- Товарищ Сорокопудов, я полагаю, выгодней будет нам проделать, как
мы думали раньше, - предложил Ферапонт.
- А как так?
- Нам предложил Никифор Салин за эту рожь два пуда на пуд.
- А кто такой Никифор Салин?
- Да довольно крепкий хозяин...
- Ну, так мы у него этот излишек и так выудим. Я с ним нынче же поз-
накомлюсь. Никифор да еще Салин... Будьте уверены.
Пообедав, на прощанье перекрутив несколько раз Настю, Сорокопудов
убежал на село.
- Вот бес, - простодушно заявила Настя, - как с цепи сорвался.
Никто не ответил, все сидели угрюмо.
Эти восемьдесят пудов (пятьдесят да тридцать, предполагавшихся ста-
линских) скупщики взяли бы не меньше чем по пяти рублей пуд. "Это четы-
реста рублей!" думал каждый. А четыреста рублей - это четыре коровы или
четыре лучших лошади. Да к ним двухлемешный плуг, или... словом четырес-
та рублей. Пчелы, кролики - все это мелочь. Пропала половина бюджета,
который так лелеяли.
Федя и Катерина сидели на пчельнике притихшие. Ферапонт один ушел в
поле. Никитка об'яснял Алексею.
- Это почему ж отдаем? Нет такого права! Нам чего дали? Эх, вы, то-то
кашееды. Я бы этого рыжего взашей. Нет, с вами каши не поешь. Это вы те-
перь на моих кроликов только и надеетесь?
Алексею надоела его нудная болтовня. Ему так все осточертело, что за-
сосало под ложечкой. Взять да напиться бы!
Ферапонт дошел до самого седьмого оврага, на дне которого умер Свеча.
Он остановился.
"Этот бы все отдал, и радости его не было бы конца, что послужил
стране. Никто из ребят не имеет и частицы его света. Тянет их земля,
достаток. И верно - кашееды! В конце концов - что нам сделается? Четы-
реста рублей отдадим стране. Всей артелью мы заработаем в лесу эти
деньги в месяц. Коммуна не развалится. Потрудней немного будет. Здесь в
нас играет самый примитивный эгоизм. Признаться, и мне жалко. И, пожа-
луй, мне немножко боязно не за себя..." Он улыбнулся.
Здесь мысли Ферапонта приняли совсем иной оборот и уже ничего общего
не имели с делом хлебозаготовок.
Вечером еще издали заметили приближение Сорокопудова. Он шел, разма-
хивая руками, а за ним семенил Никишка Салин, запинаясь, снимая шапку,
прижимая ее к груди и что-то бормоча.
- Тебе дорога советская власть? - громовым голосом спрашивал Сороко-
пудов.
- Дорога...
- Ну, тогда чего же? - он продолжал итти дальше.
Никишка не отставал. Отсчитав сто шагов, Сорокопудов снова останавли-
вался и повторял:
- Тебе дорога советская власть?
- Дорога, - совсем упавшим голосом отвечал Никишка.
- Ну, тогда чего же... утром запрягай, - и снова шел.
У самых ворот коммуны Никишка спохватился, видя наблюдающих за этой
сценой ребят, надел шапку и, приосанившись, тихо пошел обратно.
- Смотри, дядя Никифор, брось раздумье, а то я тебе еще кое что подс-
читаю!
Никишка ускорял шаг.
- Тебе для спекуляции кое что осталось - смотри, браток!
Никишка пошел на рысях.
- Ой, какого об'ездил! - всплеснула руками Анюта, и глаза ее с инте-
ресом обратились к Сорокопудову.
- Ну, не мешает поужинать... Ну-ка, сдоба! - обратился он к Насте.
Все посмотрели на него, насупившись. Слишком далеко вторгается этот
человек в жизнь коммуны. Но это не Дедюлин, этого не вытащишь за ноги.
- Ну и кряжи у вас! Здесь не только три тысячи пудов, здесь десять
тысяч излишков! Под суд, под суд вас всех, к чортовой матери! Чего вы
смотрели? Ну ладно, дело поправимое. Я уж дал телеграмму, чтоб встречали
красный обоз. Я всем на вас указывал: смотрите, коммуна все излишки от-
дала. Я всех извозчиков в Лесоватке мобилизовал. Давайте, ребята, гармо-
нистов созовем. Песни разучим. Как в'езжаем в какое село - песняка. Да-
вайте частушек хлебных насочиняем!.. Ну-ка, ты говорят, гармонист!
Алексей нахмурился.
- У меня гармонь сломана...
- И-и, неужели? Что ж ты раньше не сказал! Да я бы теперь уж ее поп-
равил! Я же гармонии когда-то делал!
Алексей чуть не заплакал с досады и стыда: гармонь была в совершенной
исправности.
И вот хмурые, против собственной воли, все восемь кашеедов сидят и
поют:
Мужики, бросай гадать,
Надо лошадь запрягать.
Посмотри, мы всем селом
Государству хлеб везем.
Сорокопудов буйно дирижирует, и рыжая голова его пылает на восходящем
месяце.
*
Все коммунары стояли растерянные, улыбающиеся. Утро - свежее, с ве-
терком и росой - играло на их лицах. Рыжий хватался за живот и покаты-
вался со смеху.
- Черти, за кого ж вы меня приняли? Ха-ха-ха! А я смотрю: что они
частушки, как в церкви поют, на похоронный лад! А им хлеба жалко!
- Да нет...
- Ну, какое там...
- Ладно, ладно, я сразу догадался. Ну чудаки! Вы уж думали, я все де-
ло вам завалил, в гроб вогнал, ограбил... Ух ты, мол, рыжий чорт, вот
этим бы вальком от плуга бы тебе по темени... Верно? Верно, ведь?!
- Да что ты...
- Ну как же ты...
- Ах вы, черти, молокососы! Вам воспитания нехватает! Поняли теперь,
в чем дело? Я вам расцвет сделаю! Сколько вы потеряли - по спекулятивным
ценам - четыреста рублей? Так. Считаем. А вот приезжаем мы завтра на
станцию и я заявляю: "Коммуна отдала все! Поддержим коммуну!" Враз -
местный комсомол организует субботник. И один день работы железнодорож-
ных мастерских покрывает к чортовой матери убыток! Покупай чего хотите:
коров - коров, лошадей лошадей! А затем шефство... Да мы трактора
добьемся, чорт возьми! Во, брат! И вам радость и государству торжество!
Энтузиазм масс не учли, кашееды...
- Ладно, ладно, не сердись, - улыбается сконфуженная Настя.
Да и все сконфузились.
Алексею хочется расцеловать рыжего. Такой он лохматый, приятный,
свой...
По селам, по деревням ехал обоз. Впереди на пяти подводах сидели го-
лосистые девки, гармонисты, балалаечники. Настя, Паша, Катерина и Анютка
пели звонче всех.
Алексей растягивал гармонь.
*
Не прошло недели после красного обоза, как снова примчался на тряской
двухколесной таратайке рыжий Сорокопудов.
- Братцы мои! Я снова за хлебом. Дело-то какое! Оказывается, в нашем
округе правый уклон практику проделал. Указали уменьшенные контрольные
цифры. Вдвое, втрое! Выясняется и большая площадь засева и больший уро-
жай! Я проверял планы в уезде, так в вашей Жуковке скрыто от обложения
не больше не меньше как сотенки десятин! Неудобью, пустошью числилась!
Показано было, что у вас по двенадцать сажен на едока в поле, а их пят-
надцать. Я это дело разберу!
Анютка подошла к нему и попросила взять ее в помощницы.
- Идет. Записывать будешь. Писать умеешь?
- Умею.
- А стрелять умеешь?
- Плохо...
- Пойдем, научу... А то как бы нам где-нибудь по темечку обухом не
стукнули.
Анюткино воинственное сердце ликовало. Они пошли к оврагу. Сорокопу-
дов взял газету, сложил вчетверо и красным карандашом нарисовал сердце.
- Ну, давай палить! - Он вынул маузер. - Учись.
Звонкая пуля жадно влепилась в сердце.
Анютка уцепила револьвер. Длинный нос его никак не хотел глядеть пря-
мо, клонился в землю.
- Не годишься ты для маузера, - сокрушенно заключил рыжий, - отстре-
лишь себе большой палец ноги.
Рука Анютки не подошла и к нагану. Тогда Сорокопудов полез за голени-
ще, вынул браунинг второй номер. Анютка выстрелила. Пуля зарылась в тра-
ву. Рыжий совсем опечалился и полез в боковой карман кожаной куртки. Ма-
ленький браунинг совсем был незаметен в его широкой руке.
- Ну, уж если этот не по тебе, тогда ты в помощники не годишься.
Анютка целилась со всем вниманием. Выстрел попал в цель - левый край
сердца дрогнул от пули. Сорокопудов пришел в восторг, и Анютка для его
радости повторила несколько раз свою удачу. Все сердце было расстреляно.
- А в человека все равно не попадешь.
- Почему? - задорно тряхнула головой Анютка.
- Женская рука дрогнет.
- Становись - увидишь!
- Спасибо! Я ее научил - и она ж меня безработным хочет сделать? Лов-
ка девка. Ну, однако, пойдем щупать куркулей.
- Кого?
- На Украине кулаков так зовут. Кур-куль. Кур-куль, зарыл куль. И не
один куль! - С веселой присказкой отправился Сорокопудов щупать кулаков.
- Зайдем к этому старичку: четверо ребят, безлошадный - это что-ни-
будь да стоит.
И они зашли к Чугунку.
- Здорово, старичок! Как поживаем?
- Небо коптим. Тебе не мешаем, - засуровился Чугунок, увидя Анютку.
- Бедно живешь, бедно.
- Как уж бог дает!
- Бог-то у тебя недалеко, через три двора.
- Это как же?
- Не знаешь? А Никишка Салин. Вот твой и бог. Сколько он от твоей
земли-то тебе нынче хлеба дал?
- А какое твое дело?
- Законное. А ну-ка, садись, товарищ Валаева, записывай каждый его
ответ, чтоб он сказки не рассказывал. Ты, я вижу, дед, сказочник?
- А чего ты ко мне пристал?
- Ты-то мне не нужен, мне до твоего бога добраться. Исполу убирает?
- Ну, исполу.
- Точно. Пиши: Никифор Салин убирает мне землю исполу.
- Зачем же писать? Брось, не пиши! - Чугунок подскочил к Анютке.
- Папаша, не настраивайся. Мы учитываем боговы излишки, а ты здесь
при чем?
- А кто мне на весну пахать будет? Вот здесь при чем!
- Спашем.
- А ты ручаешься?
- Головой, со всеми рыжими волосами.
- Ух ты, едовитый! - отошел Чугунок.
- Урожай был, примерно, сам-шест, сам-сем, пудов семьдесят с десяти-
ны, а засеву у меня было три десятины...
- Откуда три?
- Пиши, пиши, товарищ Валаева.
- Откуда три, я тебя спрашиваю!
- Папаша, ты, я вижу, вор, жулик. Да-да. Украл у своего государства
полдесятины, так и ладно?
- Это ты откуда?
- Ваш прежний председатель сознался.
- Я тут, ей-богу, не виноват, я, как все... Товарищ Сорокопудов, не
пиши, не надо про это. Не пиши вором!
- Милый человек, это я к разговору. Этого не напишем. Так, значит,
бог-то твой забрал у тебя сто пудиков хлебца... Это хорошо. Пиши, това-
рищ Валаева, пиши.
Чугунок стоял в смущеньи.
- Сто пудов! Это можно купить корову, кобылу, сапоги, - дразнил Соро-
копудов.
Чугунка начинала забирать давнишняя обида на эти сто пудов. Обида,
которую скрывал он от самого себя, и только сейчас понял, что она есть.
И гложет сердце больно и бередит.
- Эх ты, а еще седой. У твоих детей кусок хлеба изо рта вырывают, а
ты спасибо говоришь!
- Да ну тебя, леший, не растравляй! - заорал Чугунок.
- А ты не настраивайся. Эти сто пудов мы тебе вернем.
- Как? - привскочил Чугунок.
- Очень просто. Вот мы запишем твои показания. Затем Никишку возьмем
за сальник. Сдать сто пудов по твердой цене государству. Сдаст. В госу-
дарстве от этого полное выполнение генерального плана. И даже с излиш-
ком, тогда выполняется и план кредита бедняку. А постановлено отпустить
сто миллионов. Уж из ста-то миллионов для тебя на лошадь и корову
добьемся! Понял - какое коловращенье?
- Тьфу, опутал рыжий! А я думал, и правда.
Анютка и Сорокопудов ушли. Чугунок остался с растравленным сердцем.
Он не мог усидеть дома. Побежал по селу.
- Вот угробители ходят! Родная Анютка - и та шлюхой стала! Пишет, пи-
шет, мужики, все записывает. Я слово, - она его в карандаш! Что мне те-
перь будет? Кого-кого, а меня в первую очередь!
Говорил Чугунок, а сердце ныло.
"Зачем ты это? Против кого народ распаляешь? Не надо, остановись".
Сорокопудов, любезно раскланиваясь, уж входил в избу Никифора Салина.
Никишка отвечал на поклоны сплошной ласковостью. Лучились, маслились
его глаза. Волосатые руки его, огромная спина - и те как-то хотели выра-
зить удовольствие и ласковость.
- Оха-ха, хороша погодка стоит. Бабье лето.
- Насчет погоды, действительно, - отвечает Никишка.
- И ясно, и не жарко, и разный гнус-овод не донимает...
- Как в первейшем Крыму, - рад Никишка угодить и погодой.
- По такой погоде только и делать, что хлеб отвозить...
