ли они остроумно и находчиво, но не поверхностно. Мартин скоро понял -
это было ясно, о чем бы ни зашла речь, - что у каждого есть связная сис-
тема знаний и цельное, хорошо обоснованное представление об обществе и о
вселенной. Они не пользовались готовыми мнениями, все они, каждый на
свой лад, были мятежники, и никто не изрекал избитых истин. Мартин ни-
когда не слышал, чтобы у Морзов обсуждался такой широкий круг разнооб-
разнейших тем. Казалось, они о чем угодно могут с увлечением толковать
хоть ночь напролет. Разговор переходил от новой книги миссис Хемфри Уорд
к последней пьесе Шоу, через будущее драмы к воспоминаниям о Менсфилде.
Они одобряли или высмеивали передовые статьи утренних газет, говорили об
условиях труда в Новой Зеландии, а потом о Генри Джеймсе и Брандере
Мэтьюзе, обсуждали притязания Германии на Дальнем Востоке и экономичес-
кую сторону "желтой опасности", ожесточенно спорили о выборах в Германии
и о последней речи Бебеля, а там доходила очередь и до местных полити-
ческих махинаций, до новейших замыслов и распрей руководства Объединен-
ной рабочей партии, до сил, приведенных.
- Разница есть, - настаивала Руфь. поразила их осведомленность. Им
было известно то, о чем никогда не писали газеты - пружины, и рычаги, и
невидимые глазу руки, которые приводят в движение марионеток. К удивле-
нию Мартина, молодая хозяйка, Мэри, вступила в разговор и оказалась на
редкость умной и знающей, таких женщин Мартин почти не встречал. Побесе-
довали о Суинберне и Россетти, а лотом она принялась толковать о таком,
о чем он и представления не имел, завела его на боковые тропинки фран-
цузской литературы. Он отыгрался, когда она принялась защищать Метерлин-
ка, а он пустил в ход тщательно продуманные мысли, которые развивал в
"Позоре солнца".
Появились еще несколько человек, в комнате стало не продохнуть от та-
бачного дыма, и тут Бриссенден дал старт.
- Вот вам новая жертва, Крейс, - сказал он. - Неоперившийся птенец,
пылкий поклонник Герберта Спенсера. Обратите его в геккельянца, если су-
меете.
Крейс будто проснулся, засиял, как металл под лучом света, а Нортон
посмотрел на Мартина сочувственно, с мягкой, девичьей улыбкой, словно
обещая надежно его защитить.
Крейс повел наступление на Мартина, но Нортон вмешался раз, другой,
третий, и вскоре между ним и Крейсом завязался ожесточенный поединок.
Мартин слушал и не верил ушам. Невероятно, непостижимо, да еще в рабочем
квартале к югу от Маркет-стрит. В устах этих людей ожили книги, которыми
он зачитывался. Они говорили страстно, увлеченно. Мысль горячила, их,
как других горячат алкоголь или гнев. Философия перестала быть сухими
печатными строчками из книг легендарных полубогов вроде Канта и Спенсе-
ра. Философия ожила, воплотилась вот в этих двоих, наполнилась кипучей
алой кровью, преобразила их лица. Порой кто-нибудь еще вставлял слово, и
все зорко, напряженно следили за спором и не переставая курили.
Идеализм никогда не привлекал Мартина, но то, как преподносил его
сейчас Нортон, было откровением. Логика нортоновских рассуждений показа-
лась ему убедительной, но, видно, не убеждала Крейса и Хамилтона, они
насмехались над ним, обличали его в метафизике, а он, в свою очередь,
насмешливо обличал в метафизике их обоих. Противники метали друг в друга
слова "феномен" и "ноумен". Те двое обвиняли Нортона в стремлении объяс-
нить сознание, исходя из самого сознания. Нортон же обвинял их в жонгли-
ровании словами, в том, что они воздвигают теорию, опираясь на слово,
тогда как теория должна опираться на факты. Такое обвинение их ошеломи-
ло. Ведь важнейший их принцип был - рассуждать, исходя из фактов, и фак-
там давать наименования.
Нортон углубился в философские сложности Канта, и Крейс напомнил ему,
что все милые немецкие философийки, испустив дух, переправляются в Окс-
форд. Немного погодя Нортон напомнил хамилтоновский закон краткости до-
казательств, и те двое тотчас заявили, что они-то неуклонно следуют это-
му закону. Мартин сидел, обхватив руками колени, слушал и наслаждался.
Однако Нортон вовсе не был последователем Спенсера и тоже покушался на
душу новичка, - он не только возражал своим противникам, но и стремился
обратить Мартина в свою веру.
- Как известно, Беркли так и не был опровергнут, - сказал он, прямо
глядя на Мартина. - Больше всех в этом преуспел Герберт Спенсер, но и
его успехи невелики. А большего не добиться даже самым верным последова-
телям Спенсера. На днях я читал эссе Сейлиби, и он только и сказал, что
Герберт Спенсер, опровергая Беркли, почти преуспел.
- А что сказал Юм, вам известно? - спросил Хамилтон. Нортон кивнул,
но Хамилтон все равно продолжал для сведения остальных, - Он сказал, что
аргументы Беркли неопровержимы, но не убеждают.
- Не убеждают Юма, - последовало возражение. - А у Юма та же точка
зрения, что у вас, с одной лишь разницей: у него хватило мудрости приз-
нать, что Беркли неопровержим.
Нортон был чуток и уязвим, хотя ни на минуту не терял самообладания,
Крейс же и Хамилтон точно два свирепых дикаря, выискивали, куда бы по-
больнее кольнуть и ударить. Спор затянулся, и Нортон, выведенный из себя
бесконечными обвинениями в метафизике, ухватился за стул, чтобы не вско-
чить, серые глаза его сверкали, девичье лицо стало жестким и уверенным,
и он обрушился на позиция противника.
- Ладно, слушайте, вы, геккельянцы, пусть я рассуждаю как шаман, но,
скажите на милость, вы-то как рассуждаете? Вам не на что опереться, вы
носитесь со своим позитивизмом, вечно приплетаете его куда попало, сов-
сем не к месту. Задолго до того, как появилась школа материалистического
монизма, у него была уже выбита почва из-под ног и нет у него никакого
фундамента. Это Локк сделал, Джон Локк. Двести лет назад... даже
больше... в своем "Опыте о человеческом разуме" он доказал, что врожден-
ных идей не существует. Ну, и прекрасно, а вы по сей день твердите, то
же самое. Весь вечер уверяете меня, что врожденных идей не существует. А
что это значит? Это значит, что человек никогда не узнает реальную сущ-
ность вещей. При рождении в голове у человека пусто. Пять чувств могут
дать мозгу представление лишь о внешнем, то есть о феноменах. Что каса-
ется ноуменов, при рождении их не существует, и они никак не могут про-
никнуть в мозг...
- Неверно... - прервал было Крейс.
- Дай досказать! - крикнул Нортон. - О действии и взаимодействии силы
и материи мы узнаем лишь постольку, поскольку они так или иначе приходят
в соприкосновение с нашими чувствами. Видите, чтобы облегчить себе зада-
чу, я готов допустить, что материя существует; и я намерен разбить вас с
помощью ваших же доводов. По-другому этого не сделать, ведь вы оба по
самой своей природе неспособны понять философскую абстракцию.
Так что же, исходя из вашей позитивной науки, вам известно о материи?
Она известна вам только по ее феноменам, по ее внешним признакам. Вы
воспринимаете лишь ее изменения, вернее, те ее изменения, которые что-то
меняют в вашем сознании. Позитивная наука имеет дело только с феномена-
ми, а вы, сумасброды, воображаете, что вам доступны ноумены, и мните се-
бя онтологами. Однако по самому определению позитивной науки она занима-
ется лишь внешней стороной явлений. Как сказал кто-то, знание, получае-
мое при помощи чувственного восприятия, не может подняться над феномена-
ми.
Вы не можете опровергнуть Беркли, даже если вы полностью уничтожили
Канта, и однако, утверждая, будто наука доказала, что бога не существу-
ет, или - а это одно и то же - что существует материя, вы волей-неволей
признаете, что Беркли ошибается... Заметьте, я допускаю существование
материи только для того, чтобы вы могли понять мою мысль. Будьте, если
угодно, позитивистами, но в позитивной науке онтологии нет места, так
что оставьте ее а покое. Спенсер прав в своем агностицизме, но если
Спенсер... Однако пора было уходить, чтобы поспеть на последний паром в
Окленд, и Мартин с Бриссенденом выскользнули из комнаты, а Нортон все
говорил, а Крейс с Хамилтоном ждали, когда он кончит, готовые набро-
ситься на него подобно охотничьим псам.
- Вы дали мне заглянуть в волшебную страну, - сказал Мартин на паро-
ме. - Когда видишь таких людей, стоит жить. У меня сейчас мысли так и
кипят. Я впервые по достоинству оценил идеализм. Но принять его не могу.
Нет, я всегда буду реалистом. Видно, уж таким уродился. Но хотел бы я
кое-что ответить Крейсу и Хамилтону, и, пожалуй, у меня найдется словеч-
ко-другое и для Нортона. Не вижу, чтобы они в чем-то опровергли Спенсе-
ра. Никак не успокоюсь, чувствую себя мальчишкой, впервые побывавшим в
цирке. Надо мне кое-что почитать. Непременно прочту Сейлиби. По-моему,
Спенсер все равно неопровержим, и в следующий раз я вмешаюсь в спор.
Но Бриссенден уже дремал - дышал он тяжело, подбородком уткнулся в
кашне, прикрывавшее впалую грудь, и тело его в длинном и чересчур прос-
торном пальто подрагивало в такт оборотам гребных винтов.
Глава 37
На другое утро Мартин первым делом поступил и наперекор совету Брис-
сендена, и наперекор его распоряжению. Он упаковал "Позор солнца" и пос-
лал по почте в "Акрополь". Уж, наверно, найдется журнал, который напеча-
тает его детище, и журнальная публикация привлечет внимание книжных из-
дательств. "Эфемериду" он тоже упаковал и отправил в журнал. Предубежде-
ние Бриссендена против журналов явно обратилось в манию, а все-таки, ре-
шил Мартин, великая поэма должна увидеть свет. Он, однако, не собирался
ее печатать без разрешения автора. Пусть какой-нибудь из солидных журна-
лов примет ее, и, вооружившись этим одобрением, можно будет снова выдер-
жать бой с Бриссенденом и добиться его согласия.
В то утро Мартин сел за повесть, которую задумал больше месяца назад,
и с тех пор она не давала ему покоя, так и рвалась на бумагу. По-видимо-
му, это будет увлекательнейшая морская повесть, где все современно - и
приключения и любовь, - где действуют подлинные герои, в подлинном мире,
при подлинных обстоятельствах. Но за крутыми поворотами сюжета будет еще
нечто, чего поверхностный читатель нипочем не разглядит, но от чего по-
весть ничуть не станет для него менее интересной и увлекательной. И не
повесть сама по себе, а именно это скрытое нечто заставило Мартина сесть
за нее. В сущности, его сюжеты всегда рождались из значительной; все-
объемлющей темы. Найдя такую тему, Мартин обдумывал характеры подходящих
для ее воплощения героев, определял Подходящее место и время. Он решил
назвать повесть "Запоздавший" и рассчитывал уложиться в шестьдесят тысяч
слов-при его редкостной работоспособности сущий пустяк. В этот первый
день он с первых минут испытывал наслаждение мастера, сознающего, что он
отлично владеет своими орудиями. Его уже не мучил страх, что острие сос-
кользнет и испортит работу. Долгие месяцы напряженного труда и учени-
чества не пропали даром. Теперь можно было с уверенностью посвятить себя
задачам посерьезнее, которые хотелось решить в повести; он работал час
за часом, и, как никогда прежде, чувствовал, до чего уверенная у него
хватка, как глубоко, всеобъемлюще он умеет показать жизнь и события жиз-
ни. "Запоздавший" поведает об определенных событиях из жизни определен-
ных людей; но, спасибо Герберту Спенсеру, он, конечно же, поведает еще и
нечто значительное, что будет правдой для всех времен, всех широт, для
всей жизни, подумал Мартин, на миг откинувшись на стуле. Да-да, спасибо
Герберту Спенсеру и вернейшему ключу к жизни, учению об эволюции, кото-
рый вложил ему в руки Спенсер.
Мартин сознавал, что вещь получается значительная. "Она пойдет! Пой-
дет!" - звучало у него в ушах. Конечно, пойдет. Наконец-то он пишет то,
за что наверняка ухватятся журналы. Повесть развернулась перед ним как
