ляются и невозможность разрядить весь объем агрессивных побуждений,
"предусмотренный" для вида. Мир - это первейшая обязанность горожанина,
а враждебная соседняя деревня, которая когда-то предлагала объект для
высвобождения внутривидовой агрессии, ушла в далекое прошлое.
Чем больше развивается цивилизация, тем менее благоприятны все пред-
посылки для нормальных проявлений нашей естественной склонности к соци-
альному поведению, а требования к нему постоянно возрастают: мы должны
обращаться с нашим "ближним" как с лучшим другом, хотя, быть может, в
жизни его не видели; более того, с помощью своего разума мы можем прек-
расно сознавать, что обязаны любить даже врагов наших, - естественные
наклонности никогда бы нас до этого не довели... Все проповеди аскетиз-
ма, предостерегающие от того, чтобы отпускать узду инстинктивных побуж-
дений, учение о первородном грехе, утверждающее, что человек от рождения
порочен, - все это имеет общее рациональное зерно: понимание того, что
человек не смеет слепо следовать своим врожденным наклонностям, а должен
учиться властвовать над ними и ответственно контролировать их проявле-
ния.
Можно ожидать, что цивилизация будет развиваться все более ускоренным
темпом - хотелось бы надеяться, что культура не будет от нее отставать,
- ив той же мере будет возрастать и становиться все тяжелее бремя, воз-
ложенное на ответственную мораль. Расхождение между тем, что человек го-
тов сделать для общества, и тем, чего общество от него требует, будет
расти; и ответственности будет все труднее сохранять мост через эту про-
пасть. Эта мысль очень тревожит, потому что при всем желании не видно
каких-либо селективных преимуществ, которые хоть один человек сегодня
мог бы извлечь из обостренного чувства ответственности или из добрых ес-
тественных наклонностей. Скорее следует серьезно опасаться, что нынешняя
коммерческая организация общества своим дьявольским влиянием соперни-
чества между людьми направляет отбор в прямо противоположную сторону.
Так что задача ответственности постоянно усложняется и с этой стороны.
Мы не облегчим ответственной морали решение всех этих проблем, перео-
ценивая ее силу. Гораздо полезнее скромно осознать, что она - "всего
лишь" компенсационный механизм, который приспосабливает наше инстинктив-
ное наследие к требованиям культурной жизни и образует с ним функцио-
нально единую систему. Такая точка зрения разъясняет многое из того, что
непонятно при ином подходе.
Мы все страдаем от необходимости подавлять свои побуждения; одни
больше, другие меньше - по причине очень разной врожденной склонности к
социальному поведению.
По доброму, старому психиатрическому определению, психопат - это че-
ловек, который либо страдает от требований, предъявляемых ему обществом,
либо заставляет страдать само общество. Так что, в определенном смысле,
все мы психопаты, поскольку навязанное общим благом отречение от
собственных побуждений заставляет страдать каждого из нас. Но особенно
это определение относится к тем людям, которые в результате ломаются и
становятся либо невротиками, т.е. больными, либо преступниками. В соот-
ветствии с этим точным определением, "нормальный" человек отличается от
психопата - или добрый гражданин от преступника - вовсе не так резко,
как здоровый от больного. Различие, скорее, аналогичное тому, какое су-
ществует между человеком с компенсированной сердечной недостаточностью и
больным, страдающим "некомпенсированным пороком", сердце которого при
возрастающей мышечной нагрузке уже не в состоянии справиться с недоста-
точным закрыванием клапана или с его сужением. Это сравнение оправдыва-
ется и тем, что компенсация требует затрат энергии.
Такая точка зрения на ответственную мораль может разрешить противоре-
чие в Кантовой концепции морали, которое поразило уже Фридриха Шиллера.
Он говорил, что Гердер - это "одухотвореннейший из всех кантианцев";
восставал против отрицания какой-либо ценности естественных наклонностей
в этике Канта и издевался над ней в
замечательной эпиграмме: "Я с радостью служу другу, но, к несчастью,
делаю это по склонности, потому меня часто гложет мысль, что я не добро-
детелен!" Однако мы не только служим своему другу по собственной склон-
ности, мы еще и оцениваем его дружеские поступки с точки зрения того, в
самом ли деле теплая естественная склонность побудила его к такому пове-
дению! Если бы мы были до конца последовательными кантианцами, то должны
были бы поступать наоборот - и ценить, прежде всего, такого человека,
который по натуре совершенно нас не переносит, но которого "ответствен-
ный вопрос к себе", вопреки его сердечной склонности, заставляет вести
себя прилично по отношению к нам. Однако в действительности мы относимся
к таким благодетелям в лучшем случае с весьма прохладным вниманием, а
любим только того, кто относится к нам по-дружески потому, что это дос-
тавляет ему радость, и если делает что-то для нас, то не считает, будто
совершил нечто, достойное благодарности.
Когда мой незабвенный учитель Фердинанд Хохштеттер в возрасте 71 года
читал свою прощальную лекцию, тогдашний ректор Венского университета
сердечно благодарил его за долгую и плодотворную работу. На эту благо-
дарность Хохштеттер дал ответ, в котором сконцентрирован весь парадокс
ценности - или ее отсутствия - естественных наклонностей. Он сказал так:
"Вы здесь благодарите меня за то, за что я не заслуживаю ни малейшей
благодарности. Надо благодарить моих родителей, моих предков, которые
дали мне в наследство именно такие, а не другие наклонности.
Но если вы спросите меня, чем я занимался всю жизнь и в науке, и в
преподавании, то я должен честно ответить: я, собственно, всегда делал
то, что доставляло мне наибольшее удовольствие!" Какое замечательное
возражение! Этот великий натуралист, который - я это знаю совершенно
точно - никогда не читал Канта, принимает здесь именно его точку зрения
по поводу ценностной индифферентности естественных наклонностей; но в то
же время примером своей ценнейшей жизни и работы приводит Кантово учение
о ценностях к еще более полному абсурду, нежели Шиллер в своей эпиграм-
ме. И выходом из этого противоречия становится очень простое решение ка-
жущейся проблемы, если признать ответственную мораль компенсационным ме-
ханизмом и не отрицать ценности естественных наклонностей.
Если приходится оценивать поступки какого-то человека, в том числе и
собственные, то - очевидно - они оцениваются тем выше, чем меньше соот-
ветствовали простым и естественным наклонностям. Однако если нужно оце-
нить самого человека - например, при выборе друзей, - с той же очевид-
ностью предпочтение отдается тому, чье дружеское расположение определя-
ется вовсе не разумными соображениями - как бы высокоморальны они ни бы-
ли, - а исключительно чувством теплой естественной склонности.
Когда мы подобным образом используем для оценки человеческих поступ-
ков и самих людей совершенно разные критерии - это не только не пара-
докс, но проявление простого здравого смысла.
Кто ведет себя социально уже по естественной склонности, тому в обыч-
ных обстоятельствах почти не нужны механизмы компенсации, а в случае
нужды он обладает мощными моральными резервами. Кто уже в повседневных
условиях вынужден тратить все сдерживающие силы своей моральной от-
ветственности, чтобы держаться на уровне требований культурного общест-
ва, - тот, естественно, гораздо раньше ломается при возрастании нагруз-
ки. Энергетическая сторона нашего сравнения с пороком сердца и здесь
подходит очень точно, поскольку возрастание нагрузки, при которой соци-
альное поведение людей становится "некомпенсированным", может быть самой
различной природы, но так или иначе "истощает силы". Мораль легче всего
отказывает не под влиянием одиночного, резкого и чрезмерного испытания;
легче всего это происходит под воздействием истощающего, долговременного
нервного перенапряжения, какого бы рода оно ни было. Заботы, нужда, го-
лод, страх, переутомление, крушение надежд и т.д. - все это действует
одинаково. Кто имел возможность наблюдать множество людей в условиях та-
кого рода - на войне или в заключении, - тот знает, насколько непредви-
денно и внезапно наступает моральная декомпенсация. Люди, на которых,
казалось, можно положиться как на каменную гору, неожиданно ломаются; а
в других, не вызывавших особого доверия, открываются просто-таки неис-
черпаемые источники сил, и они одним лишь своим примером помогают бес-
численному множеству остальных сохранить моральную стойкость. Однако пе-
режившие нечто подобное знают и то, что сила доброй воли и ее устойчи-
вость - две независимые переменные. Осознав это, основательно учишься не
чувствовать себя выше того, кто сломался раньше, чем ты сам. Наилучший и
благороднейший в конце концов доходит до такой точки, что больше не мо-
жет:" Эли. Эли, ламма ассахфани?" В соответствии с этикой Канта, только
внутренний закон человеческого разума сам по себе порождает категоричес-
кий императив в качестве ответа на "ответственный вопрос к себе". Канто-
вы понятия "разум, рассудок" и "ум, интеллект" отнюдь не идентичны. Для
него само собой разумеется, что разумное создание просто не может хотеть
причинить вред другому, подобному себе. В самом слове "рас-судок" этимо-
логически заключена способность "судить", "входить в соглашение", иными
словами - существование высоко ценимых социальных связей между всеми ра-
зумными существами. Для Канта совершенно ясно и самоочевидно то, что для
этолога нуждается в разъяснении: тот факт, что человек не хочет вредить
другому. Великий философ предполагает здесь очевидным нечто, требующее
объяснения, и это - хотя и вносит некоторую непоследовательность в вели-
кий ход его мыслей - делает его учение более приемлемым для биолога. Тут
появляется небольшая лазейка, через которую в изумительное здание его
умозаключений - чисто рациональных - может пробраться чувство; иными
словами - инстинктивная мотивация. Кант и сам не верил, что человек
удерживается от каких-либо действий, к которым его побуждают естествен-
ные склонности, чисто разумным пониманием логического противоречия в
нормах его поступков. Совершенно очевидно, что необходим еще и эмоцио-
нальный фактор, чтобы преобразовать некое чисто рассудочное осознание в
императив или в запрет. Если мы уберем из нашего жизненного опыта эмоци-
ональное чувство ценности - скажем, ценности различных ступеней эволю-
1 "Господи, Господи, зачем оставил меня?" - последние слова Христа;
арамейская вставка в греческом и прочих текстах Евангелия.
ции, - если для нас не будут представлять никакой ценности человек,
человеческая жизнь и человечество в целом, то самый безукоризненный ап-
парат нашего интеллекта останется мертвой машиной без мотора. Сам по се-
бе он в состоянии лишь дать нам средство к достижению каким-то образом
поставленной цели; но не может ни определить эту цель, ни отдать приказ
к ее достижению. Если бы мы были нигилистами типа Мефистофеля и считали
бы, что "нет в мире вещи, стоящей пощады", - мы могли бы нажать пусковую
кнопку водородной бомбы, и это никак бы не противоречило нормам нашего
разумного поведения.
Только ощущение ценности, только чувство присваивает знак "плюс" или
"минус" ответу на наш "категорический самовопрос" и превращает его в им-
ператив или в запрет. Так что и тот, и другой вытекают не из рассудка, а
из прорывов той тьмы, в которую наше сознание не проникает. В этих сло-
ях, лишь косвенно доступных человеческому разуму, унаследованное и усво-
енное образуют в высшей степени сложную структуру, которая не только
состоит в теснейшем родстве с такой же структурой высших животных, но в
