единственное достижение эволюционного процесса, который хотя в общем на-
правлен ввысь - согласно законам, управляющим всей жизнью, - но во всех
своих деталях определяется так называемой случайностью, т.е. бесчислен-
ным множеством побочных причин, которые в принципе невозможно охватить
во всей полноте. В этом смысле "случайно", что в Австралии из примитив-
ных предков получились эвкалипт и кенгуру, а в Европе и Азии - дуб и че-
ловек.
Новое приобретение - которое нельзя вывести из предыдущей ступени,
откуда оно берет свое начало, - в подавляющем большинстве случаев бывает
чем-то высшим в сравнении с тем, что было. Наивная оценка, выраженная в
заглавии "Низшие животные" - оно оттиснено золотыми буквами на первом
томе доброй, старой "Жизни животных" Брэма, - для каждого непредубежден-
ного человека является неизбежной закономерностью мысли и чувства. Кто
хочет во что бы то ни стало остаться "объективным" натуралистом и избе-
жать насилия со стороны своего субъективного восприятия, тот может поп-
робовать - разумеется, лишь в воображении - уничтожить по очереди редис-
ку, муху, лягушку, морскую свинку, кошку, собаку и, наконец, шимпанзе.
Он поймет, как поразному трудно далось бы ему убийство на разных уровнях
жизни. Запреты, которые противостояли бы каждому такому убийству, - хо-
рошее мерило той разной ценности, какую представляют для нас различные
формы высшей жизни, хотим мы этого или нет.
Лозунг свободы от оценок в естествознании не должен приводить к убеж-
дению, будто происхождение видов - эта великолепнейшая из всех цепей ес-
тественно объяснимых событий - не в состоянии создавать новые ценности.
Возникновение какой-то высшей формы жизни из более простого предка
означает для нас приращение ценности - это столь же очевидная действи-
тельность, как наше собственное существование.
Ни в одном из наших западных языков нет непереходного глагола, кото-
рый мог бы обозначить филогенетический процесс, сопровождаемый прираще-
нием ценности.
Если нечто новое и высшее возникает из предыдущей ступени, на которой
нет того, и из которой не выводится то, что составляет саму суть этого
нового и высшего, - такой процесс нельзя называть развитием. В принципе
это относится к каждому значительному шагу, сделанному генезисом органи-
ческого мира, в том числе и к первому - к возникновению жизни, - и к
последнему на сегодняшний день - к превращению антропоида в человека.
Несмотря на все достижения биохимии и вирусологии, поистине великие и
глубоко волнующие, возникновение жизни остается - пока! - самым загадоч-
ным из всех событий. Различие между органическими и неорганическими про-
цессами удается изложить лишь "инъюнктивным" определением, т.е. таким,
которое заключает в себе несколько признаков живого, создающих жизнь
только в их общем сочетании. Каждый из них в отдельности - как, напри-
мер, обмен веществ, рост, ассимиляция и т.д. - имеет и неорганические
аналоги. Когда мы утверждаем, что жизненные процессы суть процессы физи-
ческие и химические, это безусловно верно. Нет никаких сомнений, что они
в принципе объяснимы в качестве таковых вполне естественным образом. Для
объяснения их особенностей не нужно обращаться к чуду, так как сложность
молекулярных и прочих структур, в которых эти процессы протекают, вполне
достаточна для такого объяснения.
Зато не верно часто звучащее утверждение, будто жизненные процессы -
это в сущности процессы химические и физические. В этом утверждении не-
заметно содержится неверная оценка, вытекающая из иллюзорного представ-
ления, о котором уже много говорили. Как раз "в сущности" - т.е. с точки
зрения того, что характерно для этих процессов и только для них, - они
представляют собой нечто совершенно иное, нежели то, что обычно понима-
ется под физико-химическими процессами. И презрительное высказывание,
что они "всего лишь" таковы, тоже неверно. Это процессы, которые - в си-
лу особенностей той материи, в коей они происходят, - выполняют совер-
шенно особые функции самосохранения, саморегулирования, сбора информации
- и, самое главное, функцию воспроизведения необходимых для всего этого
структур. Эти процессы могут иметь причинное объяснение; однако в мате-
рии, структурированной иначе или менее сложно, они протекать не могут.
В принципе так же, как соотносятся процессы и структуры живого с про-
цессами и структурами неживого, внутри органического мира любая высшая
форма жизни соотносится с низшей, от которой произошла. Орлиное крыло,
ставшее для нас символом всякого стремления ввысь, - это "в сущности
всего лишь" передняя лапа рептилии? Так же и человек - далеко не "в сущ-
ности всего лишь" обезьяна.
Один сентиментальный мизантроп изрек часто повторяемый афоризм: "Поз-
нав людей, я полюбил зверей". Я утверждаю обратное: кто по-настоящему
знает животных, в том числе высших и наиболее родственных нам, и притом
имеет хоть какое-то понятие об истории развития животного мира, только
тот может по достоинству оценить уникальность человека. Мы - самое выс-
шее достижение Великих Конструкторов эволюции на Земле, какого им уда-
лось добиться до сих пор; мы их "последний крик", но, разумеется, не
последнее слово. Для естествоиспытателя запрещены любые абсолютные опре-
деления, даже в области теории познания. Они - грех против Святого Духа
лаута ре'1, великого учения Гераклита, что нет ничего статичного, но все
течет в вечном становлении.
Возводить в абсолют и объявлять венцом творения сегодняшнего человека
на нынешнем этапе его марша сквозь время - хочется надеяться, что этот
этап будет пройден поскорее - это для натуралиста самая кичливая и самая
опасная из всех необоснованных догм. Считая человека окончательным подо-
бием Бога, я ошибусь в Боге. Но если я не забываю о том, что чуть ли не
вчера (с точки зрения эволюции) наши предки еще были самыми обыкновенны-
ми обезьянами из ближайших родственников шимпанзе, - тут я могу разгля-
деть какой-то проблеск надежды.
Не нужно слишком большого оптимизма, чтобы предположить, что из нас,
людей, может возникнуть нечто лучшее и высшее. Будучи далек от того,
чтобы видеть в человеке подобие Божие, лучше которого ничего быть не мо-
жет, я утверждаю более скромно и, как мне кажется, с большим почтением к
Творению и его неиспользованным возможностям: связующее звено между жи-
вотными и подлинно человечными людьми, которое долго ищут и никак не мо-
гут найти, - это мы\ Первое препятствие к человеческому самопознанию -
нежелание верить в наше происхождение от животных - основано, как я
только что показал, на незнании или на неверном понимании сущности орга-
нического творения. Поэтому просвещение может его устранить, по крайней
мере в принципе. То же относится и ко второму, на котором мы сейчас ос-
тановимся подробнее, - к антипатии против причинной обусловленности ми-
ровых процессов. Но в этом случае устранить недоразумение гораздо труд-
нее.
Его корень - принципиальное заблуждение, будто некий процесс, если он
причинно определен, не может быть в то же время направлен к какой-либо
цели. Конечно же, во Вселенной существует бесчисленное множество явле-
ний, вовсе не целенаправленных, в отношении которых вопрос "Зачем?" дол-
жен остаться без ответа, если только нам не захочется найти его любой
ценой; и тогда мы в неумеренной переоценке собственной значимости, нап-
ример, воспринимаем восход Луны как ночное освещение в нашу честь. Но
нет такого явления, к которому был бы неприложим вопрос о его причине.
Как уже говорилось в 3-й главе, вопрос "Зачем?" имеет смысл только
там, где работали Великие Конструкторы или сконструированный ими живой
конструктор. Лишь там, где отдельные части общей системы специализирова-
лись при "разделении труда" для выполнения различных, дополняющих друг
друга функций, там разумен вопрос "Зачем? ". Это относится и к жизненным
процессам, и к тем неживым структурам и функциям, которые жизнь постави-
ла на службу своим целям: например, к машинам, созданным людьми. В этих
случаях вопрос "Для чего?" не только разумен, но и необходим. Нельзя до-
гадаться, по какой причине у кошки острые когти, если не знать, что лов-
ля мышей - это специальная функция, для которой они созданы.
Но ответ на вопрос "Для чего?" отнюдь не делает излишним вопрос "По-
чему? "; это обсуждалось в начале 6-й главы о Великом Парламенте Инс-
тинктов. Я покажу на примитивном сравнении, что эти вопросы вовсе не
исключают друг друга. Я еду на своей старой машине через страну, чтобы
сделать доклад в дальнем городе, что является целью моего путешествия.
По дороге размышляю о целесообразности, о "финалистичности" машины и ее
конструкции - и радуюсь, как хорошо она служит цели моей поездки. Но тут
мотор пару раз чихает и глохнет. В этот момент я с огорчением понимаю,
что мою машину движет не цель. На ее несомненной финалистичности далеко
нс уедешь; и лучшее, что я смогу сделать, - это сконцентрироваться на
естественных причинах ее движения и разобраться, в каком месте наруши-
лось их взаимодействие.
Насколько ошибочно мнение, будто причинные и целевые взаимосвязи иск-
лючают друг друга, можно еще нагляднее показать на примере "царицы всех
прикладных наук" - медицины. Никакой "Смысл Жизни", никакой "Всесоздаю-
щий Фактор", ни одна самая важная неисполненная "Жизненная Задача" не
помогут несчастному, у которого возникло воспаление в аппендиксе; ему
может помочь молоденький ординатор хирургической клиники, если только
правильно продиагностирует причину расстройства. Так что целевое и при-
чинное рассмотрение жизненных процессов не только не исключают друг дру-
га, но вообще имеют смысл лишь в совокупности. Если бы человек не стре-
мился к целям, то не имел бы смысла его вопрос о причинах; если он не
имеет понятия о причинных взаимосвязях, он бессилен направить события к
нужной цели, как бы хорошо он ее ни представлял.
Такая связь между целевым и причинным рассмотрением явления жизни ка-
жется мне совершенно очевидной, однако иллюзия их несовместимости оказы-
вается для многих совершенно непреодолимой. Классический пример тому,
насколько подвержены этому заблуждению даже великие умы, содержится в
статьях У. Мак-Дугалла, основателя "психологии цели". В своей книге
"Очерки психологии" он отвергает все причинно-психологические объяснения
поведения животных с одним-единственным исключением: то нарушение функ-
ции ориентирования по световому компасу, которое заставляет насекомых в
темноте лететь на пламя, он объясняет с помощью так называемых тропиз-
мов, т.е. на основе причинного анализа механизмов ориентирования.
Вероятно, люди так сильно боятся причинного исследования потому, что
их мучает безрассудный страх, будто полное проникновение в причины явле-
ний может обратить в иллюзию свободу человеческой воли, свободу хотеть.
Конечно, тот факт, что человек может сам чего-то хотеть, так же мало
подлежит сомнению, как и само его существование. Более глубокое проник-
новение в физиологические причинные взаимосвязи собственного поведения
ничего не может изменить в том, что человек хочет; но может внести изме-
нения в то, чего он хочет.
Только при очень поверхностном рассмотрении свобода воли кажется сос-
тоящей в том, что человек - совершенно не связанный никакими законами -
"может хотеть, чего хочет". Такое может померещиться только тому, кто
из-за клаустрофобии бежит от причинности. Вспоминается, как алчно был
подхвачен принцип неопределенности из ядерной физики, "беспричинный"
выброс квантов; как на этой почве строились теории, которые должны были
посредничать между физическим детерминизмом и верой в свободу воли, хотя
и оставляли ей жалкую свободу игральной кости, выпадающей чисто случай-
но. Однако нельзя всерьез говорить о свободной воле, представляя ее как
