то социальные грозы. - Зажи-
галки надо готовить!
По-прежнему то-и-дело украдкой убегал он в город добывать медь, с той
только разницей, что теперь в его мешке на-ряду с негодными, поломанными
медными вещами оказывались и вещи вполне годные, иной раз даже совершен-
но новые. Больше всего он приносил медных ручек от парадных дверей.
- Где ты взял эту крышку от самовара? - выпрастывая его мешок, требо-
вала от него ответа Марья и топала на него ногой. - Говори сейчас, где
взял, признавайся, а то пойду в милицию, заявлю, и тебя посадят в
тюрьму. Воровать?.. - для острастки замахивалась она на него кулаком. -
Воровать?.. Скажите, пожалуйста, что мне с ним делать, где-то совсем но-
вую крышку с нового самовара снял! Люди, может, поставили на паратном
крыльце скипятить самовар, рассчитывали вечером чаю с гостями попить, а
он, без совести, снял с кипящего самовара крышку, в мешок и - домой! Еще
подумают, что мы его посылаем. Мало того, что на всех паратных медные
ручки поотворачивал, так ты уже и к чужим самоварам дорогу узнал! Этому
конца не будет! Сына своего напрасно перед хорошими людьми ставил вором,
а сам кто: не вор?
- Медь, меди, медью... - на все подобные попреки успокоительно отве-
чал Афанасий, в то время, как лицо его выражало сознание исполненного
очень важного долга.
Но как только эта полоса сравнительного сознания у него проходила, он
тотчас же впадал в состояние полного младенчества. Тогда они как бы ме-
нялись с Данилой ролями: Данила выполнял по производству зажигалок самую
ответственную работу, а Афанасий делал только то, самое несложное, что
давал ему Данила. Но, конечно, это была уже не работа, а мука и для от-
ца, и для сына. Ночами он вел себя еще более беспокойно. Вообразив медь
великой драгоценностью, он, один, среди спящего дома, носился с нею из
угла в угол, и по квартире, и по двору, перепрятывал ее с места на мес-
то, подглядывал, не следят ли за ним налетчики, чтоб убить его и отнять
у него столь дорогое и нужное для всех сокровище. Или когда среди ночи
вдруг вставала над крышей соседнего сарая медно-желтая с легкой прозе-
ленью луна, безумец приходил в страшное волнение. Он становился на пол
на колени, прятал лицо от луны за край подоконника и жадно горящими гла-
зами в продолжение долгих часов следил за медленным движением в небесном
просторе ночного светила с таким возбуждающим медно-зеленым металличес-
ким отблеском. Стоило луне или месяцу скрыться за соседним сараем, как
Афанасий начинал метаться по комнате, задыхаться, стонать, потом он рвал
все дверные запоры и выбегал на улицу, чтобы итти и итти за околдовавшей
его луной.
И как за ним ни следили, и как его ни запирали на десятки замков, он
все-таки ухитрялся вырываться из дому и отправлялся на поиски меди. Днем
он ходил по людным улицам, выслеживал человека, который закуривал папи-
росу о зажигалку, внезапно нападал на него, валил на землю и отнимал у
него зажигалку.
- Караул! - кричал испуганный хозяин зажигалки. - Держите его, держи-
те!
Афанасия хватали.
- Это моя зажигалка, он ее у меня украл! - говорил он и зажигалки не
отдавал.
Собирался народ, его вели в милицию, там с трудом разжимали его руку
с зажатой в ней зажигалкой, и, продержав несколько дней, выпускали.
Придя домой, Афанасий, вместо того, чтобы отдохнуть, брал лопату и
принимался рыть землю во дворе, в одном месте, другом, везде. Сбегалась
семья, поднимала на Афанасия крик, что он испортил весь двор, пыталась
отнять у него лопату. Афанасий оказывал сопротивление и упорно твердил,
что в земле у него запрятаны зажигалки.
Он и на самом деле имел обыкновение уворовывать целые зажигалки или
их части у Данилы и прятать их во всех потайных местах.
Потом он повадился выпрашивать зажигалки у прохожих или специально
для этого ходил по дворам. Позвонит в парадную дверь, ему отворят.
- Что вам?
- Дайте зажигалку.
- Что-о?..
- Зажигалку.
Одни с громом захлопывали перед ним дверь, другие, принимая его за
нищего, выносили ему кусочек хлеба, третьи думали, что чудак просит за-
курить.
- На, - выносили они ему зажигалку и ждали.
Афанасий совал зажигалку в карман и делал попытку скрыться.
- Воры! - кричал он, когда у него отнимали чужую зажигалку. - Воры! -
кричал он и на народ, обыкновенно сбегающийся на такие скандалы в очень
большом числе. - Кто такого, как я, обидит, тот пропадет!
Народ, видевший в Афанасии человека необыкновенного, принимал его
последние слова за прорицание. И в карманы сумасшедшего со всех сторон
совали мелкие деньги, булки, кусочки сахару, яблоки... Старухи при этом
крестились.
На Афанасия нередко приходили с жалобами, что поймали его, когда он
отвинчивал у парадных дверей медную ручку; однажды его привели домой ок-
ровавленного, избитого и рассказали, что среди ночи застали его на бал-
коне за подпиливанием медных перил. Домашних он не слушался, и они все
чаще в обращении с ним прибегали к побоям. Он много ел, обрюзг, опух,
оброс, был очень тяжел, и чтобы сдвинуть его с места, иногда возле него
стояли и били его кулаками в спину, как в стену, и Марья и Груня.
- Ишь, проклятый. Не хочет итти.
Они немного отдыхали, потом принимались снова его бить. Часто призы-
вали себе на помощь и Данилу. Данила тоже бил. А у Афанасия, когда его
били, было такое выражение, как будто он и сознавал, что напроказил, но
помочь горю при всем своем желании никак не мог, а только стоял, жался и
по-детски испуганно моргал глазами на каждый занесенный над ним кулак.
И вот, после долгих мучений с ним, после крушения надежд на полное
его выздоровление, после длительных споров членов семьи между собой, же-
на и дети решили с помощью завкома отправить его в соседний город в дом
умалишенных.
XV.
В день посадки больного в поезд в его доме, кроме своих, собрались
прежние два врача, Филипп и двое рабочих-металлистов, старых товарищей
Афанасия по заводу, вызвавшихся провожать его до места.
Афанасия перед дальней дорогой подстригли, вымыли, приодели. С ним
перед разлукой и обращаться стали ласковей и кормили его лучше, сытее. И
он, казалось, учуял, что его собираются упрятать в какое-то нехорошее
место. Он забрался в угол мастерской, огородился мебелью и уперся.
- Что уже сговорились, сволочи? - спрашивал он у собравшихся из свое-
го угла, из-за баррикады. - Сговаривайтесь, сговаривайтесь!..
- Афоня, - с обычной бойкостью вертелся возле него и весело болтал
Филипп с самым невинным видом. - Афоня! Об чем же мы сговорились? Нам не
о чем сговариваться. Ты ведь все слышишь, о чем мы говорим. Мы ничего
