димого; и как бывают минуты слабости у дрессировщика, так и Руфь на миг
усомнилась было, сумеет ли приручить этого неистово самобытного челове-
ка.
- И еще одно, - стремительно продолжал Мартин - Ты меня любишь. Но
почему? Как раз за то, что, есть во мне и что заставляет меня писать.
Любишь, потому что я в чем-то не такой, как мужчины, которых ты знала и
могла бы полюбить. Я не создан для конторы или бухгалтерии, для торга-
шеского крохоборства и всяческого крючкотворства. Заставь меня заняться
всем этимстать таким, как все эти люди, выполнять ту же работу, дышать
тем же воздухом, исповедовать те же взгляды, - и ты уничтожишь разницу
между нами, уничтожишь меня, уничтожишь именно то во мне, что любишь. Я
жив тем, что жажду писать. Будь я заурядный болван, я бы не захотел пи-
сать, а ты бы не захотела меня в мужья.
- Но ты забываешь, - прервала Руфь, быстрый ум ее мгновенно уловил
нехитрую параллель: - Всегда были чудаки-изобретатели, одержимые несбы-
точными мечтами, пытались, например, изобрести вечный двигатель, а их
семьи из-за этого голодали. Несомненно, жены любили их и страдали вместе
с ними и за них, но не за сумасбродное увлечение каким-нибудь вечным
двигателем, а вопреки ему.
- Верно, - был ответ. - Но не все изобретатели были чудаками, иные
голодали, стараясь изобрести вещи полезные и осуществимые, и, как из-
вестно, иногда им это удавалось. Право же, я не стремлюсь к невозможно-
му...
- Ты сам называл это "достичь невозможного", - вставила Руфь.
- Это же не буквально. Я стремлюсь к тому, что удавалось другим до
меня, - писать и зарабатывать этим на хлеб.
Руфь промолчала, и это подхлестнуло Мартина.
- Значит, по-твоему, моя цель такая же несбыточная мечта, как вечный
двигатель? - спросил он.
Руфь сжала его руку - ласково, с нежностью матери, жалеющей обиженно-
го ребенка, и для Мартина это было внятным ответом. А для Руфи он в ту
минуту и правда был лишь обиженный ребенок, одержимый, стремящийся к не-
возможному.
К концу разговора она опять напомнила, как настроены против него ее
отец и мать.
- Но ты меня любишь? - спросил Мартин.
- Да! Да! - воскликнула Руфь.
- А я люблю тебя, не их, и пускай делают что хотят, мне все равно. -
В голосе Мартина звучало торжество. - Я верю в твою любовь, и не страшна
мне их враждебность. В этом мире все может сбиться с дороги, только не
любовь. Любовь не станет на ложный путь, разве что она малодушный недо-
кормыш.
Глава 31
Мартин случайно встретил на Бродвее свою сестру, - случай оказался
счастливый, хотя Мартин и растерялся. Гертруда ждала на углу трамвая и
первая увидела брата, заметила, какое у него напряженное, исхудалое ли-
цо, какое отчаяние и тревога в глазах. Мартина и вправду терзали тревога
и отчаяние. Он только что был у ростовщика, пытался выжать еще немного
денег за велосипед, но тщетно. С наступлением дождливой осени Мартин за-
ложил велосипед, а черный костюм придержал.
- У вас еще есть черный костюм, - отвечал ему ростовщик, который знал
на память все его имущество. - Не вздумайте сказать, что вы заложили
костюм у этого еврея Липки. Потому что тогда...
Вид у него был угрожающий, и Мартин поспешно воскликнул:
- Нет-нет, костюм у меня. Но он мне нужен для одного дела.
- Прекрасно, - сказал процентщик помягче. - И мне он нужен для дела,
иначе я не могу вам дать денег. По-вашему, я сижу тут для собственного
удовольствия?
- Но ведь велосипед стоил сорок долларов, и он в хорошем состоянии, -
заспорил Мартин. - А вы мне дали под него всего только семь долларов.
Нет, даже не семь, шесть с четвертью - взяли вперед проценты.
- Хотите еще немного денег, несите костюм, - был ответ, и Мартин вы-
шел из душной лавчонки в таком отчаянии, что оно отразилось на его лице
и вызвало у сестры жалость.
Едва они встретились, с Телеграф-авеню подошел трамвай и остановился,
впуская послеобеденных покупателей. Мартин помог Гертруде подняться на
ступеньку, сжал ей руку повыше локтя, и она поняла, это он прощается.
Она обернулась, посмотрела на него. При виде его изможденного лица ее
опять пронзила жалость.
- Ты не едешь? - спросила она. И тотчас сошла с трамвая.
- Я пешком... надо же размяться, - объяснил Мартин.
- Ну и я с тобой пройдусь квартал-другой, - заявила миссис Хиггинбо-
тем. - Может, и мне получшеет. Что-то я последние дни вроде как вареная.
Мартин глянул на нее - да, недаром она пожаловалась: одета неряшливо,
появилась нездоровая полнота, плечи ссутулились, лицо усталое, обмякшее
и походка тяжелая, деревянная, какая-то пародия на походку человека рас-
кованного, не обремененного заботами.
- Хватит, дальше не ходи, - сказал Мартин на первом же углу, хотя она
и так уже остановилась, - сядешь на следующий трамвай.
- Господи! До чего ж я уморилась! - тяжело дыша, сказала Гертруда. -
Так ведь и ты еле шлепаешь в эдаких-то башмаках. Подметки совсем проху-
дились, до Северного Окленда нипочем не дойдешь.
- У меня дома еще пара, получше, - сказал Мартин.
- Приходи завтра обедать, ладно? - неожиданно пригласила сестра. -
Мистера Хиггинботема не будет. В Сан-Леандро поедет, дела у него.
Мартин покачал головой, но, услыхав про обед, не совладал с собою -
глаза блеснули, выдавая, что он голоден как волк.
- У тебя ни гроша, Март, вон ты почему пешком идешь. Размяться! -
Гертруда хотела презрительно фыркнуть, но только засопела. - Стой-ка,
обожди. - И, порывшись в сумке, сунула Мартину в руку пять долларов. - Я
и позабыла. Март, у тебя ж был день рождения, - запинаясь, пробормотала
она.
Мартин невольно зажал в руке монету. Тотчас понял, нельзя ее принять,
и замер, раздираемый сомнениями. Этот золотой означал пищу, жизнь, бод-
рость духа и тела, силу писать дальше, и - как знать? - может быть, на-
писать что-то такое, что принесет множество золотых. Перед глазами зас-
ветились рукописи двух только что законченных эссе. Вот они валяются под
столом на кипе возвращенных рукописей, ведь у него нет марок, и вот пе-
ред глазами отпечатанные на машинке названия: "Служители тайны" и "Колы-
бель красоты". Он еще ни одному журналу их не предлагал. Они настоящие,
как все, что он писал в этом роде. Если бы только у него были для них
марки! Уверенность, что в конце концов ему повезет, верный союзник голо-
да, вспыхнула в нем, и он поспешно опустил монету в карман.
- Я отдам, Гертруда, в сто раз больше отдам, - сглотнув ком в горле,
выговорил Мартин, глаза его влажно заблестели. - Помяни мое слово! -
вдруг уверенно воскликнул он. - Года не пройдет, высыплю тебе в руки
ровно сотню этих желтеньких кругляшей. Я не прошу тебя верить. Вот по-
дожди - и увидишь.
А Гертруда и не верила. От недоверчивости ей стало не по себе, и, не
найдя более подходящих слов, она сказала:
- Голодный ты, Март, я уж знаю. По тебе сразу видать. Приходи почаще
обедать. Как мистера Хиг-гинботема дома не будет, я к тебе пошлю кого из
ребятишек. И слышь, Март...
Он ждал, в глубине души уже зная, что она сейчас скажет, слишком ясен
был ему ход ее мыслей.
- Не пора ль тебе, Март, найти место?
- А ты не думаешь, что я добьюсь своего? - спросил Мартин.
Гертруда покачала головой.
- Никто в меня не верит, Гертруда, только я сам, - страстно, с вызо-
вом сказал Мартин. - У меня уже есть хорошие вещи, и немало, и рано или
поздно их купят.
- А ты почем знаешь, что они хорошие?
- Потому что... - Мартин запнулся, а в мозгу у него возникла панорама
литературы и истории литературы, и он понял: нечего и пытаться втолко-
вать ей, почему он в себя верит. - Ну, потому что это лучше, чем девя-
носто девять процентов того, что печатают в журналах.
- Надо бы тебе образумиться, - беспомощно возразила Гертруда, неколе-
бимо уверенная, однако, что правильно определила его беду. Надо бы тебе
образумиться, - повторила она, - а завтра приходи обедать.
Мартин подсадил ее в трамвай и поспешил на почту, где три из пяти
долларов потратил на марки, а под вечер по дороге к Морзам опять зашел
на почту, взвесил множество длинных пухлых конвертов и наклеил на них
все марки, кроме трех двухцентовых. Вечер этот сыграл огромную роль в
жизни Мартина, потому что после обеда он познакомился с Рассом Брис-
сен-деном. Как Бриссенден там оказался, кто из друзей или знакомых его
привел, Мартин не знал. Даже и расспрашивать о нем Руфь не стал. Короче
говоря, Бриссенден показался Мартину личностью бесцветной, пустой, не
стоящей внимания. Час спустя он решил, что Бриссенден вдобавок невежа -
шастает по комнатам, глазеет на картины, а то возьмет со стола или выта-
щит с полки книгу или журнал и уткнется в них. Под конец, забыв, что он
в гостях, в чужом доме, никого не замечая, уселся в глубоком моррисовс-
ком кресле и углубился в вытащенный из кармана тоненький томик. Читал и
рассеянно поглаживал, ерошил волосы. За весь вечер Мартин еще только раз
взглянул на него - он шутил с несколькими молодыми женщинами и явно их
очаровал.
Случилось так, что, уходя домой, Мартин нагнал Бриссендена, уже пе-
реступившего порог.
- А, это вы? - окликнул его Мартин. Тот неприветливо что-то буркнул,
однако пошел рядом. Мартин больше не пытался завязать разговор, и нес-
колько кварталов они прошли в довольно тягостном молчании.
- Надутый старый осел!
Неожиданность и ядовитая сила этого возгласа ошарашила Мартина. Вышло
забавно, и однако спутник становился ему все неприятнее.
- Чего ради Тзы к ним ходите? - резко бросил тот ему после того, как
они молча прошли еще квартал.
- А вы? - не растерялся Мартин.
- Сам не знаю, черт возьми, - был ответ. - Ну, по крайней мере, это
впервые я так оплошал. В сутках двадцать четыре часа, надо же их как-то
убить. Пойдемте выпьем.
- Пойдемте, - согласился Мартин.
И сам растерялся, с какой стати вдруг принял приглашение. Дома, до
того как лечь, предстояло несколько часов заниматься поделками, потом,
когда ляжет, его ждет том Вейсмана, не говоря уже об "Автобиог-рафии"
Герберта Спенсера, которая для него заманчивей самого завлекательного
романа. Чего ради тратить время на малоприятного человека, мелькнула
мысль. Но привлекли, пожалуй, не этот человек и не выпивка, а то, что ей
сопутствует, - яркие огни, зеркала, сверкающие бокалы, разгоряченные ве-
сельем лица, звучный гул мужских голосов. Вот что притягательно - голоса
мужчин, людей бодрых, уверенных, тех, кто отведал успеха и, как
свойственно мужчине, может потратиться на выпивку. Он, Мартин, одинок -
вот в чем беда, вот почему он ухватился за приглашение, как хватает при-
манкулюбую, самую ничтожную - хищная рыба. С тех пор как он выпивал с
Джо в "Горячих ключах", Мартин только еще раз выпил вина в баре, когда
его угостил португалец-бакалейщик. Усталость ума не вызывает такого ост-
рого желания выпить, как усталость физическая, и обычно Мартина не тяну-
ло к спиртному. Но как раз сейчас выпить хотелось, вернее, хотелось ока-
заться там, где шумно и людно, где подают спиртное и пьют. Таким местом
и был "Грот", где они сидели с Бриссенденом, откинувшись в глубоких ко-
жаных креслах, и пили виски с содовой.
Завязался разговор. Говорили о многом, и то Брис-сенден, то Мартин по
очереди заказывали еще виски с содовой. Сам Мартин мог выпить очень мно-
го, не хмелея, но только диву давался, глядя, как пьет собеседник, и
время от времени замолкал, дивясь его речам. Очень быстро у Мартина сло-
жилось впечатление, что Бриссенден знает все на свете, что это второй
настоящий интеллектуал, которого он встретил в своей жизни. Но он заме-
тил в Бриссендене и то, чего лишен был профессор Колдуэл, - огонь, пора-
зительную чуткость и прозорливость, неукротимое пламя гения. Живая речь
его била ключом. С тонких губ, словно из какой-то умной жестокой машины,
